Джералд БЛЮМ

 

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ ЛИЧНОСТИ

 

О ПАРАДОКСАХ ОТНОШЕНИЯ К ПСИХОАНАЛИЗУ

И ПОЧЕМУ АКТУАЛЬНА КНИГА ДЖ. БЛЮМА

 

Истина менее заношена, чем слова,

потому что не так доступна.

Вовенарг

 

Отношение к фрейдовскому психоанализу и различным течениям постфрейдизма в советский период отличалось крайней противоречивостью и проливает свет в большей мере не на суть фрейдизма, а на особенности советской пси­хологической науки, на обязательность методологических требований, предъявляемых в ней к построению теорий. Во всяком случае, без знакомства с этими требованиями невоз­можно правильно понять, почему хвалебные отзывы в адрес основателя психоанализа сменялись резкими порицаниями, порой высказываемыми в разные периоды в категоричной форме одними и теми же учеными.

В предисловии к монографии Фрейда «По ту сторону принципа удовольствия» (1925) Л. С. Выготский и А. Р. Лу­рия дают следующую оценку значимости и перспективе фрейдовского учения: «...у нас в России фрейдизм пользу­ется исключительным вниманием не только в научных кру­гах, но и у широкого круга читателей. В последнее время почти все работы Фрейда переведены на русский язык и выпущены в свет. На наших глазах в России начинает скла­дываться новое и оригинальное течение в психоанализе, ко­торое пытается осуществить синтез фрейдизма и марксизма при помощи учения об условных рефлексах и развернуть систему «рефлексологического фрейдизма» в духе диалекти­ческого материализма... Буржуазная наука рождает материа­лизм; роды эти часто бывают тяжелыми и затяжными; но — надо только найти, где зреет в ее недрах материализм, — найти, чтобы сохранить и использовать эти ростки». Выготс­ким, много написавшим эрудированным ученым, обычно принято только восторгаться как выдающимся методологом и провидцем. Но вопреки гипертрофированной в нашей культуре традиции канонизации ориентиром в настоящей статье будет не пиетет, а плодотворность взглядов в связи с конкретным учением. Итак, одной из наиважнейших мыс­лей данного пассажа является разделение авторами знания не на основании истинности, а по классовому критерию. Речь идет о «буржуазной» науке, которой, естественно, дол­жна противостоять наука «пролетарская». Фрейду выставля­ется положительная оценка во многом благодаря соответ­ствию его идей материалистической философии и возможности их синтеза с марксизмом, т.е. в суждении о продуктивности научной концепции существенное место от­водится идеологическому принципу. Собственно тезис о «синтезе фрейдизма и марксизма при помощи учения об условных рефлексах и развертывании системы «рефлексоло­гического фрейдизма» в духе диалектического материализма» содержит витиеватое смешение политического, фило­софского и научного аспектов рассмотрения психоанализа, что делает данный тезис весьма уязвимым, прежде всего в плане методологии. Нет никакого сомнения в том, что у Л. С. Выготского и А. Р. Лурия отсутствовали какие-либо конъюнктурные соображения, желание выставить фрейдизм в выгодном свете перед господствующей идеологией; в тот период психоанализ действительно пользовался огромной популярностью, развитие этого направления поощрялось. Весь пафос статьи авторов свидетельствует об их искреннос­ти и чрезвычайной увлеченности.

В пространном предисловии к монографии Дж. Фурста «Невротик. Его среда и внутренний мир» (1957) А. Р. Лурия формулирует свое отношение к психоанализу диаметрально противоположным образом: «Вряд ли можно назвать какой-либо другой период, когда идеи фрейдизма и связанных с ним течений были бы так широко распространены и так пропагандировались бы в литературе, как это имеет место в наши дни в Америке и ряде других капиталистических стран. Недаром некоторые идеалистические (выделено мной — А. X.) философы выдают Фрейда за создателя, «отца» современной научной психологии, а распространение фрейдизма прини­мают за одно из самых больших достижений науки за после­дние десятилетия... Если вейсманистская теория искала ко­нечные источники развития в вечной плазме и считала, что свойства, заложенные в хромосомах, остаются неизменными и только проявляются во внешних признаках растения или животного, то Фрейд шел таким же путем в анализе источников психической жизни человека... Как бы ни меня­лись отдельные построения фрейдизма в ходе всего его развития, основная его схема всегда оставалась ложной и на­сквозь идеалистической... Для господствующих кругов капиталистического общества крайне невыгодно раскрытие подлинных причин большинства психологических конфлик­тов и привлечение внимания к неустойчивости капиталис­тического строя. Напротив, попытки отвлечь внимание от подлинных общественных причин противоречий капиталис­тического общества, попытки направить внимание на «глу­бины человеческого духа», укрепить людей в мысли о том, что причины неустройств лежат в их глубинных биологичес­ких влечениях и что противоречия современного капиталис­тического общества, в сущности, имеют биологическое объяснение, — все это могло встретить со стороны этих кру­гов только самое активное одобрение». Новое мнение о фрейдизме и других течениях психоанализа Лурия высказал после XX съезда КПСС, незадолго до возвращения генетики в лоно биологической науки, интересы его тогда лежали в далекой от психоанализа области психологии, поэтому едва ли это мнение являлось вынужденным. Просто произошла вполне допустимая трансформация взглядов ученого. Для нас существенно, исходя из каких критериев Лурия выстав­ляет Фрейду неудовлетворительную оценку. Как мы видим, критерии суждения о психологическом учении не измени­лись, т.е. снова решающую роль играют философско-миро­воззренческий и классовый (социальный) критерии. Но если прежде учение провозглашалось материалистическим, «бросавшим вызов буржуазной морали», то теперь обосновывается противоположная точка зрения. В качестве иллюст­рации резкого колебания в оценках учения Фрейда мы спе­циально привели суждения известного психолога, однако множество подобных примеров можно почерпнуть в крити­ческих статьях профессиональных философов, в публикаци­ях официальных историков психологии.

Противоречивые результаты применения определенных критериев ставят под вопрос их пригодность и целесообразность использования. Тем не менее приверженность к этим критериям оказалась необходимой и прочной. В последующем идеократический принцип не только играл решающую роль в анализе зарубежных направлений в психологии, но теорети­ческие положения советской психологии непосредственно экстраполировались из марксистско-ленинской философии.

В шестидесятые годы обозначились два относительно раз­личных по степени категоричности отношения к психоана­лизу. Один подход декларировался московскими психолога­ми, объединившимися вокруг А. Н. Леонтьева, другой подход имел место в среде ленинградских психологов и психоневрологов, учеников Б. Г. Ананьева и В. Н. Мясищева.

Московская школа постоянно тяготела к поиску нового пути в психологии, радикальному переустройству всей ми­ровой психологической науки и построению всеобъемлю­щей теории. Предметом экспериментальных исследований московских психологов в тот период в основном являлись познавательные процессы. Созданная А. Н. Леонтьевым тео­рия деятельности как нельзя лучше отвечала чаяниям пост­роения тотальной психологической концепции. За моногра­фию «Проблемы развития психики» (1959) он был удостоен Ленинской премии. В своем труде Леонтьев со скрупулезнос­тью ученого, глубоко знающего предмет, перевел ряд фун­даментальных понятий марксистско-ленинской философии в плоскость психологической науки, развил ленинскую тео­рию отражения, творчески использовал достижения отече­ственной и зарубежной психофизиологии и психолингвис­тики. Его система действительно получилась целостной, внутренне непротиворечивой, впечатляла монументальнос­тью. Она была сродни строениям архитектуры 50-х годов, когда не слишком сложные архитектурные идеи обретали грандиозное, неподвижное, сотворенное на века воплоще­ние. Отныне предоставлялась неограниченная возможность произвольной трактовки широкого круга психических явле­ний и иных теорий, начиная от перетолковывания открытий Ж. Пиаже и кончая интерпретацией пристрастия к алкоголю. Появился прекрасный инструмент для обоснования результатов почти любого эксперимента, конечно — постфактум. Взгляды Леонтьева далеко не случайно получили полное одобрение официальной идеологии. Семантическая близость терминов «тоталитарный» и «тотальный» глубоко обусловле­на и показательна. Чем большей тоталитарностью характери­зуется устройство общества, тем большую роль в нем играют концепции тотального толка. Поскольку построения такого рода в силу их сугубо метафизической природы невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть, они неизбежно обретают статус вероучения.

Когда «всеобъясняющие» идеи полностью овладевают умами своих приверженцев, отношение к представителям других взглядов развертывается по всем законам авторита­ризма. «Иноверцы» просто игнорируются, не замечаются даже всемирно признанные первооткрыватели, либо их воз­зрения заведомо искажаются с последующей безоглядной критикой и приписыванием плохо осознаваемых погрешно­стей собственной тотальной системы, которая, наоборот, тщательно оберегается. Между соратниками отношения стро­ятся, как правило, согласно неписаному кодексу членов клуба «Взаимного восхищения». Основатель теории-«веро­учения» становится объектом поклонения, тотемом, огром­ную роль при этом играют клановые интересы, узы учени­чества. Отступничество учеников расценивается как предательство, любая критика считается кощунством.

Перечень претензий к фрейдовскому учению примечате­лен по своему содержанию, обвинения нередко перекрыва­ют друг друга. В первую очередь выдвигались тезисы о пол­ной методологической несостоятельности Фрейда, ошибочности исходных предпосылок психоанализа, невоз­можности независимой экспериментальной проверки его постулатов. По мнению критиков, Фрейд занимался оторванным от жизненных реалий мифотворчеством, произ­вольно толковал результаты своих наблюдений, процедуру психотерапевтической работы окружал неоправданным оре­олом многозначительности и таинственности, полученным данным давал заумную интерпретацию. Подчеркивались не­терпимость Фрейда к возражениям, сектантская атмосфера в среде его учеников, келейность в обсуждении научных про­блем. Особое раздражение вызывали претензии Фрейда на объяснение явлений культуры, творчества, так называемый «пансексуализм». Последняя реакция вполне понятна, ведь метафизическая часть фрейдизма тоже несет явный отпеча­ток тотальности.

Что касается А. Н. Леонтьева, то он предпочитает не удос­таивать вниманием представителей психоанализа. На сегод­няшний день трудно представить, что в монографии, посвя­щенной проблеме развития сознания и мотивационной сферы, не рассматриваются учения Фрейда, Юнга, Адлера, Фромма («Проблемы развития психики»; 1972). Книга «Дея­тельность, сознание, личность» (1975) пестрит ссылками на К. Маркса, Ф. Энгельса, В. Ленина, упоминаются Л. Фейер­бах, Г. Лейбниц и даже театральный режиссер К. Станиславс­кий, политический деятель М.  Калинин, но едва ли вы най­дете имена всемирно признанных ученых-психоаналитиков, не жалует Леонтьев вниманием и представителей экзистен­циальной психологии.

Одним из самых суровых и сведущих критиков психоана­лиза считался в свое время Ф. В. Бассин («Проблема «бессоз­нательного». О неосознаваемых формах высшей нервной дея­тельности»; 1968). После традиционных упреков в противоречии психоанализа учению диалектического мате­риализма и обвинений в реакционности, способствующей «укреплению аморальных догм» и «отвлекающей от реально­го лечения», Бассин переходит к более конкретным замеча­ниям. По его мнению, для адекватного истолкования фактов Фрейду необходимо было «углубиться в вопросы общей (вы­делено мной. — А. Х.) теории бессознательного, чего он все­гда избегал». Грубейшей ошибкой Фрейда, указывает Бас­син, было «упрощение» (выделено Бассиным) связи между сознанием и бессознательным, непонимание, что они нахо­дятся не только в антагонистических, но и в синергических отношениях, что между осознанием и отсутствием осозна­ния существует огромный диапазон переходных состояний в степени осознания. Фрейдисты всего этого якобы не пони­мали и в результате «упустили из виду всю клиническую картину процессов осознания...». Вместо фрейдовского поня­тия «вытеснение» Бассин вводит понятие «отщепление». С его точки зрения, в грубых случаях «отщепления» сложные фор­мы приспособления обеспечивает высшая нервная деятельность, «переживание» процессов функционирования кото­рой может вообще отсутствовать. Таким образом, наряду с бессознательными психическими процессами Бассин выде­ляет неосознаваемые проявления высшей нервной деятель­ности. Он придает этому утверждению большое значение и выносит его в заглавие монографии. Правда, имеет место примечание, что рассуждения о специфике неосознаваемых форм высшей нервной деятельности основаны на логичес­кой экстраполяции (с. 162). Мысль о непонимании Фрейдом сложности взаимоотношения сознательных и бессознатель­ных процессов многократно повторяется на протяжении всей монографии. По мнению Бассина, дела Фрейда могли бы поправиться, если бы он использовал объективные методы исследования и уже существовала бы теория функцио­нальной структуры произвольного действия (с. 382).

Нам представляется, что психоаналитики не считали необ­ходимым постоянно декларировать многообразие форм осоз­нания, так как для них это положение является общим мес­том. Следуя логике рассуждений о неосознаваемых формах высшей нервной деятельности (будто нервная деятельность может осознаваться), с не меньшим основанием можно гово­рить о неосознаваемых формах гормональной регуляции по­ведения и т. п. Едва ли, однако, подобные «экстраполяции» конструктивны в продвижении научного знания и уж во всяком случае не свидетельствуют об углублении в психофизическую проблему.

Начав свою критику с упреков в упрощенчестве, Бассин постепенно увлекается и в завершении монографии пишет: «Учение Фрейда не является научной теорией, и поэтому отношение к нему не может быть таким, каким бывает от­ношение к научной теории, хотя бы и неточной... Была со­здана целая страна причудливых мифов о мозге» (с. 384). Но заслуживает ли ненаучная теория столь усердного «научно­го» рассмотрения?! И где, кстати, критик вычитал «мифы о мозге», ведь на предшествующих страницах он неоднократно справедливо указывает на отсутствие обращенности психо­анализа к мозговым процессам.

В истории психоаналитической школы Бассин, в конеч­ном счете, видит «одну из удивительно ярких иллюстраций того, как мало могут влиять на развитие наших знаний даже очень значительные и скрупулезно точно описанные факты, если на них не падает свет большой (выделено мной. — А. Х.) теории, способной адекватно раскрыть их подлин­ный смысл». Приведенные строки представляют, конечно, образец предвзятости.

На основании своей «большой» теории Бассин определяет бессознательное следующим образом: «...бессознательное — это всего лишь обобщение (выделено мной. — А. Х.), к кото­рому мы прибегаем, чтобы отразить способность к регулиро­ванию поведения и его вегетативных коррелятов, происхо­дящих без участия сознания». Об оригинальности данного определения предоставим поразмыслить читателю. Ясно одно, что критика Бассиным фрейдовского психоанализа отличается крайней некомпетентностью.

Пособие «Теории личности в зарубежной психологии», предназначенное для систематического изучения студентами современных теорий личности, вышло только в 1982 г. На­писано оно было ведущим патопсихологом того времени Б. В. Зейгарник и, как сказано в предисловии, отражало курс лекций, читаемых на протяжении многих лет на фа­культете психологии МГУ. Учению Фрейда автор посвящает всего лишь шесть страниц. Она успокаивает студентов готов­ностью признать уровень бессознательного, тем более что о его наличии свидетельствует и опыт ленинградского психо­терапевта, обучавшего во время сна иностранному языку. «...Неприемлемым в учении Фрейда в методологическом от­ношении является для нас не факт признания бессознатель­ного, а его трактовка как явления, противоречащего созна­нию... признание того, что основным механизмом развития личности является биологическая потребность...», — пишет Зейгарник. И далее: «Учение Фрейда, пытавшегося найти реальные детерминанты формирования и функционирова­ния личности, сыграло определенную роль в борьбе с идеа­листическими взглядами в психологии. Однако его материа­лизм оказался грубо механистическим, и поэтому, нанеся удар идеалистической философии и науке, Фрейд по суще­ству оставался на позициях идеализма». Речь идет о «борьбе», «ударе», словно разбираются боевые действия. Но естественно спросить, а не послужило ли противопоставление бессоз­нательного сознаваемому многим открытиям психоанализа?!

По мнению Зейгарник, «идея антагонизма между челове­ческим сознанием и обществом приводит в конце концов к неправильным политическим выводам: З. Фрейд оправдывал войны». Отметим, со своей стороны, определенное смещение акцента в приведенном утверждении. Попытка объяснения перманентности войн в истории человечества, пусть даже неправильная, некоторыми особенностями природы челове­ка отнюдь не равнозначна оправданию войн.

Зейгарник делится и собственными соображениями по поводу бессознательного: «Человек не только познает мир, не только, ориентируется в нем, не только слышит, видит, но он на неосознаваемом уровне осознает (выделено мной. — А. Х.), что именно слышит, видит. Нет «ничейных» пережи­ваний и ощущений. Наш советский психопатолог А. А. Мегра­бян называет эти чувства гностическими» (с. 10). Ясность, скажем так, не самое большое достоинство мысли об осозна­нии на неосознаваемом уровне.

Резкая критика психоанализа вплоть до начала 80-х годов была обусловлена тем, что это направление создавало наиболее ощутимые трудности обучению с опорой на единую методологическую систему. Когда в 60-х годах начали получать распрос­транение зарубежные тесты, предназначенные для оценки ин­теллекта и обследования личности, ведущие московские психологи развернули схоластическую дискуссию с целью до­казать неприемлемость применения тестов вообще. Они счита­ли, что количественное выражение результатов тестирования заслоняет качественную картину психических процессов. На­стоятельно рекомендовалось использовать только методики, хотя методики представляли вариации на тему произвольно вычлененных фрагментов возбраняемых тестов. Таким обра­зом, вместо напрашивавшегося сочетания качественного и ко­личественного анализа при тестировании процесс обследова­ния противопоставлялся результату или сам процесс предлагалось трактовать как результат. Истинная причина не­приятия тестов заключалась в том, что многие тесты допуска­ли адекватную интерпретацию только с использованием эле­ментов психоанализа; «деятельностный» подход, применение понятий «значение» и «смысл» выглядели слишком искусст­венными. В тот период актуализировалось характерное для авто­ритарного сознания разделение на «своих» и «чужих», которое приняло форму разделения на представителей «чистой» психо­логии, правильно понимающих теорию деятельности, и про­чих исследователей. В последующем оторванность от практики получила компенсацию в подготовке так называемых «практи­ческих» психологов, вероятно, в дополнение к якобы существующим «психологам-теоретикам». К последним нередко ошибочно относят многочисленных психологоведов. Так или иначе, происходил постепенный отход от догматизма.

Ленинградская психологическая школа, сформировавшая­ся под влиянием идей В. М. Бехтерева и А. Ф. Лазурского, тра­диционно отличалась обращенностью к проблеме личности. В. Н. Мясищев вслед за К. Марксом, который определял лич­ность как совокупность всех общественных отношений, характеризует личность прежде всего как «систему отношений человека к окружающей действительности». («Понятие лично­сти в аспектах нормы и патологии»; 1966). В своих исследова­ниях Мясищев большое внимание уделял патологии личности. Он соглашался с критиками, упрекавшими фрейдовский психоанализ в биологизации личности, но одновременно указывал, что «критика психоанализа авторами, стоявшими вне психоаналитической школы, имела скорее умозритель­ный характер, не подкреплялась эмпирическим материалом».

Об относительно прозападной ориентации Ленинградс­кой школы свидетельствует факт введения зарубежных тес­тов в исследовательский арсенал еще в период 60-70-х го­дов, но ленинградцам тоже была свойственна устремленность к глобальности. Об этом красноречиво говорит название труда Б. Г. Ананьева «Человек как предмет познания». Ананьев, считающийся основоположником син­тетического человековедения, пытался экспериментально обосновать взаимодействие социальных, биологических, педагогических факторов в формировании любых психи­ческих проявлений человека. Любопытен интерес Ананьева к идеям Тейяр де Шардена, который видел свое призвание в переустройстве христианского вероучения в соответствии с требованиями науки.

Представители Ленинградской школы, отчасти в силу идеологических причин, особенно не оттеняли теоретичес­кий контекст (нередко неофрейдистский), в рамках которо­го зародились используемые в практической работе методы. Опыт зарубежной психологии ассимилировался не вполне дифференцированно, обычно под знаменателем системного Подхода, что вызывало справедливую критику московских коллег в отсутствии концептуальной последовательности.

Казусы в оценке выдающихся психоаналитиков проще всего объяснять внешними препонами, довлеющим влия­нием марксистско-ленинской идеологии. Так и делают не­которые из тех, кто недавно видел в учении Фрейда чуть ли не идеологическую диверсию, а сегодня поет ему алли­луйю и уже марксизм объявляет псевдорелигией и мифом. В свою очередь с научно-исторической точки зрения совер­шенно несостоятельны попытки истолковывать леонтьевс­кие рассуждения о смыслообразовании в духе экзистенци­альной и гуманистической психологии. Первоисточники показывают, что такие марксистские мыслители, как Л. С. Выготский и А. Н. Леонтьев, сами инициировали ана­лиз психологических знаний прежде всего с философских и политических позиций, они во многом способствовали формированию идеологического запроса и в последующем порой становились пленниками собственных заблуждений. Мы не случайно называем этих ученых мыслителями, по­тому что область их научной деятельности не просто четко выделить. На самом деле синтетическая направленность со всеми плюсами и минусами имеет некоторые истоки в ис­тории отечественной мысли, в ментальности крупных ее представителей. Известный мыслитель В. С. Соловьев был одновременно философом, поэтом, публицистом. Он пред­принял попытку «великого синтеза» христианского плато­низма, немецкого классического идеализма и научного эм­пиризма. На пороге XX века прославился оригинальностью мыслитель-утопист Н. Ф. Федоров. Высшая цель науки, по Федорову, воскрешение предков («отцов»). Путь к воскре­шению он видел в овладении силами природы, переуст­ройстве человеческого организма, управлении космически­ми процессами. Сила этих мыслителей — в комплексном рассмотрении явлений окружающего мира, стремлении ос­мыслить мир в его целостности, слабость — в неоправдан­ном смешении богословия, философских построений и на­учных теорий. В ошибках отношения к психоанализу тоже ярко проявился своеобразный синкретизм. Обращает вни­мание обилие в трудах ведущих психологов эпитетов: об­щий, обобщение, большой и т. п. Может быть, именно желание преодолеть подспудную склонность к чрезмерному синтезу рождает бесконечные споры о сходстве, различии и иерархии понятий индивид, характер, личность, индивидуальность, делает столь актуальным и мучительным опреде­ление психологами своего предмета.

Когда общество испытывает катаклизмы, находится в со­стоянии становления и переустройства, возрастает восприим­чивость к разного рода идеям о мировом порядке, предназна­чении человека, смысле жизни. В умонастроениях людей, как в подростковом возрасте или при психическом нездоровье, сочетаются категоричность и легковерие, догматизм и ниги­лизм, стремление к самоопределению и слепое следование моде. Вполне закономерно поэтому, что появление с середи­ны 80-х годов потока произведений зарубежных психологов неофрейдистской ориентации, всевозможных альманахов тес­тов вызвало огромный энтузиазм и в известной степени от­теснило труды отечественных авторов. Вопреки всей предше­ствующей системе обучения сразу обнаружилось множество специалистов в области психоанализа, в том числе среди вы­пускников ведущих университетов, их теперь не меньше, чем экстрасенсов и колдунов в период парапсихологического бума. Психоаналитические услуги предлагаются по широкому спектру вопросов, включая рекомендации по урегулирова­нию политических конфликтов; открылись учреждения пси­хоаналитического профиля. Одни специалисты дают гарантию избавления от наркомании методом «пробуждения Кундали­ни», другие готовы взяться за излечение от психоза с помо­щью метода С. Грофа. Безусловным подтверждением компе­тентности считается двухмесячная или тем более годичная стажировка в США. При этом заверения в исцелении страж­дущих служат не только рекламным целям, новоявленные адепты зачастую искренне уверены в своем всесилии.

Особый интерес, понятно, вызывают труды авторов, прежде всего выделяющихся претензией на переворот суще­ствующей научной методологии, очаровывающих безаппе­ляционностью утверждений о полном разрешении карди­нальных проблем психологии, вокруг которых до сих пор вращаются сюжеты научной фантастики. В книге «Духовный кризис» (1995), изданной под редакцией С. Грофа, он пи­шет: «Когда начались многочисленные опыты с разного рода образами и символами, описанными Юнгом как коллектив­ное бессознательное, а также изучение эпизодов явно мис­тической природы, то появились убедительные доказатель­ства идей Юнга и бесспорные подтверждения мистических учений, как восточных, так и западных». Как известно, свои выводы основоположник трансперсональной психологии делает на основании переживаний людей, находящихся под воздействием психоделических веществ (ЛСД). В моно­графии «За пределами мозга» (1992) интерпретация этих пе­реживаний Грофом принимает радикальную форму: «Мно­гие сообщают о ярких фрагментах опыта на клеточном уровне сознания, что отражает, по-видимому, их существо­вание в форме спермы или яйцеклетки во время зачатия. Иногда регрессия идет еще дальше, и у индивида возникает убедительное чувство повторного проживания эпизодов из жизни биологических предков или даже погружения в об­щий фонд коллективной и расовой памяти. Иногда люди под воздействием ЛСД сообщают о переживаниях, в кото­рых они отождествляются с различными животными, или у них возникает отчетливое чувство оживления воспоминаний их существования в предшествующем воплощении». Для Грофа, таким образом, представляется абсолютно доказан­ной не только фрейдовская теория, но и система взглядов Юнга. Остается только усомниться в благотворном влиянии такой категоричности Грофа на его последователей.

Казалось бы, отношение к психоаналитическим учениям в России окончательно определилось. В одном из последних учебных руководств «Введение в психологию» (1995) видный психолог А. В. Петровский дает следующую оценку достиже­ниям психоанализа: «В результате построения психоаналити­ческих и других теорий личности психология обогатилась огромным числом понятий, продуктивных исследовательских методик и тестов. Им она обязана обращением к области бес­сознательного, возможностями осуществления широкомасш­табной психотерапевтической практики, усилением связей между психологией и психиатрией и другими значительными продвижениями, обновившими область современной психо­логии». Учебные программы стимулируют теперь овладение опытом мировой психологической науки вместо воспитания пристрастия к придумыванию универсалий и перетолковы­ванию понятий. Тем не менее сегодня психоанализу и род­ственным концепциям, как и в 20-е годы, опасность угрожа­ет, выражаясь языком Л. С. Выготского и А. Р. Лурия, не столько со стороны врагов, сколько со стороны многочислен­ных друзей. Внедрению современных зарубежных теорий в практику зачастую сопутствуют поспешность и максимализм, при которых их приложение приобретает карикатурный ха­рактер. Следует учиться не отождествлять желание исповедо­вать определенные идеи с умением их экспериментально проверять и, тем более, применять на практике. Этим дикту­ется необходимость издания на русском языке наряду с тру­дами классиков психоанализа работ ученых, воззрения кото­рых сформировались в недрах психоанализа, но отличаются взвешенностью и чужды необузданному восторгу.

Монография Джералда Блюма «Психоаналитические тео­рии личности» вполне отвечает назревшему требованию. Ав­тор, профессор Мичиганского университета, заявляет о себе как о горячем приверженце психоанализа, по его мнению, самого перспективного направления в изучении личности, однако он не порывает с традицией академической науки и настаивает на тщательной всесторонней проверке каждой психоаналитической концепции со всей строгостью, предъявляемой к доказательству теорий. На основании сотен экспериментальных психологических исследований и мно­гих работ антропологов, накопленных уже в сороковые и пятидесятые годы, Блюм сопоставляет достоинства и недо­статки различных ответвлений психоанализа. Не все положе­ния психоанализа, как следует из монографии, оказывают­ся в равной степени достоверными, и далеко не все легко подвергнуть проверке, впереди годы научных изысканий. Для отечественного читателя-психолога книга показывает, насколько высокие требования предъявляются к научной теории, прежде чем она войдет в фонд мировой науки, станет руководством в практике, и в то же время автор демон­стрирует широкие возможности исследований в рамках психоаналитической парадигмы. Структура изложения материала представляет собой наглядный пример реализации принципа проблемного обучения, что делает монографию хорошим учебником. Блюм красноречиво показывает, что успех в поиске истины достигается не идеологическими заклинаниями и не путем слепого копирования даже лучших теорий, а в результате трудной и долгой творческой работы.

 

Александр Хавин

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Теории личности увеличиваются в количестве, словно при эпидемии чумы. Болезнь может принять форму типов или черт, факторов или полей, канализаций или катексисов. В отличие от эпидемий, теориям позволено свирепствовать, не подвергаясь проверке. Они больше похожи на забаву доктора, которого интересует само насекомое, и он не стремится выяс­нить причину смерти жертв укуса. Прогноз в таких случаях должен учитываться и служить руководящим принципом.

Короче говоря, мы сталкиваемся с распространением яко­бы теорий и недостатком необходимой проверки. Попытки проверять и опровергать существующие теории личности отступают перед соблазном фабриковать новые теории. Еще большего осуждения заслуживает факт, что теории, казалось бы потенциально зрелые, даже не излагаются в систематичес­кой форме, способствующей исследованиям. Настоящая кни­га написана с целью содействовать заполнению пробела.

Чтобы приблизиться к задаче создания по-настоящему весомой теории личности, представляется разумным начать с организации в единую структуру тех теорий, которые получили некоторый кредит доверия в области их прило­жения. Для большинства профессионалов, чья работа тесно связана с личностной сферой, психоаналитическая теория, понятая в самом широком смысле, вероятно, является са­мой ценной. Социальные работники, психиатры, клинические психологи сплошь и рядом руководствуются психо­аналитическими принципами в повседневной практике. Если автор в дальнейшем считает оправданным сужение масштаба обозрения (что явно имеет место), он также исходит из факта всеобщего признания психоаналитической те­ории, наиболее всеобъемлющей из личностных теорий. С другой стороны, бессмысленно оправдываться относитель­но сосредоточения усилий только на этой теории. Она пред­ставлена многими разновидностями, как покажут последу­ющие страницы.

В книге приблизительно две трети объема посвящено из­ложению различных психоаналитических теорий личности. Понятно, что содержание не может быть новым и не способ­но в полноте отражать первоисточники. Предполагаемая уни­кальность вклада состоит в способе размещения и организа­ции материала в целях облегчить сравнение разных теоретических позиций по тем же самым вопросам. Прежде всего в подготовке рукописи необходимо было решить зада­чу построения основной структуры, релевантной всем тео­риям. Для реализации этого намерения наиболее подходя­щим показалось изложение взглядов в соответствии с хронологией формирования личности. Естественной опорой служило традиционное обращение авторов-психоаналитиков к процессу развития. Такая структура обоснована и тем, что адекватная теория в конечном счете должна способствовать пониманию, предсказанию и контролю поведения.

Факторы, формирующие личность, рассматриваются нами по возрастным уровням, начиная с пренатальных воз­действий, влияния родов и вплоть до установления характе­ра у взрослых. Непрерывность перехода от одного уровня к другому показана, насколько это возможно, единообразием принципа описания отдельных возрастных периодов: фор­мирование эго и супер-эго; психосексуальное развитие; от­ношения с другими людьми и механизмы психологической защиты. Каждый раздел начинается с изложения фрейдистс­ких воззрений, затем следуют взгляды ранних и поздних отступников от ортодоксального психоанализа. Остается на­дежда, что в дальнейшем организация материала еще будет улучшена.

В этом месте следует остановиться, чтобы дать краткую характеристику тем, кто занимает видное положение в тек­сте. Мысль, что психоаналитическая теория изошла от лица Зигмунда Фрейда (точнее, из уст его пациентов) незадолго до начала нашего столетия, не станет большим откровением для читателя. Почти в равной мере известна плеяда «ранних отступников» в период второго и третьего десятилетий двад­цатого века: Адлер, Юнг и Ранк. Позднее начался подъем различных «неофрейдистских» движений. Эти и другие исто­рические особенности, значимые в оценке эволюции психо­анализа, достаточно полно документированы (56, 61, 65) и не относятся напрямую к данной работе.

Важно, однако, попытаться прояснить различия между современными ортодоксами и неофрейдистскими теорети­ками. Существует мнение, что в настоящее время каждый является неофрейдистом. Имеется в виду выход из моды многих оригинальных общеизвестных формулировок Фрейда. Учение Фрейда о влиянии культуры значительно пересмотрено таким видным ортодоксальным его последо­вателем, как Отто Фенихель. Но неофрейдисты идут еще дальше. Они возражают по вопросам, подобным теории ли­бидо, метафорическим концепциям Фрейда и ортодоксаль­ному акцентированию раннего психосексуального развития. Если не принимать во внимание позицию по этим пробле­мам, неофрейдисты сами представляют гетерогенную груп­пу. Возможно, наименее запутанным способом знакомства будет простое называние лиц, обычно причисляемых к неофрейдистам: Карен Хорни, Эрик Фромм, Гарри Салли­ван, Абрам Кардинер, Клара Томпсон. К противоположно­му лагерю относят Мелани Кляйн, лидера Британской школы психоанализа, которую считают, благодаря многим ее формулировкам, «большей последовательницей фрей­дизма, чем самого Фрейда». Наряду с Фрейдом и Фенихе­лем в так называемой «ортодоксальной» группе следует упомянуть таких видных деятелей, как Анна Фрейд, Ри­чард Стерба, Филис Гринейкр и Хайнц Гартман. Более трудно определить место Эрика Эриксона и Франца Александера, чьи теории близки к ортодоксальной позиции, но также граничат с неофрейдистской.

Попытка сконцентрировать и синтезировать весьма раз­личные точки зрения, которые, к сожалению, изначально этого не подразумевают, неизбежно приводит к погрешнос­тям. Некоторые читатели могут почувствовать за непропор­циональным местом, отведенным разным теоретикам, оттенок дискриминации. Ортодоксальной психоаналитической теории, поскольку она наиболее тщательно разработана, от­дается львиная доля. Несчастным, кто считает их «любимого ягненка плохо постриженным», я приношу искренние изви­нения. Происшедшее не преднамеренно. Любая обида такого рода, я надеюсь, может быть приписана моей сильной не­приязни к толстым томам.

В итоге, текст представляет собой сжатое описание взгля­дов искушенных психоаналитиков на развитие личности. Само представление материала основано на фактах и объек­тивно. Следует указать, что многие психоаналитические оп­ределения остались за пределами книги, особенно в области психотерапии и психопатологии.

Теперь вернемся к банальной истории, с которой мы на­чали. Психоаналитические воззрения, судя по их популярности в разных сферах приложения, представляются обещающи­ми в построении обоснованной теории личности. Первый намеченный шаг к отдаленной цели — это осмысленное изложение существующих концепций. А что же дальше? По мне­нию автора, последующее продвижение должно состоять во всесторонней оценке концепций с целью выбора наиболее перспективных для будущих исследований. Столь трудную ра­боту нельзя выполнить в одиночку. Она требует сочетания усилий клиницистов, экспериментаторов, логиков, создате­лей теорий. Но, может быть, для автора допустима вольность и вторжение в замечательную область научного поиска без любых претензий на возврат к систематическому просвещению. Такое потворство своему желанию выражено в «Примечаниях», разделах, следующих в конце каждой главы.

Примечания занимают треть тома и задуманы в качестве критических. Они прежде всего ориентированы на возмож­ность научной проверки изложенного материала. В примеча­ниях кратко резюмированы результаты имеющихся экспе­риментальных исследований, приводятся наводящие на размышления данные из смежных областей, наподобие ант­ропологии и теории научения, анализируются логическая непоследовательность и семантическое смешение, сравнива­ются частично совпадающие мнения. Поэтому, если позаим­ствовать фразу из «Нью-Йоркера», примечания могли бы быть озаглавлены «Научные комментарии отовсюду». Дока­зательства пока ничтожны, и полной, хорошо скомпонован­ной теории не получается. Возможно, время обобщений еще не пришло. Перед тем как бесконечные концепции в голово­ломной проблеме создания теории личности можно будет объединить, необходимо выяснить, какие части загадочной картинки вырезаны точно, а где соскользнула рука мастера.

Книга предназначена следующим группам читателей: ас­пирантам и студентам-психологам, студентам психиатрам и социологам, всем изучающим родственные дисциплины, а также профессионалам в этих областях. Описательные разде­лы интересны всем, тогда как примечания предназначены в первую очередь для тех, кто собирается в исследованиях ориентироваться на психоаналитическую теорию.

 

Джералд Блюм

 

ГЛАВА I

 

ВЛИЯНИЕ ВНУТРИУТРОБНОГО ПЕРИОДА И РОДОВ

 

Решение проблемы, когда следует начинать изучение развития личности человека, становится все более трудным. В одно время казалось вызывающим предположение, что опыт детства играет решающую роль в формировании личности. Следующим этапом стало изучение психологического воздействия соб­ственно процесса рождения. В настоящее время растет интерес к влиянию на личность внутриутробного периода. Этот труд на­чинается поэтому с представления нескольких психологичес­ких теорий, рассматривающих самое начало жизни человека.

 

ТЕОРИИ ВНУТРИУТРОБНОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ

 

ГРИНЕЙКР

 

Ведущий исследователь роли внутриутробного периода в развитии личности Гринейкр (33) весьма скромно оценива­ет свои воззрения, как немногим большее, чем размышле­ния, основанные на экспериментальных и клинических на­блюдениях. Она приходит к выводу, что конституция, пренатальный опыт, роды и обстановка непосредственно после рождения значимы в предрасположенности к тревоге. Первичная тревога, согласно Гринейкр, отличается от более поздней тревоги отсутствием психологического содержания и осознания. Гринейкр указывает на способность плода к широкому диапазону активности — передвижение, брыка­ние, вращение. На внешнюю стимуляцию плод реагирует увеличением активности, шум вблизи матери вызывает уча­щенное сердцебиение. Сантаг и Уоллис обнаружили, напри­мер, заметное увеличение активности плода в ответ на зво­нок в дверь (прим. 1)*. Кроме того, плод может реагировать криком, если в матку попадает воздух. Все реакции на дис­комфорт Гринейкр интерпретирует как доказательство су­ществования некоего паттерна, наподобие тревоги, до рож­дения (прим. 2). Паттерн активируется родами и первым постнатальным опытом. Результатом сильных воздействий может стать предрасположенность к психологическим сры­вам в будущем.

 

ФОДОР

 

Фодор (20) считает влияние внутриутробного периода на развитие личности гораздо большим, чем Гринейкр, и его позиция далеко отстоит от других аналитиков. Он отводит исключительное место пренатальным условиям и родовой травме, видит в них биологическую основу, обусловливаю­щую многие формы невротического поведения. Фодор заяв­ляет, что Отто Ранк впервые сделал попытку «биологизиро­вать» психоанализ, но отмежевывается от Ранка, объявляя свои подход клиническим, а его — философским. Аргумен­ты Фодора основываются прежде всего на анализе фантазий и сновидений пациентов в процессе его частной практики — так называемых «пренатальных сновидений».

Внутриутробные сновидения, согласно Фодору, не все­гда отражают состояние восторга: жизнь ребенка до рожде­ния — не обязательно сплошное блаженство. Ребенок зави­сит от количества кислорода и пищевых веществ в крови матери, выведения из ее организма продуктов жизнедеятельности. Множество материнских несчастий способны на­нести вред и ослабить организм ребенка перед рождением являясь причиной начала постнатальной жизни с каким-либо недостатком. Существенную травму развивающемуся плоду наносят интенсивные половые сношения родителей, последствия которых прослеживаются в сновидениях в те­чение всей жизни.

В целях обоснования пренатальных переживаний Фодор вводит понятие «организмическое сознание» которое представляет глубочайший уровень психики — возможно, самую основу бессознательного. Он пытается отвести об­винения, что из-за отсутствия нервной связи между мате­рью и ребенком плод не может испытывать невзгоды при страданиях матери (прим. 3). Ключом к дилемме, по его утверждению, являются экспериментальные работы в об­ласти телепатии в Университете Дьюка. Фодор считает, что благодаря существованию телепатии легко понять це­лебное влияние нежных и здоровых чувств матери на пси­хику плода и сходным образом возможно проследить не­людимость нежеланного ребенка к «психической изоляции» в матке (прим. 4).

 

РОДОВАЯ ТРАВМА

 

ФРЕЙД

 

Согласно Фрейду (23), впервые постулировавшему психо­логическое значение процесса рождения, организм при рожде­нии переходит из относительно спокойного и мирного окру­жения в сокрушающую ситуацию. На новорожденного обрушивается поток стимулов, а он не обладает адекватным способом их переработки. Новорожденный не может использо­вать защитные механизмы, чтобы оградить себя и, следова­тельно, оказывается перевозбужденным. Эта первая опасная ситуация становится прототипом или моделью для более по­здней тревоги. Связующим звеном является «отделение», кото­рое при рождении носит чисто биологический характер, а по­зднее выражается в психологических и символических формах.

 

РАНК

 

Ранк (57) отличается от Фрейда тем, что отводит цент­ральную роль в развитии личности родовой травме. Он рас­сматривает рождение как глубочайший шок на физиологи­ческом и психологическом уровнях. Этот шок создает резервуар тревоги, порции которой освобождаются на протя­жении всей жизни. Причина любых неврозов состоит в силь­ной тревоге при рождении, поздняя тревога может быть ин­терпретирована в ракурсе родовой тревоги — не просто как модели, а в качестве первоисточника. Отделение от матери представляет первичную травму, и последующие отделения любого рода приобретают травматическое качество. Например, кормление подразумевает отделение от груди, страх кас­трации означает отделение пениса. Младенец действительно сознает отделение при рождении и формирует визуальный образ. Доказательством служит ужас перед женскими генита­лиями, происхождение которого прослеживается к визуаль­ным впечатлениям, полученным при рождении.

Согласно Ранку, любое наслаждение имеет в качестве конечной цели воссоздание внутриутробного первичного блаженства, рая, утраченного при рождении. Наибольшее удовольствие достигается посредством сексуального акта, который представляет собой символическое воссоединение с матерью. В сексуальном акте мужчина идентифицирует себя с пенисом и словно возвращается в материнскую матку, тогда как женщина получает удовольствие, идентифициру­ясь с ее собственным неродившимся ребенком. Препятстви­ем к удовлетворению служит родовая тревога, сигналящая об опасности возвращения в материнское лоно.

 

ОТВЕТ ФРЕЙДА РАНКУ

 

Фрейд не согласен с Ранком по поводу значимости родо­вой травмы в происхождении неврозов. В своей книге «Про­блема тревоги» он утверждает (23, с. 95—96):

«Особое подчеркивание важности родовой травмы не остав­ляет простора для обоснованного анализа этиологической роли конституциональных факторов. Если допустить, что влияние родовой травмы преломляется через особенности индивидуаль­ного реагирования, то значение родовой травмы окажется вто­ростепенным. Что определяет, разовьется ли невроз, остается неизвестным. Не выполнено исследований, определенно доказы­вающих, что развитие неврозов связано с трудными или затяж­ными родами, неизвестно даже, страдают ли такие дети в раннем детстве большей нервозностью, чем остальные. Я не думаю, что значение родовой травмы в происхождении основных неврозов можно считать доказанным».

Фрейд также отрицает психологическое значение родовой травмы в следующем пассаже (23, с. 73):

«Что представляется «опасностью»? Акт родов является объективно опасным для жизни... Но психологически он вообще не имеет значения. Опасность родов не несет психологи­ческого содержания... Плод не знает ничего, кроме обеспоко­енности в экономии нарциссического либидо. Огромное коли­чество раздражений подавляет его; ряд органов увеличивают катексис. Что во всем этом может быть обозначено как «опасная ситуация»?.. Не имеется доказательств, что у ре­бенка сохраняется что-либо кроме тактильных ощущений и общего чувства от процесса рождения (вопреки предположе­нию Ранка о визуальных впечатлениях)... Внутриутробный пе­риод и раннее детство формируются в непрерывность, про­стирающуюся намного дальше, чем может показаться при сосредоточении на акте родов».

 

ГРИНЕЙКР

 

Гринейкр пытается примирить Фрейда и Ранка, заявляя, что противоречия между ними по вопросу о родовой травме не являются непреодолимыми. Она не согласна с Фрейдом, что позиция Ранка автоматически исключает возможное влияние конституциональных факторов. Гринейкр считает, что в процессе родов очень вероятно взаимодействие между конститу­циональными, или наследственными, и случайными фактора­ми. Более того, если мы предположим, как делает Фрейд, что родовая травма достаточно значима, чтобы служить прототи­пом тревоги, тогда тяжесть травмы в большей степени может сказываться на последующей тревоге, чем он допускает. Что касается критических замечаний Фрейда относительно припи­сывания родам весомого психологического содержания, то Гринейкр предлагает воспользоваться ее формулировкой реак­ции, предвосхищающей тревогу, что изложено выше. В итоге, правильная точка зрения на влияние родовой травмы, по мне­нию Гринейкр, находится между позициями двух исследовате­лей; влияние травмы не столь велико, как постулирует Ранк, и не столь незначительно, как полагает Фрейд.

 

ФОДОР

 

Фодор, как мы видели, подчеркивает первостепенное значение внутриутробного опыта и родовой травмы в разви­тии личности. Переход от пренатальной жизни к постнатальной является, по его мнению, испытанием, сравнимым по серьезности со смертью. Фодор утверждает, что страх смерти фактически возникает при рождении; оба события по сути подобны и в бессознательном обозначаются взаимозаменяе­мыми символами. Травматический опыт рождения настолько ужасен, что природа позаботилась о вытеснении его из детс­кой памяти. Многие символы пережитого при родах страха универсальны и могут быть сразу опознаны. Наиболее рас­пространенные фантазии сновидений, в которых родовая травма заявляет о себе, следующие: ползание через узкие отверстия; врастание в землю, погружение в грязь или пе­сок; раздавливание и сжатие; утопление; засасывание водо­воротом или утаскивание крабами, акулами, крокодилами; страх быть проглоченным дикими животными или монстра­ми; кошмары удушения или захоронения заживо; фобии увечья или смерти.

В качестве резюме Фодор предлагает положения, которые он называет четырьмя принципами пренатальной психоло­гии:

1. В повседневной жизни роды являются травматичными почти в каждом случае.

2. Продолжительным родам сопутствуют большая родовая травма и более серьезные психические осложнения.

3. Интенсивность родовой травмы пропорциональна по­вреждениям, которые ребенок получает во время родов или сразу после появления на свет.

4. Любовь и забота о ребенке непосредственно после родов играют решающую роль в уменьшении длительности интенсивности посттравматического синдрома (прим. 5).

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Среди психоаналитиков Гринейкр и Фодор конкретно изучали влияние пренатальной среды на развитие личности. Во многом их взгляды совпадают, хотя имеются и расхожде­ния. Оба исследователя подчеркивают важность пренаталь­ного периода в формировании личности, выражают согласие в том, что временами пренатальные условия бывают травматичными. Причину дискомфорта они усматривают во внеш­нем мире. Гринейкр отмечает беспокойство плода от громких звуков; Фодор говорит о пагубном влиянии интенсивных половых сношений родителей. Наиболее существенное разли­чие рассматриваемых подходов — в описании механизмов воздействия и характере доказательств. Гринейкр говорит о прообразе тревоги, возникающем просто на рефлекторном уровне посредством условнорефлекторной связи; Фодор об­ращается к содержательному психологическому анализу и вводит понятие «организмическое сознание», благодаря ко­торому возможна телепатическая связь между матерью и плодом. В качестве доказательства Гринейкр использует кли­нические и экспериментальные наблюдения за активностью плода. Фодор обосновывает свои взгляды интерпретацией сновидений, собственных и рассказанных больными, — так называемых «пренатальных сновидений».

Фрейд, Ранк, Гринейкр и Фодор указывают на значение собственно акта рождения. Позиция Фрейда представляется наиболее консервативной. Он упоминает о беззащитности новорожденного перед потоком раздражений из внешнего мира. Ситуация рождения становится моделью для всех последующих проявлений тревоги, изначально возникающей при биологическом отделении от матери, а затем проявляю­щейся в психологических формах. Фрейд минимизирует важность случайных факторов в процессе рождения и отри­цает возможность сознания в этот период.

Ранк отводит родовой травме центральную роль, рас­сматривая ее как шок, создающий резервуар тревоги, пор­ции которой освобождаются в течение всей жизни. У ново­рожденного, по его мнению, формируются устойчивые зрительные впечатления о болезненном отделении от матери, поэтому будущие отделения любого рода видятся как угрожающие. Все последующие наслаждения подразумевают восстановление внутриутробного состояния. Эта цель лучше всего достигается в сексуальном акте, символизирующем воссоединение с матерью.

Гринейкр занимает промежуточную позицию между Фрейдом и Ранком. Она допускает влияние и конституцио­нальных, и случайных факторов в процессе рождения, но реакцию новорожденного определяет как «прототип трево­ги» вместо введенного Ранком представления о «зрительных впечатлениях». Фодор занимает радикальную позицию. Он считает родовую травму наряду с пренатальным периодом факторами, почти исключительно определяющими разви­тие личности.

 

ПРИМЕЧАНИЯ*

 

1. Восприимчивость плода к внешней стимуляции. Монтагью приводит экспериментальные исследования, которые дополняют наблюдения Гринейкр о реакциях плода на внешние стимулы. В институте Фелза обнаружили, что у беременных женщин, оказавшихся в несчастье, плод проявляет значительное повышение активности. Подобным образом у матерей с наиболее высокими показателями активности вегетативной нервной системы наблюдается наибольшая активность плода. Кенуорди предполагает, что усталость матери способствует гиперактивности плода. Эти данные поддерживают Д. Харрис и Е. Харрис, отмечающие повы­шение активности плода по вечерам. Рефлекторная реакция испуга, о которой говорит Гринейкр, вызывается на 30-й неделе беременности на звонок в дверь. Монтагью перечисляет допол­нительные факторы условий жизни матери, влияющие на плод: особенности питания, фармакологические препараты, дисфункции, сенсибилизации, возраст матери и количество детей. На основании имеющихся данных Сантаг заключает, что «психофизиологическое состояние матери сказывается на поведенческих паттернах плода».

2. Условнорефлекторные реакции плода. Спелт продемонстрировал возможность образования у плода условных рефлексов. Обследовались 13 беременных женщин на последних двух месяцах беременности и 3 небеременные — в качестве контроля. Сочетание стимуляции от громкого шума и вибротактильного раздражения (дверной звонок без гонга прикладывался к животу матери) в конце концов формировало реакцию у плода только на вибротактильное раздражение. Угасание, спонтанное восстановление и сохранение ответных реакций проявлялись в течение трех недель. Положительный результат эксперимента подтверждался статистически значимым соответствием непосредственной записи движений плода и отчетов матерей.

3. Физиология плода. Кармайкл отмечает многочисленность противоречий относительно физиологических свойств плода. Отсутствие связей между нервными системами матери и плода не подлежит сомнению. Сантаг указывает, однако, что плод — интимная часть целостного психосоматического организма. Он реагирует на соматизированные тревоги и страхи матери, изменяющиеся функ­ции ее эндокринных органов, метаболизм клеток и т. д. Сильные химические сдвиги, вызывающие мгновенные или длительные из­менения в составе крови матери, передаются плоду. Гормоны легко проникают через плаценту, так как состоят из молекул. Таким об­разом, кровь может оказывать будоражащее воздействие на плод, что доказывается немедленным нарастанием его двигательной активности. Повторение стимуляции такого рода способствует поддержанию состояния раздраженности и гиперактивности в течение позднего периода внутриутробной жизни.

4. Исследования влияния внутриутробного периода на развитие личности. Считается, что фактов в этой области немногим больше, чем в изучении влияния эмбрионального периода. Что касается физического аспекта, имеется несколько убедительных от­четов, основанных главным образом на наблюдениях. Холл и Мор, например, указывают на эмоциональный антагонизм к вынашиванию плода как причину преждевременных родов. Ри­чардз и Ньюберри обнаружили, что у плода, более активного в течение позднего периода беременности, лучше развивается двигательная сфера на первом году постнатальной жизни. Сантаг описал связь между пренатальными нарушениями и склонностью к плачу, раздражительностью, трудностями в питании в последующем.

Что касается развития личности, решающее исследование труд­новыполнимо. Мы готовы отказаться от подхода Фодора как несо­ответствующего научным критериям по многим пунктам: весьма сомнительна практика реконструкции пренатальных воздействий на основании словесных отчетов взрослых; не проверена предпо­сылка, что телепатия способна служить средством коммуникации.

Предположим, было бы возможно полностью зарегистриро­вать пренатальное окружение организма, например, интенсив­ным изучением женщин, ожидающих детей, и затем прослежи­вать становление личности в постнатальном периоде. Сложности, связанные с оценкой личности в постнатальный период, вполне сравнимы с явными трудностями наблюдения за плодом. Проблемам измерения сопутствует факт продолжающегося влияния матерей на их детей после рождения. Каким обра­зом, например, мы можем решить, являются ли тревоги четы­рехлетнего ребенка следствием беспокойного окружения, созда­ваемого несчастной матерью, до или после рождения?

Решению проблемы могло бы способствовать изучение случа­ев усыновления или любых ситуаций, в которых проводится срав­нение двух групп детей, чьи контакты с родной матерью прекра­тились после рождения: у одной группы пренатальное существование должно протекать в условиях, способствующих, по утверждению Гринейкр, формированию тревоги, у другой группы должно быть относительно спокойное пренатальное существование. Исследование следует проводить в широком масшта­бе, поскольку необходимы все виды контрольных сопоставлений. Предполагая, что две группы в основном уравнены по постна­тальному окружению и различаются только пренатальным опы­том, их можно сравнивать посредством различных техник (игро­вой и других проективных методик, наблюдения, интервью и т.п.). Такой путь позволил бы установить относительные уровни трево­ги в детстве.

Об исследовании менее амбициозного масштаба сообщают Уоллин и Райли. Основываясь на предположении, что многие психосоматические жалобы матери в течение беременности ска­зываются на ожидаемом ребенке, серия вопросов о физических жалобах в период беременности была задана 100 молодым мате­рям, 63 из которых имели единственного ребенка и 37 — двоих детей. Показатель реакции на беременность сравнивался с пока­зателем приспособления ребенка, определяемым по вопросам о питании, отправлении кишечника, сне, плаче и т. п. Положи­тельная корреляция была обнаружена в группе двудетных мате­рей, т.е. матери с психосоматическими жалобами имели более беспокойных детей, в группе однодетных матерей корреляции не наблюдалось. Авторы проявляют оправданную осторожность в интерпретации результатов и подчеркивают необходимость пря­мого наблюдения для валидизации опросника, так как надеж­ность двух показателей не установлена. Они предлагают три аль­тернативные возможности в объяснении несоответствия результатов: матери на основе опыта вынашивания первого ре­бенка более негативно настроены ко второму; относительное отсутствие компенсаторного внимания и потворства со стороны мужа во время второй беременности; экономическая стеснен­ность, вызванная ожиданием второго ребенка.

Очевидно, мы еще не подготовлены к оценке влияния прена­тального окружения на последующее развитие личности. Откро­венно крайнее мнение высказывает в заключительном комментарии Монтагью: «Имеются указания, что у ребенка, травмирован­ного во внутриутробном периоде рассмотренными нами фактора­ми, здоровая личность, при прочих равных условиях, разовьется с большим трудом, чем у нетравмированного ребенка. Некоторые дети, как указывает Сантаг, уже рождаются «невротиками» в ре­зультате перенесенных внутриутробных испытаний».

Уиндл высказывается сравнительно более консервативно: «Нет сомнения, что многие факторы во внешнем окружении матери посредством ее физиологических механизмов влияют на физиологию плода. Но мы не должны считать все влияния бес­спорно доказанными. Верно, что внешние звуки воспринимают­ся плодом: по крайней мере, он реагирует определенными дви­жениями. Тем не менее в чем реальное доказательство значимого изменения постнатального существования такими восприятия­ми и движениями? Мы пребываем в догадках. И снова предпола­гается возможность влияния эмоционального состояния матери па плод. Я допускаю наличие оснований для подобного предполо­жения. Однако уверен, что всем исследователям, и особенно доктору Сантагу, необходима большая серия наблюдений для окончательных выводов по этой проблеме».

5. Свидетельства об отношении родов к формированию личнос­ти. Доказательства в этой области столь же недостаточны, как и в случае пренатальных влияний. Различные подходы могут быть разделены на несколько типов.

Кесарево сечение. Теоретически ребенок, появившийся на свет посредством «кесарева сечения», должен испытывать мень­ше неприятностей. Кенуорди сообщает, что «такие дети менее чувствительны, т.е. меньше плачут, явно менее раздражительны при контактах и т. д., чем первенцы, рожденные обычным путем». Мауэр и Клакхон заявляют, что «кесарево сечение» замет­но отражается на темпераменте взрослых, и они отличаются от нормально рожденных. Но ни один из указанных авторов не при­водит обоснований своим утверждениям.

Затяжные роды. Пирсон сравнивает поведение детей, чье рождение было краткосрочным (менее шести часов), с теми, чье рождение затягивалось (более четырнадцати часов). Вопреки предшествующим предположениям, он обнаружил, что «крат­косрочные» дети невротичнее остальных. В качестве ограничивающего вывод фактора Пирсон указывает на недостаточную ста­тистическую надежность результатов наблюдения.

Досрочные роды. Предполагая травматичность досрочных ро­дов для организма, мы в таких случаях вправе ожидать личност­ных расстройств. Шерли и Гиршл обнаружили у «досрочных» детей при сравнении их с нормальными детьми повышенную эмо­циональность, робость, раздражительность и тревожность. С дру­гой стороны, они обладают обостренной чувствительностью. Дрилиан наблюдал поведенческие расстройства, особенно в от­ношении кормления, чаще всего у «досрочных» младенцев. Лю­бую причинную связь между ситуацией родов самой по себе и последующими чертами личности трудно установить, поскольку тревога матери сказывается на преждевременных родах и одно­временно на формировании личности в постнатальный период.

Трудные роды. Уайл и Дэвис сравнили 380 детей, спонтанно рожденных, со 120 детьми, рожденными с применением инст­рументальной техники. Они выявили больше случаев агрессив­ности, страхов и наличия тиков среди рожденных без особых трудностей. Трудно рожденные дети отличались неугомонностью, раздражительностью, отвлекаемостью. Кэттелл указывает на необходимость с осторожностью интерпретировать резуль­таты из-за недостатка экспериментального контроля, т.е. учета размеров семьи, условий измерения, статистической значимо­сти различий.

Из представленного краткого обзора следует, что доказа­тельств, на которых можно основывать какие-либо заключения относительно влияния родовой травмы на развитие личности, явно недостаточно. Со многими из тех же трудностей сталкивает­ся исследователь пренатального периода, особенно это касается проблемы контроля разнообразных воздействий на личность сразу после рождения ребенка. Все очерченные в качестве мето­дов подходы к изучению родовой травмы имеют некоторые по­тенциальные преимущества. В случаях вспоможения родам целе­сообразно отдавать предпочтение детям, относительно нетравмированным, так как можно предположить, что дефект продолжает оказывать воздействие на личностное развитие. Веро­ятность надежно измерить влияние процесса родов большая, чем при наблюдении за плодом. Но опять-таки необходимо ши­рокомасштабное исследование, чтобы возместить фактическую невозможность отграничить результаты оценок от влияний на развитие личности в последующем.

 

ГЛАВА II

 

ПОТЕНЦИАЛ ЛИЧНОСТИ НОВОРОЖДЕННОГО

 

Ортодоксальная психоаналитическая теория наделяет новорожденного инстинктами, либидо, начальной диффе­ренциацией сознания на уровни, интригующим резервуа­ром, называемым «ид», и, наконец, состоянием, описыва­емым как первичный нарциссизм. В этой главе рассматриваются традиционные определения перечислен­ных понятий наряду с воззрениями психоаналитически ориентированных теоретиков.

 

ИНСТИНКТЫ И КОНЦЕПЦИЯ ЛИБИДО

 

ОРТОДОКСАЛЬНАЯ БИОЛОГИЧЕСКАЯ ОРИЕНТАЦИЯ: ФЕНИХЕЛЬ И СТЕРБА

 

Ортодоксальная психоаналитическая теория объясняет психические феномены как результат динамического взаи­модействия сил. Конкретно взаимодействие осуществляется между побуждающими силами, или инстинктами, и контр­силами, представленными внешним окружением. Делается различие между внутренними стимулами организма, таки­ми, как голод, жажда, сексуальное влечение, и стимулами из внешнего мира (прим. 1).

Ричард Стерба (63) определяет инстинкт как «психичес­кое отображение постоянно активных стимулов, возникаю­щих в теле и переходящих в психику из соматической сфе­ры». Инстинкт является пограничным понятием между психическим и соматическим, так как он связан с влиянием на психику, обусловленным соматическими изменениями. Иллюстрацией может служить пищевой инстинкт. Недоста­ток пищи вызывает химические изменения в организме или органические стимулы. Эти стимулы по-разному проявляют­ся в психике, например, в виде перемены настроения. Ин­стинкт поэтому описывается как сила, воздействующая на психику в целях произведения психических изменений. Вы­ражение «постоянно активные» основывается на факте, что соматические стимулы постоянно поступают в мозг и не могут быть приостановлены. Внешних стимулов, с другой стороны, можно избежать. Например, если идет дождь, вы и без зонтика не промокнете, спрятавшись в дверной проем; если же вы голодны, проблема разрешима только прямым путем — необходимо поесть.

Фенихель (18) описывает три характеристики инстинкта: 1) цель; 2) объект; 3) причина. Целью инстинкта является удовлетворение, наступающее в процессе устранения состоя­ния возбуждения. При достижении цели потребность удов­летворяется. Объект инстинкта принадлежит к внешнему миру и требует взаимодействия с ним. Пища, например, представляет собой объект пищевого инстинкта. Причиной возникновения инстинкта считаются малоизученные хими­ческие изменения в организме. Стерба добавляет четвертую характеристику: влечение или движущая сила инстинкта. Он определяет влечение как количество энергии, заложенной в инстинкте. Сила инстинкта оценивается степенью и количе­ством препятствий, которые могут быть преодолены на пути к удовлетворению потребности. В случае голода влечение к пище становится настолько сильным, что отметаются все условности.

Фенихель классифицирует инстинкты на две группы: 1) имеющие отношение к простым физическим потребнос­тям; 2) связанные с сексуальными побуждениями. К первой категории относятся дыхание, голод, жажда, дефекация и мочеиспускание. Процесс удовлетворения такого рода потребностей относительно несложен. Соматические изменения вызывают соответствующие переживания, которые приводят к специфическим действиям для уменьшения напряжения. Общая особенность этих инстинктов состоит в необходимости быстрого удовлетворения, допускающего малое индивиду­альное разнообразие. Фенихель поэтому говорит о небольшой важности первой группы инстинктов для психологии.

Другая группа — сексуальные инстинкты — функциони­рует в более свободной и сложной манере. Если не происхо­дит удовлетворения изначальным путем, сексуальные инстинкты способны изменять цели и объекты, исчезать из сознания и вновь появляться в замаскированном виде. По­добно первой группе инстинктов, они функционируют от рождения, и формы сексуальности у взрослых представляют собой продолжение детской сексуальности.

Это подводит нас к концепции «либидо», которое опре­деляется как энергия сексуальных инстинктов. Каждый об­ладает количеством энергии, служащим, в широком смыс­ле, резервуаром для сексуального выражения. Предполагается, что количество либидо фиксировано и наличествует от рождения. В процессе развития либидо привя­зывается к различным органам тела и претерпевает разнооб­разные трансформации, описанные Фрейдом как «превратности либидо» (направленность вовне и внутрь, фиксация, регрессия, вытеснение, сублимация).

 

НЕОФРЕЙДИСТСКАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКАЯ ОРИЕНТАЦИЯ:

ТОМПСОН И САЛЛИВАН

 

Воззрения на проблему либидо существенно варьируют от позиции Юнга до точки зрения неофрейдистов. Для Юнга (45, 46) либидо представляет первичную энергию, лежащую в основе не только сексуальной, но всей психи­ческой жизни («фундамент и регулятор психического существования»). Это фундаментальное влечение, движущая жизненная сила, вбирает питание, рост, сексуальность, интересы и т. д. Неофрейдисты, с другой стороны, полнос­тью отбрасывают инстинкты и либидо. Они допускают зна­чение биологических потребностей и их влияние на процесс развития, но отказываются от признания либидо в качестве движущей силы, преследующей эротические наслаждения. Взамен они пытаются истолковать биологичес­кое развитие ребенка в свете культурных влияний и обус­ловленных культурой межличностных отношений. Согласно Томпсон (65), теория либидо Фрейда оказывается неудов­летворительной в объяснении агрессии, перверсий и нар­циссизма. Различие между школами станет яснее, когда мы рассмотрим всю генетическую последовательность форми­рования личности.

Неофрейдисты тем не менее имеют определенное мнение относительно потенциала личности новорожденного. Гарри Салливан (64), например, следуя за Адлером, утверждает, что человек рождается с «неким побуждением к власти». При рождении влечение не вполне сформировано, но способно к развитию. Первые фрустрации биологической устремленности к обладанию порождают направленность на преодоление внутреннего чувства бессилия. Салливан иллюстрирует свою мысль рассуждением о ребенке, неспособном достичь впер­вые увиденную луну. Неудача приводит к фрустрации влече­ния к власти и компенсаторному поиску способов приобрете­ния могущества. Устремление к могуществу, таким образом, считается важнее, чем чувство голода, жажды или сексуаль­ное вожделение, потому что лежит в основе всех этих влечений. Устремление к власти является настолько существенным, что степень его удовлетворения или фрустрации определяет развитие личности. По словам Салливана (64, с.6—7):

«Полноценное развитие личности наряду со стремлением к безопасности в основном базируется на открытии ребенком своего бессилия в достижении определенных желаний имеющимися в его распоряжении средствами. Разочарование пер­вым опытом постнаталъной жизни (в отличие от внутриут­робной жизни, где все доступно) приводит к началу грандиозного развития действий, мышления, предвидения и т.д., ограждающих от чувств опасности и беспомощности в неблагоприятных условиях» (прим. 2).

 

ВОЗЗРЕНИЯ НА ИНСТИНКТ СМЕРТИ

 

ФРЕЙД

 

Фрейд первоначально разделил инстинкты на две катего­рии: 1) инстинкты самосохранения или эго-инстинкты; 2) сексуальные инстинкты. Исторические особенности разви­тия взглядов Фрейда подробно очерчены Томпсон (65), и здесь нет надобности касаться этого вопроса. Конечным ито­гом стало разделение на инстинкт жизни — Эрос и ин­стинкт смерти — Танатос. Инстинкт жизни включал либидо и часть инстинктов эго; инстинкт смерти представлял новую отдельную концепцию, такую же важную, как теория Эро­са. Инстинкт смерти активируется сразу при рождении и выражается в тенденции к возвращению органической жиз­ни в предшествующее неорганическое состояние. Процесс жизни подразумевает напряжение, а влечение к смерти преследует цель освобождения от напряжения. Новая концепция помогла Фрейду объяснить самодеструктивные побуждения (например, самоубийство), агрессию по отношению к дру­гим (например, война) и компульсивные наклонности к повторению ранее болезненного опыта. Все психические фе­номены, таким образом, получали объяснение в понятиях слияния или смешения двух инстинктов.

 

ФЕНИХЕЛЬ

 

Фенихель допускает существование деструктивных вле­чений и их противоположность сексуальным желаниям любви. Однако в отличие от Фрейда он утверждает, что оба вида влечений дифференцируются из одного источника. В обоих случаях имеет место стремление к релаксации путем разрядки напряжения или осуществляется закономерность, названная Фенихелем «принципом постоянства». Для иллю­страции действия принципа постоянства в случае эротических инстинктов он проводит аналогию с голодным ребен­ком: ребенок просыпается, чтобы удовлетворить голод, и опять засыпает. Агрессивные влечения, с другой стороны, не имеют своей собственной цели, но скорее представляют собой способ реагирования на фрустрацию. Если устойчи­вость к фрустрации недостаточна и возникает напряжение, то агрессия способствует избавлению от него. В заключение Фенихель повторяет, что нет необходимости предполагать дихотомию инстинктов. По его мнению, адекватная деталь­ная классификация инстинктов станет возможной только тогда, когда физиология представит лучшую информацию об их происхождении.

 

ТОМПСОН

 

Неофрейдисты тоже не признают врожденности инстин­кта смерти. Томпсон (65) высказывает несколько возражений фрейдовской теории: 1) самоубийство и агрессия по отношению к другим вызываются в основном жизненными фрустрациями и трудностями в межличностных отношени­ях; 2) так называемая деструктивность ребенка может быть не преднамеренной, а являться следствием любопытства и простого неведения; 3) согласно теории Фрейда, ребенок, родившийся в благоприятном окружении, все равно несет в себе выраженные деструктивные силы. По мнению Томп­сон, деструктивность развивается в неблагоприятном окру­жении (прим. 3).

 

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ И ИД

 

ОРТОДОКСАЛЬНЫЙ ПОДХОД

 

Дальнейшие соображения о потенциале личности ново­рожденного изложены в концепции бессознательного. Счи­тается, что расщепление психической сферы на уровни — бессознательный, предсознательный и сознательный — про­исходит в раннем детстве; по мнению Эрнеста Джонса (44), на первом году жизни. Психическая жизнь новорожденного поэтому может быть охарактеризована как недифференци­рованное состояние, из которого начинают быстро форми­роваться уровни сознания.

Определение и значение бессознательного. Бессознательное определяется как огромная область психической жизни, ко­торая никогда не осознавалась или прежде была сознатель­ной и подверглась вытеснению. Это динамическая концеп­ция в том смысле, что бессознательные импульсы постоянно самым активным образом стремятся к сознательному выра­жению. Влияние бессознательного гораздо могущественнее, чем сознаваемого, оно может глубоко изменять идеи, эмо­ции и даже соматическое состояние, при этом человек не сознает его влияния. Важность данной концепции для теории суммировал Фенихель (18, с. 7):

«Предположение о существовании бессознательного спо­собствует психоаналитическим исследованиям в поиске науч­ного объяснения и понимания сознания. Без такого предполо­жения феномены сознания в их взаимодействии остаются непонятными; такое предположение делает возможным предсказание и систематическое воздействие, что характе­ризует успешность любой науки».

Доводы Фрейда в пользу бессознательного: «...а) В пост­гипнотическом состоянии выполняются внушения, удер­живаемые в бессознательном, б) доказательства, полу­ченные посредством интерпретации сновидений, в) раскрытие причин ошибок памяти, речи, действий, г) факт неожиданного появления в сознании неизвестно от­куда взявшихся идей или даже решение проблем без учас­тия сознания, д) небольшой объем содержания сознания по сравнению со скрытым содержанием психики, е) рас­познание посредством психоаналитической техники значения психических и физических симптомов свидетель­ствует о скрытой стороне психической жизни, и, вообще, аналитическое исследование раскрывает процессы, имею­щие характеристики и особенности, которые кажутся нам чуждыми, не заслуживающими доверия и прямо противо­речат известным атрибутам сознания, ж) наконец, дока­зательство от противного основано на том, что признание бессознательного позволяет создать высоко успешный практический метод для оказания воздействия на процес­сы сознания» (40, с. 22, 24) (прим. 4).

Свойства бессознательного. Бессознательное имеет оп­ределенные специфические характеристики, которые от­личают его от предсознания (уровня, близкого к созна­нию, с содержанием, способным стать сознательным) и самого сознания:

1. Желания, основывающиеся на инстинктивных влечениях, находятся в бессознательном и существуют независимо друг от друга. По словам Фрейда, «они свободны от противоречий». Когда два желания, чьи цели кажутся несовместимыми, одновременно проявляют активность,
они не умаляют и не аннулируют друг друга. Происходит их комбинация и формируется компромиссная цель.

2. Процессы в бессознательном существуют вне времени. Они не изменяются по истечении времени и не имеют вре­менной последовательности. Временные отношения являются функцией сознания (прим. 5).

3. Бессознательному не свойственны отрицание, сомнение. Это скорее функции цензуры, которая существует между бессознательным и предсознательным.

4. Бессознательные процессы имеют очень незначительное отношение к реальности. Они регулируются собственной силой и принципом удовольствия, т.е. поиском удо­вольствия  и  избеганием  боли.  Другими  словами, бессознательное — аморально.

5. Энергия, связанная с бессознательными идеями, гораздо мобильней, чем энергия предсознания или сознания. Эта свободно плавающая энергия направляется в соответствии с «первичным процессом». Он не подвержен требованиям реальности, времени, упорядоченности, логики; легкость сгу­щения, перемещения обусловлены только вероятностью разрядки. «Вторичный процесс», которым характеризуется предсознание, отличается большей дифференцированностью.

Происхождение бессознательного. Вопрос о происхожде­нии бессознательного остается очень спорным. Фрейд гово­рит о «первичных фантазиях», которые обнаруживаются на­столько часто, что складываются в типичные формы. Поначалу Фрейду казалось, что их происхождение восходит к опыту раннего детства, но позднее он перешел на «фило­генетическую» позицию. Индивид посредством расовой на­следственности преодолевает «пределы своей жизни и стано­вится обладателем опыта древности, его собственный опыт носит только рудиментарный характер». Фрейд добавляет, что бессознательные фантазии «были реальностью в перво­бытном существовании человечества, и воображение ребен­ка просто заполняет пропасть между индивидуальной и дои­сторической истиной» (прим. 6).

Сущность бессознательного. Согласно Фрейду, бессознательное состоит только из идей. Неверно говорить о бессознательных влечениях, эмоциях, чувствах. Инстинкт не может быть объектом сознания только идея, представляющая инстинкт. Подобным образом дело обстоит с бессознательным, поскольку, если инстинкт не связан с идеей, о нем ничего не известно. Рассуждения о бессозна­тельных или вытесненных инстинктивных влечениях не более чем безвредное несовершенство языка.

Как не бывает бессознательных инстинктивных влече­ний, так не может быть и бессознательных эмоций. Рас­смотрение на практике бессознательных — любви, вины, тревоги — основано на трудно распознаваемом процессе, который не противоречит общему принципу. Случается, что некая эмоция неправильно интерпретируется. Это иска­жение возникает в результате связи эмоции с иной идеей. Эмоция переживается в процессе выражения вторичной идеи. В данном случае первоначальная идея может быть опи­сана в качестве бессознательной, она и была реально вы­тесненным представлением.

Фенихель, с другой стороны, считает, что закономерно говорить о бессознательных эмоциях. Состояния напряжения в организме, если не блокируются, вызывают специфичес­кий настрой. Он может рассматриваться как бессознательная предрасположенность. Поэтому то, что неведомо индивиду, возможно, представляет собой установки — на гнев, сексу­альное возбуждение, тревогу или вину.

Отношение бессознательного к ид. Фрейд впоследствии дополнил свое представление об уровнях психики топогра­фическим разделением личности на ид, эго и супер-эго. С точки зрения последовательности нашего изложения в дан­ном разделе целесообразно рассмотреть только ид.

Точное отношение между бессознательным и ид никогда не было ясно сформулировано. Некоторые авторы использу­ют оба понятия поочередно, в то время как другие, включая Фрейда, считают плодотворным их разграничение. Вероятно, наилучшим является представление об ид как части бессоз­нательного. Другими словами, ид целиком принадлежит к бессознательному, но не исчерпывает его.

Ид может быть описано следующими характеристиками:

1. Ид — источник инстинктивной энергии индивида, резервуар его либидной энергии (прим. 7).

2. Ид служит удовлетворению либидных побуждений, повинуясь принципу удовольствия.

3. Ид — аморально и алогично, не отличается единством намерений.

4. Ид обладает филогенетической памятью.

 

ЮНГ: «КОЛЛЕКТИВНОЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ»

 

Юнг (46) предлагает собственную концепцию бессозна­тельного, которая лишь частично совпадает с подходом Фрейда. Прежде всего Юнг разделяет бессознательное на две сферы: личное бессознательное и коллективное бессозна­тельное. Личное бессознательное содержит забытые впечатления, вытесненные тягостные мысли, подпороговые ап­перцепции и, наконец, материал, еще не «созревший» для осознания. Основные отличия от фрейдовской интерпрета­ции следующие: 1) меньшее подчеркивание вытеснения — личное бессознательное для Юнга не столько результат вы­теснения, сколько следствие тенденции каждого индивида к одностороннему развитию, какая-то часть возможностей вытесняется, открывая простор реализации других возмож­ностей; 2) бессознательное не обязательно содержит непри­емлемые черты, положительные особенности оказываются в бессознательном в силу одностороннего развития.

Коллективное бессознательное связано с наследованием человеческих первообразов. Оно содержит «материал из самых глубин бессознательного», из той области бессознательного, которая никогда не станет осознанной. Юнг пишет (40, с. 27):

«У каждого индивида имеется (помимо его личной памяти) множество «первобытных образов». Это прообразы представле­ний человека о мире, носящие непреходящий характер и наследу­емые посредством мозговых структур из поколения в поколение».

Что касается наследования идей, Юнг говорит (40, с. 29):

«Я никогда не делал утверждений о наследовании идей, но предполагал наследование предпосылок к возникновению идей, их зачатков, а это нечто совершенно другое. Мне еще не доводи­лось обнаруживать бесспорных доказательств наследования об­разов памяти, но я не исключаю, что, кроме коллективных хра­нилищ, не содержащих ничего индивидуального, психикой унаследуется опыт с индивидуальным отпечатком» (прим. 8).

Первообразы, или архетипы, становятся известными бла­годаря интерпретации символики сновидений. Метод ассоциа­ций раскрывает в значении сновидений не только личное, но и коллективное бессознательное. Архетип — универсальная познавательная категория, общая для целой нации или даже эпохи. Это унаследованная организация психической энергии. Мифы — излюбленные носители расовых архетипов. Приме­рами являются архетипы матери и отца. Собирательный про­образ матери, оказывающий влияние на любого человека, выражен в паттерне всего защищающего, обогревающего, кормящего. Защищающая мать одновременно ассоциируется с кормящей землей, плодородным полем, теплым очагом, пе­щерой, окружающей растительностью, дающей молоко коро­вой, травой. Символ матери обращен к месту рождения, тво­рящему пассивно, такому, как природа, материя, бессознательное, инстинктивная жизнь. Архетип отца, с дру­гой стороны, означает такие вещи, как сила, мощь, автори­тет, творческое вдохновение и вообще все движущееся и ди­намичное. Отцовский образ ассоциируется с реками, ветрами, штормами, битвами, разъяренными животными наподобие быка, порывистыми и меняющимися явлениями мира, он в то же время — причина всех изменений.

Этот особый аспект системы Юнга, касающийся перво­бытных образов, имеет нечто общее с фрейдовским пред­ставлением о филогенетической наследственности, как в размышлениях о первобытной орде. Юнг, однако, приписы­вает совершенно другую роль функции бессознательного. Он считает, что коллективное бессознательное является храни­лищем мудрости времен, скрытым в мозге. В бессознатель­ном не прекращается активность по созданию комбинаций в целях указания будущего индивида. Результат деятельности бессознательного, по мнению Юнга, превосходит в утон­ченности и масштабе работу сознания. Поэтому Юнг расценивает коллективное бессознательное в качестве «непрев­зойденного руководителя» человеческих существ... могущественной духовной наследственности в развитии че­ловека, возрождающейся в каждом индивиде».

 

НЕОФРЕЙДИСТСКИЙ ПОДХОД

 

Неофрейдисты считают концепцию бессознательных психических процессов величайшим достижением Фрейда. Томпсон, например, старается показать, что отбрасывание понятий либидо и инстинктов никоим образом не препятствует допущению разных уровней осознания как ключево­го теоретического построения. Основная критика сосредото­чивается на рассмотрении Фрейдом бессознательного в каче­стве места размещения инстинктов и их психических заменителей; его последующее представление об ид еще уяз­вимее в этом отношении. Хотя Фрейд заявляет, что ид про­сто речевая конструкция и не может размещаться в какой-либо части тела, Томпсон, читающая между строк, чувствует актуальность для Фрейда идеи локализации.

Критика более частного характера относится к мнению Фрейда о совместном нахождении в бессознательном вытес­ненного опыта и сил ид, которые как-то соединяются в целях получения сознательного выражения. Согласно Фрейду, вытес­ненный материал, например, может заимствовать энергию у ид, чтобы получить выход. Томпсон считает это утверждение очень спекулятивным и не поддающимся научной проверке.

 

ПЕРВИЧНЫЙ НАРЦИССИЗМ

 

ФРЕЙД: ОРТОДОКСАЛЬНАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ

 

Состояние первичного нарциссизма является еще одной особенностью новорожденного. Под нарциссизмом понима­ют обращенность либидо в большей степени на себя, чем на объекты внешнего мира. Первичный нарциссизм представля­ет изначальное состояние новорожденного, неспособного проводить различие между собой и внешними объектами. Сексуальные цели этого периода целиком аутоэротичны, т.е. связаны с любовью к себе. Эго еще не отдифференцировалось, и ребенок ощущает себя всемогущим, поскольку его потребности удовлетворяются как само собой разумеющееся. Считается, что он обладает «океаническим чувством». В пос­ледующей жизни перед лицом серьезных стрессов индивид испытывает соблазн возвратиться к первоначальному идил­лическому чувству безопасности — иллюстрацией служит кататонический шизофреник. Это возвращение к самовлюбленности вследствие неудовлетворенности социальными связями называется «вторичным нарциссизмом».

Фрейд в работе под заглавием «О нарциссизме» (1914) пытается обосновать концепцию первичного нарциссизма дедуктивным методом из наблюдений за родителями. Он пи­шет (28, с. 48—49):

«При наблюдении отношения любящих родителей к ребен­ку мы не можем не заметить оживления и воспроизведения их собственного давно оставленного нарциссизма. Их чув­ства, как известно, характеризуются переоценкой объекта, что достоверно указывает на нарциссическое происхожде­ние. Они приписывают ребенку все совершенства, которые не подтверждает трезвое наблюдение, и пренебрегают его недостатками — с этой тенденцией связано отрицание сексуальности ребенка. Родители отказываются в пользу ребен­ка от культурных приобретений и воскрешают в его личнос­ти свои былые притязания. Ребенку покупаются лучшие, чем у родителей, вещи; он не должен подвергаться необходимым требованиям жизни. Болезнь, смерть, безработица, неизбеж­ное ограничение желаний не должны касаться ребенка, в угоду ему следует изменить законы природы и общества. Он сердцевина вселенной: «Его Величество Ребенок», как нам самим когда-то мечталось быть. Ребенку предназначено осуществить несбывшиеся мечты и желания родителей — вместо отца стать героем или выйти замуж за принца в качестве запоздалой компенсации устремлений матери. Нар­циссическую позицию ослабляет эго, находящееся под давле­нием реальности, тогда безопасным способом удовлетворения нарциссических побуждений становится ребенок. Родительс­кая любовь, такая трогательная и по существу ребяческая, ничего более чем возобновление нарциссизма, трансформиро­ванного в любовь к объекту, но безошибочно себя обнаружи­вающего» (прим. 9).

 

ГРИНЕЙКР: ОТНОШЕНИЕ НАРЦИССИЗМА К ТРЕВОГЕ И РОЖДЕНИЮ

 

Гринейкр (34) связывает концепцию «первичного нар­циссизма» с введенным ею понятием «первичной тревоги» и самим процессом рождения. Фигурально говоря, она рас­сматривает первичный нарциссизм в отношении к тревоге как «поверхностное» напряжение, которое может быть больше или меньше в соответствии с потребностями организма. Увеличение тревоги вызывает нарастание нарциссизма; из­быток нарциссизма развивается отчасти в качестве попытки организма преодолеть повышение тревоги. Одной из иллюст­раций является крик новорожденного, выражающий трево­гу и в следующий момент служащий сохранению «могуще­ства» посредством призыва родителей на помощь.

Процесс рождения способствует трансформации расслаб­ленного, относительно дремлющего нарциссического состо­яния плода в первичный нарциссизм новорожденного. Пер­вичный нарциссизм, по мнению Гринейкр, не исчерпывается океаническим чувством величия. Он также несет в себе начала активного психического влечения, осно­ванного на биологической потребности выживания. В перио­ды последующих психических стрессов, таких, как травма или депривация, происходит наращивание нарциссизма, описанного как либидный заряд побуждения, которое на­правлено на атаку или защиту. Гринейкр проводит аналогию с голодной амебой, выкидывающей псевдоподии для захва­та пищи. Рудиментарная форма этого влечения имеет место у новорожденного.

 

ФРОММ: НЕОФРЕЙДИСТСКАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ

 

Неофрейдисты критикуют концепцию нарциссизма за понятие фиксированного количества либидо. Они отмечают, что, согласно Фрейду, чем больше любви направлено на внешний мир, тем меньше остается самому себе, и наоборот. Фромм (30) возражает против этой формулировки, так как она приводит к неприемлемой позиции: нарцисс представ­ляется обогащенной личностью по сравнению с человеком, способным к любви. В действительности, по мнению Фром­ма, человек, испытывая любовь к окружающим, не истоща­ется, а обогащается. Человек, способный по-настоящему лю­бить себя, любит других. Человек, неспособный любить других, не способен любить себя. Первичный и вторичный нарциссизм всецело отличаются друг от друга. Первичный — говорит о самоуважении; вторичный — служит защитой против осознания утраты самоуважения. Вторичный нарциссизм, проявляющийся в тщеславии, повышенном внимании к своему телу, общем эгоцентризме, является не самовлюб­ленностью, а ненавистью к себе вследствие чувства безус­пешности и отсутствия любви со стороны окружающих (прим. 10).

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Ортодоксальная психоаналитическая теория объясняет психические феномены динамическим взаимодействием между побуждающими силами, или инстинктами организ­ма, и контрсилами внешнего окружения. Инстинкты опре­делены как отображенные в психике побуждения, возника­ющие в теле и существующие уже у новорожденного. Каждый инстинкт имеет цель, объект и причину (источник). Фенихель классифицирует инстинкты на две большие груп­пы. Первая группа, связанная с голодом, дыханием, жаж­дой, менее важна для развития личности, поскольку входя­щие в нее инстинкты требуют немедленного удовлетворения и, следовательно, допустимы малые индивидуальные разли­чия. Вторая группа включает сексуальные влечения, пони­маемые в широком смысле, которые функционируют от рождения, поэтому взрослая сексуальность является продол­жением детской. Предполагается, что у новорожденного имеется фиксированное количество энергии сексуальных инстинктов, так называемого «либидо». Юнг определяет ли­бидо более широко: в качестве первичной энергии, детерми­нирующей всю психическую жизнь, а не только сексуаль­ную. Неофрейдисты, с другой стороны, отвергают понятия инстинктов и либидо, хотя Салливан говорит о «влечении к власти».

В поздних работах Фрейд для объяснения агрессии и вле­чений к саморазрушению выдвинул понятие врожденного инстинкта смерти. Фенихель ставит это понятие под вопрос и предпочитает объяснять агрессию как способ реакции на фрустрацию, возникающий из потребности уменьшения на­пряжения, наподобие удовлетворения сексуальных инстин­ктов. Неофрейдисты предлагают в качестве наилучшей интерпретации агрессии и самоубийства трудности в межлич­ностных отношениях.

Еще одной важнейшей составляющей личности новорож­денного является бессознательное — краеугольный камень психоаналитической теории. Влияние бессознательных пси­хических процессов существеннее, чем сознательных, так как бессознательные влечения очень активным образом по­стоянно стремятся к сознательному выражению. Процессы в бессознательном протекают вне времени и мало связаны с реальностью; несовместимые желания сосуществуют, и это не вызывает сомнений, отрицания, неуверенности. Термин «ид» был введен позднее, чтобы обозначить область бессознательного, которая функционирует в качестве источника инстинктивной энергии, формирующей резервуар либидо. Фрейд придерживался филогенетической точки зрения на происхождение бессознательного, т.е. исходил из унаследо­вания в некоем виде расового опыта. Подобное мнение в известной степени совпадает с определением коллективного бессознательного Юнгом, считавшим, что в коллективном бессознательном заложены информация о значимом опыте предшествующих поколений и зачатки идей. Первообразы, или архетипы, коллективного бессознательного становятся известны посредством интерпретации символики сновиде­ний. Примерами служат архетипы матери и отца, связанные соответственно с кормлением и силой. В дополнение к кол­лективному бессознательному каждый индивид, по мнению Юнга, обладает личным бессознательным — забытым про­шлым опытом, который не столько результат вытеснения, сколько следствие одностороннего развития. Неофрейдисты приемлют идею бессознательного в принципе, но критику­ют представление о бессознательном как месте, где, напри­мер, могут вступать в комбинацию вытесненный опыт и силы ид.

Ортодоксальная теория приписывает новорожденному состояние, называемое «первичный нарциссизм». Новорож­денный не способен отличать себя от объектов внешнего мира, поэтому его сексуальные цели аутоэротичны. Из-за магического характера удовлетворения потребностей у мла­денца вскоре возникает чувство величия, которое в последующем он старается восстановить. Согласно Гринейкр, пер­вичный нарциссизм представляет собой не только «океани­ческое чувство». Она считает, что процесс рождения активи­рует нарциссизм, основанный на биологической потребности выживания. Усиление тревоги приводит к за­щитному возрастанию нарциссизма. Фромм оспаривает пред­ставление о фиксированном количестве либидо. Он крити­кует фрейдовское определение нарциссизма и утверждает, что только человек, способный по-настоящему любить себя, способен любить других.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1. Термин «инстинкт». Следует отметить, что термин «инстинкт» считается плохим переводом фрейдовского «Trieb». Ин­стинкт означает нечто врожденное, ригидное, неизменное, тогда как «Trieb» на самом деле относится к чему-то изменяющемуся, подверженному исходящим из окружения силам. Возможно, тер­мины «влечение» или «мотив» в качестве используемых в настоящее время в психологии представляют более удачный перевод.

2. «Влечение к могуществу» по Салливану. Неофрейдисты отвергают понятие «инстинкт» и теорию «либидо» как препятствия к научному исследованию. Можно удивляться, почему «влечение к могуществу» не подвергается подобной критике. «Биологическое влечение к могуществу» довольно трудно продемонстриро­вать. Логика Салливана состоит в смягчении понятия и представлении его в качестве способности, а не полноценного влечения. Такая попытка не кажется продуктивной.

3. Неприятие Томпсон инстинкта смерти. В то время как можно искренне согласиться с неприятием Томпсон представления об инстинкте смерти, три ее аргумента различаются степенью убедительности. Первый — трудности в межличностных отношениях в качестве предпочтительного объяснения агрессивности — вполне обоснован; второй — простодушная деструктивность — сомнителен; и третий — ребенку не свойственны деструктивные устремления — слишком гипотетичен, чтобы его можно было вообразить, так как «совершенно доброжелательное окружение» в наше время весьма маловероятно.

4. Доводы Фрейда в обосновании бессознательного. Существо­вание неких бессознательных процессов достаточно общепризнано, чтобы вдаваться в дальнейшую дискуссию. Однако имеет смысл проанализировать относительные достоинства отдельных доводов, представленных Фрейдом. Первые три довода, касаю­щиеся постгипнотического внушения, латентного значения сновидений, речевых оговорок и т.п., получили достаточное под­тверждение в клинических и экспериментальных работах. Следу­ющие два: о роли сознания при решении проблем и небольшой объем сознания в любой данный момент — допустимые заявле­ния. Однако они не прямо соответствуют психоаналитическому постулату, что бессознательный материал постоянно стремится пробиться в сознание; вместо этого указанные утверждения про­сто поддерживают некоторое представление о сознательной и бессознательной перцепции. Довод о бессознательном значении симптомов тоже подтвержден клиническими данными. Седьмой довод имеет некоторое основание, хотя, в конечном счете, он спорен. Может ли успешность психоаналитической терапии (предполагается, что Фрейд подразумевает именно это) быть интерпретирована как доказательство правильности психоанали­тической теории? Автор отстаивает отрицательный ответ, по крайней мере, по двум причинам: во-первых, мы пока не распо­лагаем обоснованием большей успешности психоаналитическо­го лечения по сравнению с другими методами; во-вторых — не существует способа определения, даже в явно успешном случае, в какой мере теоретическая ориентация способствовала слож­ным межличностным отношениям, приведшим больного к улучшению.

5. Вневременной характер бессознательного. Эту концепцию трудно понять, возможно, в силу нашей ограниченности вре­менным эталоном. Любое заключение о безвременности должно основываться на дериватах, наблюдаемых в поведении, ко­торое подвержено временной регуляции. Трудно также
утверждать, что вытесненные идеи перед проникновением в сознание не имеют некоторого, пускай алогичного, отношения по времени друг к другу.

6. Филогенетическое происхождение бессознательного. С точ­ки зрения современной науки передача «первобытных фантазий» через расовую наследственность может представлять только исторический интерес. Объяснение подобного рода не подлежит проверке и довольно неправдоподобно, чтобы его обсуждать. То же относится к теории Юнга о коллективном бессознательном.

7. Ид: источник, резервуар или что? Ранее мы говорили, что источником инстинкта является химико-физическое состояние самого организма. Теперь ид определяется в качестве источника инстинктивной энергии, формирующей резервуар либидо. Пред­ставляет ид в таком случае физико-химическое состояние или вместилище либидо? Метафорическая путаница заставляет заин­тересоваться полезностью концепций, подобных «ид» и «либидо». Оправданием в прошлом было использование этих понятий в ка­честве удобных ярлыков, значение которых разделяется всеми горячими поклонниками теории. Но если даже определенность значения находится под вопросом, возможно, следует отказать­ся от самих слов.

8. Юнг о коллективном бессознательном. Комментарии, сделанные по поводу филогенетических объяснений Фрейда (прим. 6), приложимы и здесь. Различие в большем подчеркивании Юнгом данной концепции в теории и на практике, в то время как пост­роения Фрейда не сильно пострадают от устранения этого представления.

9. Первичный нарциссизм. Объяснение Фрейдом родительского нарциссизма очень понятно, но не оправдывает определения первичного нарциссизма в период младенчества. Последнему, по-видимому, предопределено остаться постулатом.

10. Сопоставление представлений Фрейда и Фромма о самоуважении. Создается впечатление, что Фрейд и Фромм использовали то же самое слово в разных значениях. Фрейд говорит о вторичном нарциссизме как отнятии катексиса от других людей. Нарцисс больше не желает одаривать объекты в окружении и сжимается, сосредоточиваясь на восстановлении нарушенного самоуважения. Фромм рассматривает самоуважение в качестве положительной самоактуализации, которая обогащает индивида, позволяя одновременно больше любить себя и объект любви. Этим отличием в подходах к концепции нарциссизма частично объясняется противоречивость утверждений.

 

ГЛАВА III

 

ПЕРВЫЙ ГОД ЖИЗНИ

 

После рождения начинается быстрое развитие организма в разных направлениях. Считается, что широта и разнообра­зие развития на первом году жизни играют огромную роль в формировании личности. Эти особенности косвенным обра­зом облегчают организацию излагаемого в книге материала. Сейчас мы можем принять схему, в рамках которой будут представлены периоды развития личности, включая юно­шеский возраст:

Формирование эго и супер-эго

Психосексуальное развитие

Отношения с другими людьми

Психологические механизмы

 

ФОРМИРОВАНИЕ ЭГО И СУПЕР-ЭГО

 

ОРТОДОКСАЛЬНОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ: АРХАИЧЕСКОЕ ЭГО

 

Механизм восприятия у младенца. У новорожденного, как мы знаем, отсутствует эго. Эго младенца дифференци­руется только под влиянием внешнего окружения. Он не осознает мира, в лучшем случае просто испытывает удо­вольствие и боль, а также изменение в степени напряже­ния. Когда младенец накормлен, находится в тепле и ком­форте, он засыпает. В этот период релаксация сопровождается отключением сознания. Появление зачат­ков функции эго совпадает с началом осознания, что для уменьшения напряжения во внешнем мире должны про­изойти какие-то события. В результате возникает стремле­ние к объектам (людям, вещам) с целью удовлетворения желаний — состояние, описанное как «потребность в сти­муляции». Противоречие между стремлением к релаксации и желанием обладания объектами считается недифференци­рованным предвестником взаимоотношения между любо­вью и ненавистью (прим. I).

Способность младенца к различению между собственной личностью и окружением сосредоточивается вокруг попус­тительства и депривации в удовлетворении его потребностей матерью. До тех пор пока потребности младенца удовлетво­ряются, он продолжает мыслить исключительно эгоцентри­чески. Начало выделения внешнего мира связано с депривацией. Теоретически, если бы любая потребность удовлетворялась, возможно, никогда не развилось бы пред­ставление о внешнем мире. Другая крайность, интенсивная депривация, тоже тормозит развитие эго (прим. 2). Согласно Гартману, Крису и Левенштайну (39), оптимальным соотношением для созревания перцептивного аппарата является сочетание выраженного попустительства с умеренной деп­ривацией. Эти авторы подчеркивают, что способность выделения младенцем внешнего мира зависит в свою очередь от стадии развития самой перцептивной системы.

Фенихель (18) уподобляет перцептивные процессы мла­денца восприятию у психотиков (прим. 3): объекты различа­ются не четко; образы большие и неточные; перцептивные и двигательные функции не разделяются; восприятия многи­ми органами чувств перекрывают друг друга. Превалируют примитивные ощущения типа кинестетических. Образы мла­денца специфичны не только по форме, но и по содержа­нию. Одной из причин содержательного отличия является маленький размер младенца и отсутствие опыта ориентации в пространстве. Вторая и более важная причина искажения восприятия заключается в одностороннем рассмотрении мира как источника удовлетворения или угрозы. Поиск удо­вольствия несовместим с правильной оценкой, которая ос­новывается на размышлении и отсроченных реакциях.

Самоуважение. Первым регулятором самоуважения явля­ется снабжение питанием (в широком смысле) из внешнего мира. Процесс осуществляется следующим образом: первая устремленность к объектам представляет по своей природе желание избавиться от тревожащих стимулов; получение удовлетворения восстанавливает первичный нарциссизм или, другими словами, самоуважение. В раннем возрасте ощущение всесилия сопряжено со снятием инстинктивного напряжения.

В последующем, когда ребенок вынужден отказаться от чувства величия, он стремится разделить величие взрослого. На этой стадии инстинктивное удовлетворение дифферен­цируется от величия, и каждое доказательство любви более могущественного взрослого имеет тот же эффект, что преж­де кормление молоком. Маленький ребенок теряет самоува­жение при утрате любви и обретает самоуважение при воз­вращении любви. Этот период, следующий за стадией величия первичного нарциссизма, характеризуется «пассив­но-рецептивным господством», так как трудности преодолеваются путем побуждения всесильных внешних объектов до­ставлять желанное.

Развитие чувства реальности. По мере созревания ребен­ка его интеллектуальные способности возрастают и выхо­дят за пределы простой заинтересованности в удовлетворе­нии потребностей. Принцип удовольствия замещается принципом реальности. Это обучение, в процессе которого возникают осознание возможных перемен в окружении и способность предсказания будущего. На данном этапе ребе­нок может представить себе: «Когда я веду себя определен­ным образом, окружение реагирует соответствующим обра­зом», — и регулировать поведение приемлемым путем. Принцип реальности поэтому связан со способностью от­давать предпочтение будущему вместо немедленного удов­летворения. На языке психоэнергетических терминов, про­изошла трансформация либидной энергии в либидную энергию вытесненной цели.

Ференци (19) в 1913 году выделил четыре стадии, пред­варяющие развитие чувства реальности:

1. «Бессознательное величие» — состояние, предшествующее рождению, когда удовлетворяются все желания ребенка.

2. «Магическое галлюцинаторное величие» — период сра­зу после рождения, когда ребенок чувствует, что стоит ему чего-то пожелать, и все это появится.

3. «Магическое величие жестов» — несколько позднее ре­бенок обучается преодолевать разочарование криком и жес­тами.

4. «Магия мыслей и слов» — наконец, он придает маги­ческое значение мыслям и словам (прим. 4).

 

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ МЕЛАНИ КЛЯЙН

 

Ортодоксальная психоаналитическая теория характеризует первый год жизни в качестве периода начального формирова­ния эго. Супер-эго в это время полностью отсутствует. Мела-пи Кляйн (50, 51, 52), лидер Британской школы психоана­лиза, допускает функционирование хорошо развитых эго и супер-эго на первом году жизни. Система Кляйн основывает­ся на интерпретации бессознательных фантазий при психо­аналитической работе с детьми, страдающими неврозами. Эти бессознательные фантазии, по ее мнению, являются перво­начальным содержанием всех психических процессов, они лежат в основе бессознательного и сознательного мышления. Кляйн усматривает доказательства широкого спектра высоко­дифференцированных отношений к объектам, отчасти либид­ных, отчасти агрессивных, в первые месяцы жизни. Ребенок шести месяцев уже любит, ненавидит, желает, атакует, хочет разрушать и готов разорвать мать на части. В страхе перед сво­ими деструктивными влечениями он приписывает их вне­шним объектам и в фантазиях проглатывает объекты, чтобы их разрушить. Противовесом деструктивным влечениям выс­тупает строгое супер-эго, или сознание. В результате возника­ют многие осложнения, например, расщепление супер-эго или его неприятие; но у нас нет необходимости останавли­ваться здесь на этом вопросе. Детали системы Кляйн мы обсу­дим в последующем: при рассмотрении психосексуального развития, отношений с окружающими и анализе психологи­ческих механизмов (прим. 5).

 

САЛЛИВАН: ПРОТОТАКСИЧЕСКИЙ МОДУС

 

Салливан (64) описывает три модуса, которые вовлече­ны в формирование это: прототаксический, паратаксичес­кий и синтаксический. На первом году жизни действует прототаксический модус. Вначале у младенца отсутствуют зго и самосознание. Он смутно различает предшествующее и последующее состояния, не способен устанавливать взаи­мосвязь событий. Отсутствует ориентация во времени и пространстве. Все, что младенец знает, — это сиюминутное состояние, он обладает «космическим опытом» в смысле неопределенности и неограниченности существования. Че­рез некоторое время младенец начинает выделять «материнский образ». Это очень неясный образ, постепенно приобретающий отличие как нечто не являющееся собственной частью. Материнский образ, приносящий чувство благопо­лучия, эйфорию, представляет «Хорошую Мать». Когда образ причиняет младенцу беспокойство, возникает другой «комплекс впечатлений», становящийся «Плохой Мате­рью». Сосок груди — атрибут «Хорошей Матери», в туман­ной пелене сосок является ее представителем. Такой сиюминутный опыт прототаксического модуса формирует основу памяти. По словам Салливана (63, с. 52):

«Память — относительно долговременная запись сиюми­нутных состояний. На менее абстрактном языке, живые существа фиксируют все переживаемые события не в форме «перцепций» или «возбуждений коры», а как существующие в определенный момент паттерны взаимосвязи организма со значимыми факторами окружения» (прим. 6).

 

ПСИХОСЕКСУАЛЬНОЕ РАЗВИТИЕ

 

ОРТОДОКСАЛЬНЫЙ ПОДХОД: ОРАЛЬНАЯ СТАДИЯ

 

Неотъемлемой частью ортодоксального психоаналити­ческого мышления является теория детской сексуальнос­ти (24). Считается, что маленький ребенок «полиморфно перверсен», т.е. представляет собой инстинктивное созда­ние, управляемое недифференцированной пространно организованной сексуальностью. Детская сексуальность отличается от взрослой в трех отношениях: 1) гениталии не обладают наибольшей чувствительностью, на первый план выдвинуты другие эрогенные зоны (области, достав­ляющие удовольствие), например, рот; 2) инфантильная сексуальность не приводит к сексуальному акту, ее цели связаны с активностью, которая у взрослых играет роль в удовольствиях, предшествующих сексуальному акту; 3) инфантильная сексуальность имеет тенденцию быть аутоэротичной.

Прегенитальный период может быть охарактеризован не­сколькими стадиями развития. Эти фазы не ограничены чет­ко, они постепенно переходят одна в другую и перекрыва­ются. Вначале следует оральная фаза, охватывающая первый год жизни и выходящая за его пределы. Сексуальный ин­стинкт изначально выражен в акте сосания. Материнская грудь считается первым объектом сексуального желания ре­бенка. Кроме удовлетворения голода, собственно акт сосания доставляет удовольствие. Ребенок узнает это впервые во вре­мя кормления, но вскоре открывает, что возбуждение рта и губ приятно и без пищи. Иллюстрацией служит сосание большого пальца. Сосание пальца показывает, что удоволь­ствие при сосании груди или кормлении из бутылочки осно­вано не только на удовлетворении голода, но также на сти­муляции слизистой рта. Иными словами, младенец перестает сосать палец лишь потому, что палец не обеспечивает его молоком (прим. 7).

Основная цель этого периода состоит, следовательно, в наслаждении аутоэротической стимуляцией рта. В последую­щем добавляется еще одна цель, заключающаяся в желании инкорпорировать объекты. Те, кто рассматривается как кор­милец, в фантазиях младенца объединяются с пищей и заг­латываются (инкорпорируются), чтобы таким образом стать его частью. Фенихель (18) приводит в доказательство такого типа алогичной ассоциации религиозные ритуалы, согласно которым происходит магическое превращение человека в материальное подобие съеденной пищи, или верования, что человек приобретает качества съеденного объекта. В соответ­ствии с инкорпоративными целями возникают специфичес­кие оральные страхи, такие, как страх быть съеденным. Об­щеизвестное выражение: «Ты настолько привлекателен, что мне прямо хочется съесть тебя!» — является иллюстрацией значимости инкорпорации.

Думается, оральный период, следуя примеру Абрахама (1), можно разделить на две фазы. Первая фаза только что описана, она выражается в удовольствии от сосания и в оральной инкорпорации.

Вторая фаза начинается с прорезыванием зубов. Реакцией на фрустрацию в этот период, обычно в сфере кормления, является попытка младенца кусаться. Желание повредить или разрушить объект указанным способом называется «оральным садизмом», в противоположность раннему ораль­ному эротизму. Осложнения в результате таких влечений мы обсудим при рассмотрении проблемы отношений на первом году жизни с другими людьми.

 

ПОЗИЦИЯ КЛЯЙН

 

Мелани Кляйн (50, 53) считает, что психосексуальное развитие разворачивается до первого года жизни, в отличие от ортодоксальных аналитиков, приписывающих его всему периоду раннего детства. С середины первого года жизни оральная фрустрация вместе с нарастанием орального садизма служат причиной возникновения эдиповых влечений. Непос­редственным следствием оральной фрустрации является жела­ние инкорпорировать отцовский пенис. Но это желание со­провождается фантазией, что мать уже совершила инкорпорацию и обладает отцовским пенисом. Тогда возни­кает побуждение различными примитивными способами раз­рушить тело матери. Позыв к разрушению тела матери вызывает у девочек страх перед разрушением их собственного тела, эквивалентный страху кастрации у мальчиков. Оральная фру­страция пробуждает бессознательное знание о совместном сексуальном наслаждении родителей (первоначально мысли­мом в оральных понятиях), и оральная зависть вызывает у ребенка желание протолкнуться в тело матери. Эти фантази­руемые нападения в особенности направлены на оральную инкорпорацию пениса отца. Мальчик, например, боится ма­теринского тела, потому что оно содержит пенис отца.

Модификация этих ранних тревог осуществляется благо­даря либидо и отношениям к реальным объектам. Даже са­мый ранний поворот от материнской груди к отцовскому пенису является маленьким продвижением либидо от тре­вожной ситуации, хотя вначале и не очень успешным. Ста­дии в развитии либидо реально представляют позиции, за­воеванные либидо в борьбе с деструктивными импульсами (например, внимание девочки к пенису отца считается пред­течей эдипова комплекса).

 

ПОЗИЦИЯ ЮНГА

 

Точка зрения Юнга (45) на раннее психосексуальное развитие радикально отличается от фрейдовской. Мы уже знаем, что Юнг отвергает понятие либидо как сексуаль­ной силы. Кроме того, он определяет инфантильную сек­суальность в гораздо более узком смысле. Юнг разделяет жизнь индивида на три фазы: 1) пресексуальная фаза продолжается до пятилетнего возраста; 2) препубертатная фаза длится от позднего детства до пубертатного возраста; 3) фаза зрелости начинается со времени полового созрева­ния. Согласно Юнгу, до конца пресексуальной фазы не проявляется половых признаков. Самая ранняя фаза раз­вития характеризуется почти исключительно питанием и ростом. Либидо постепенно и с трудом переходит от пита­ния к сексуальной функции. Последовательность пред­ставляется следующей: первоначально пища принимается посредством сосания, с определенным присущим ему рит­мическим движением. Постепенно сосание, помимо функ­ции питания, становится способом получения наслаждения и удовлетворения ритмической активностью самой по себе. Со временем зоны наслаждения изменяются, и рит­мический аспект становится составляющим генитальной активности. Либидо, продвигаясь от функции питания в сексуальную область, привносит в нее черты предшествующей функции, чем объясняется тесная связь обеих фун­кций (прим. 8).

 

ВОЗЗРЕНИЯ НЕОФРЕЙДИСТОВ

 

Неофрейдисты в отличие от ортодоксальных теоретиков психоанализа отводят сексуальности незначительную роль в раннем развитии и отдают предпочтение культурным влия­ниям. Они считают, что Фрейд был прав в описании общего хода развития, но его интерпретации должны подвергнуться переоценке. Относительно оральной стадии Томпсон пишет (65, с. 35—36):

«Оральная стадия детерминируется, главным образом, биологическим развитием. Новорожденный в основном представлен «ртом». Наиболее развитая при рождении область головного мозга управляет оральной зоной. Мы со­гласны, что первоначально младенец контактирует с ми­ром и воспринимает его в оральных понятиях. Мы, однако, ставим под вопрос решающую роль эротического наслажде­ния. Кажется более вероятным, что новорожденный контактирует с миром посредством рта, так как это его наиболее адекватный орган. Таким образом, оральная ста­дия имеет органическую детерминацию, но не в силу пер­вичности наслаждения.

Более того, характер мира, с которым «контактирует рот», не повсеместно единообразен, существующие различия оказывают на развитие личности большее влияние, чем соб­ственно органический фактор. В разных культурах варьирует срок кормления ребенка грудью и частота кормления. В неко­торых культурах кормление продолжается несколько лет в противоположность нашим традициям, направленным на со­кращение срока кормления до минимума. Среди многих наро­дов распространено кормление, когда ребенок закричит, мы же до недавнего времени придерживались строгого расписа­ния, считая такой режим полезным ребенку. Молоуни, прове­дя обследование жителей Окинавы, делает вывод, что от­сутствие регламентации в кормлении грудью приводит в последующем к таким качествам, как гибкость, любвеобиль­ность, малая тревожность. Поэтому, хотя существует органическая основа оральной стадии, ее влияние на личность ребенка преломляется, главным образом, через культурные факторы» (прим. 9).

 

ЭРИКСОН: ОРАЛЬНАЯ ЗОНА, ИНКОРПОРИРУЮЩИЙ МОДУС

 

Эриксон (16) разрабатывает ортодоксальную теорию психосексуального развития, он вводит понятия «зон» и «модусов». Выделяются три зоны:

1) орально-сенсорная, которая включает апертуры лица и верхний отдел пищеварительного тракта; 2) анальная, включающая органы выделения экскрементов; 3) гениталь­ная. Этим зонам соответствуют четыре модуса: инкорпориру­ющий (вбирающий), задерживающий, элиминирующий (выделяющий), интрузивный (вторгающийся).

На первой стадии в орально-сенсорной зоне доминирует инкорпорирующий модус. Ребенок не только сосет и глота­ет соответствующие объекты, но всматривается глазами в то, что находится в поле зрения, сжимает и разжимает кулак, как будто держится за вещь, и даже, кажется, при­касается к предметам, чтобы вызвать приятные тактильные ощущения. Другие модусы в это время функционируют в качестве вспомогательных: сжатие челюстей и десен (по­здний инкорпорирующий модус); плевание (элиминирую­щий модус); сжатие губ (задерживающий модус); у энер­гичных младенцев имеется тенденция набрасываться на материнский сосок (интрузивный модус). Эти вспомога­тельные модусы «носят подчиненный характер, если не на­рушается совместная регуляция зоны при утрате младенцем внутреннего контроля или неадекватном поведении со стороны матери». Примером первого случая является пи­лороспазм, когда ребенок отрыгивает пищу вскоре после ее принятия. Здесь орально-элиминирующий модус приобре­тает важность и может иметь последствием чрезмерно сдер­жанное отношение к миру. «Оральное закрытие» приобрета­ет окраску генерализованного недоверия к чему бы то ни было: все преходящее недостойно оставаться. Во втором случае примером служит отдергивание матерью соска из страха быть укушенной. Ее поведение может являться при­чиной преждевременного рефлекса кусания, который в последующих межличностных отношениях переходит в рефлекторную попытку удерживания и взятия из недозво­ленных источников.

Вторая оральная стадия характеризуется как модус ин­корпорации посредством кусания. Развитие зубов сопровож­дается удовольствием от кусания твердых предметов, отку­сывания кусочков предметов. Другие виды активности тоже относятся к этой категории: происходит обучение фокуси­ровке глаз и «схватыванию» объектов, особенности измене­ния положения тела свидетельствуют о появлении способно­сти к локализации звука, руки схватывают более целенаправленно. Межличностные отношения концентриру­ются в социальной модальности взятия и удержания вещей, как свободно предлагаемых, так и недозволенных.

 

ОТНОШЕНИЯ С ДРУГИМИ ЛЮДЬМИ

 

ОРТОДОКСАЛЬНАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ: МАТЬ КАК ПЕРВЫЙ ОБЪЕКТ

 

Третья основная категория в описании развития личнос­ти — это «отношения с другими людьми» или, на специаль­ном языке, — «объект-отношения». Согласно ортодоксаль­ной теории, первым объектом каждого индивида является мать. (Слово «мать» используется в широком смысле, имеет­ся в виду человек, опекающий младенца.) Как уже упоми­налось, новорожденный не различает между собой и други­ми. У него отсутствует мысль о матери как индивидуальности. Процесс узнавания осуществляется по­степенно. Предполагается, что первые идеи возникают о вещах, приносящих удовлетворение, и моментально исчезают. Сюда относятся материнская грудь или бутылочка, мать, области собственного тела ребенка. Целостное восприятие че­ловека еще отсутствует. В последующем младенец научается различать впечатления, прежде всего, вероятно, дифферен­цируя их на вызывающие «доверие» и «чуждые». Чуждые воспринимаются как опасные; питание, наоборот, ожидает­ся от источников, заслуживающих доверия. Любимыми ока­зываются вызывающие доверие части тела матери, и мать постепенно начинает узнаваться как целое. Оральное едине­ние с матерью становится целью.

Ребенок научается различению между собой и матерью, у него развивается способность к пониманию исходящей от нее информации. О деталях процесса формирования этой способности известно мало. Должно быть, играют роль реа­гирование ребенка на прикосновение, телесное давление. Постепенно нарастает способность ребенка к пониманию выражений материнского лица. Вся когнитивная сфера при­частна к либидной связи между матерью и младенцем.

На втором этапе оральной стадии, когда проявляются са­дистские влечения, утверждается новый тип отношений с окружающими. Он называется «амбивалентным» и выража­ется в двух противоположных направленностях: дружеской и жестокой, действующими одновременно по отношению к людям. Таким образом, ребенок в период стадии кусания получает наслаждение от единения с матерью, и в то же время из-за фрустрации он готов уничтожить ее. Считается, что это орально-садистское отношение является крайней формой амбивалентности. Последующие любовь и ненависть представляются дериватами предшествующего процесса.

Фрейд видит возможное объяснение происхождения ам­бивалентности в необходимости защиты младенца от соб­ственных деструктивных импульсов. Экстернализация этих импульсов посредством нападения на объект представляет поэтому предпосылку выживания. Гартман, Крис и Левен­штайн (39) выдвигают еще одну гипотезу для объяснения амбивалентности. На ранней стадии жизни младенца любой переход от попустительства к депривации вызывает агрес­сивное реагирование. Амбивалентность ребенка к первым объектам любви соответствует позиции объектов в пределах континуума — от попустительства к депривации. Все челове­ческие отношения, с этой точки зрения, неизменно несут отпечаток ранних любовных отношений, сформировавшихся во время, когда любимые ребенком люди вынуждены были сочетать попустительство и депривацию.

 

ТЕОРИЯ КЛЯЙН

 

В соответствии со своей позицией по формированию эго и психосексуальному развитию Кляйн постулирует раннее становление взаимоотношений ребенка с окружением. Она утверждает (53):

«Гипотеза о том, что начало кормления младенца и при­сутствие матери инициирует объект-отношение к ней, — основополагающая концепция этой книги. Вначале орально-ли­бидные и орально-деструктивные влечения направлены на часть объекта, в особенности на материнскую грудь... (53, с. 199).

Есть основания предполагать, что, как только младенец переключает свои интересы от материнской груди к другим объектам, таким, как части ее тела, предметы вокруг него, части его собственного тела и т. д., начинается фундамен­тальный процесс сублимации и объект-отношений. Любовь, желания (агрессивные и либидные), тревоги переносятся от первого и уникального объекта — матери, к другим объектам; развиваются новые интересы, замещающие отношение к первичному объекту. Этот первичный объект, однако, является не только внешним, но также представляет интернализован­ную «хорошую» грудь. Обращение эмоций и чувств к внешнему миру связано с проекцией. Во всех указанных процессах функ­ция формирования символов и активность фантазии имеют огромное значение. Когда наступает тревожно-депрессивное состояние, у эго возникает побуждение к проекции, т.е. пере­несению желании, эмоций, вины на новые объекты и интере­сы. Эти процессы, на мой взгляд, являются основой для суб­лимации на всю последующую жизнь. Существует, однако, предпосылка для успешного развития сублимации (как и для объект-отношений и либидной организации), которая заклю­чается в сохранении любви к первичному объекту во время изменения направленности желаний и тревог. Если преоблада­ют обида и ненависть к первым объектам, подвергаются опасности сублимация и отношение к замещающим объек­там» (53, с. 224—225).

 

САЛЛИВАН: ЭМПАТИЯ И ЗНАЧИМЫЙ ДРУГОЙ

 

«Значимый другой» — это понятие, которое Салливан (64) использует для обозначения наиболее влиятельной личности в мире ребенка, обычно матери. В разделе, посвя­щенном формированию эго, мы уже описали процесс воз­никновения у младенца зачатков материнского образа и по­степенную дифференциацию впечатлений на «Хорошую Мать» и «Плохую Мать». Межличностные отношения мла­денца Салливан трактует с помощью понятия «эмпатия».

Под эмпатией подразумевается «особая эмоциональная связь» между младенцем и значимыми другими. «Эмоцио­нальная общность» существует задолго до того, как младе­нец способен понять происходящее. Примером эмпатии слу­жит ситуация кормления, когда испуг матери имеет следствием беспокойство со стороны ребенка. Устанавливает­ся порочный круг: тревога матери уменьшает чувство эйфо­рии у младенца, что в свою очередь заставляет мать еще больше тревожиться.

Думается, этот не вполне ясный способ эмоциональной коммуникации имеет биологическую основу, так как и у животных наблюдается подобный феномен. Создается впе­чатление большой важности данного процесса в понимании аккультурации (прим. 10).

 

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ МЕХАНИЗМЫ

 

ВВОДНЫЕ КОММЕНТАРИИ

 

Психологические механизмы являются четвертой катего­рией в описании развития личности. Под психологическими механизмами подразумеваются специфические образования, которыми оперирует индивид. В какой-то мере остается дис­куссионным вопрос, следует ли термин «динамизм» заме­нять на «механизм». Хили, Броннер, Бауэрз (40) стремятся применять термин «динамизм», поскольку они считают, что механизм просто упорядочивает некоторые составляющие, но не обязательно действует, в то время как динамизм свя­зан со специфическими силами, действующими в опреде­ленном направлении. Однако термин «механизм» использу­ется более широко, хотя Салливан тоже предпочитает пользоваться понятием «динамизм».

Механизмы, функционирующие на первом году жизни, являются предшественниками последующих защитных меха­низмов. В число первых механизмов входят интроекция, про­екция, отрицание, фиксация и регрессия. Для большинства из них имеется определение только в ортодоксальной теории. Как мы знаем, Кляйн предлагает в отношении некоторых механизмов свою точку зрения, но неофрейдисты не вносят особого вклада. Салливан дает определение динамизма, которое мы можем здесь привести. Под динамизмом он пони­мает «относительно устойчивые формы организации и кана­лизации энергии, специфическим образом проявляющиеся в межличностных отношениях».

 

ИНТРОЕКЦИЯ, ПЕРВИЧНАЯ ИДЕНТИФИКАЦИЯ, ПРОЕКЦИЯ

 

Ортодоксальное определение. Первое суждение эго отно­сится к съедобности или несъедобности объектов: соответ­ственно следует заглатывание или выплевывание. Интроекция — дериват первого образа действия, проекция — вто­рого. На ранней стадии развития эго все, доставляющее наслаждение, воспринимается как принадлежащее эго (что следует заглотать), в то же время все болезненное воспри­нимается как не принадлежащее эго (что необходимо вып­люнуть).

Первоначально поэтому интроекция, или инкорпорация, является оральным механизмом, предназначенным для ин­стинктивного удовлетворения. В последующем, когда ребе­нок уже не чувствует величия, оральная интроекция могу­щественного взрослого служит средством возобновления этого чувства. Еще позднее, когда инкорпорация видится как разрушение независимого существования другого чело­века, механизм функционирует жестоким образом в каче­стве исполнителя деструктивных влечений.

Здесь целесообразно попытаться разъяснить термины: «интроекция», «инкорпорация» и «идентификация». Инт­роекция и инкорпорация обычно используются как сино­нимы; в таком же смысле некоторые используют и термин «идентификация». Однако под идентификацией принято иметь в виду тип отношения к объектам, другими словами, скорее состояние, чем процесс. Таким образом, оральная интроекция считается осуществлением «первичной иденти­фикации». Интроекцией, или инкорпорацией, достигается состояние идентификации. Первичная идентификация свя­зана с первичным отношением к объектам, в то время как вторичная идентификация является более поздним ее по­вторением.

Проекция зарождается в качестве способа избавления от боли посредством приписывания неприятных стимулов внешнему миру. Она противоположна интроекции: вместо восприятия эго как имеющего характеристики объекта, окружение воспринимается как имеющее характеристики эго. На ранних фазах развития механизм может функцио­нировать без труда. В последующем, если он играет боль­шую роль, то серьезно нарушается чувство реальности. Ар­хаическую, по существу, природу проекции иллюстрирует ее выдающаяся значимость в анимистических мифологиях (прим. 11).

Определение Кляйн. Роль интроекции и проекции на пер­вом году жизни описывается Кляйн (53, с. 200) следующим образом:

«В дополнение к опыту удовлетворения и фрустрации в результате воздействия внешних факторов различные эн­допсихические процессы — прежде всего интроекция и про­екция — играют роль в двойственном отношении к первич­ному объекту. Младенец проецирует свои любовные импульсы и приписывает их удовлетворяющей («хорошей») груди; он проецирует свои деструктивные импульсы вовне и приписывает их фрустрирующей («плохой») груди. Одновре­менно посредством интроекции «хорошая» грудь и «плохая» грудь упрочиваются во внутреннем мире*. Таким образом, картина объекта, внешнего и внутреннего, искажается в разуме ребенка его фантазиями, которые связаны с проек­цией побуждений на объект. «Хорошая» грудь — внешняя и внутренняя — становится прототипом всех помогающих и удовлетворяющих объектов; «плохая» грудь делается про­тотипом всех внешних и внутренних преследующих объек­тов. Различные факторы, способствующие удовлетворению младенца, такие, как устранение голода, удовольствие от сосания, свобода от дискомфорта и напряжения, т.е. от деприваций, и ощущение себя любимым, — все это атрибу­ты «хорошей» груди. Напротив, все фрустрации и диском­форт приписываются «плохой» (преследующей) груди».

 

ОТРИЦАНИЕ

 

Отрицание является очень примитивным механизмом, который считается столь же древним, как и чувство боли. Способность к отрицанию неприятных сторон реальности служит своего рода дополнением к галлюцинаторному исполнению желаний. В известном смысле этот механизм равносилен закрытию глаз на реальное положение дел. Наподо­бие проекции, отрицание представляет собой нормальную фазу в развитии эго младенца, но яркая его выраженность в более позднем возрасте указывает на прогрессирование психического заболевания. Отрицание и реальность несовмести­мы, поэтому, когда улучшаются восприятие и память, от­рицание затрудняется.

 

ФИКСАЦИЯ И РЕГРЕССИЯ

 

Ортодоксальные концепции. Два других механизма, дей­ствующих на первом году жизни, — это фиксация и регрес­сия. Психосексуальное развитие никогда не совершается полностью. Нарушения в развитии могут вызвать задержку на любой стадии, что называется «фиксацией». В результате таких нарушений сохраняется ряд характеристик ранних ста­дий, которые в последующем будут проявляться при воз­никновении трудностей. Возвращение к поведенческим про­явлениям ранних стадий носит название «регрессии». Таким образом, фиксация и регрессия комплементарны. Чем силь­нее фиксация, тем более легко при затруднениях происхо­дит регрессия.

Согласно Фенихелю (18), фиксации способствуют мало­изученные конституциональные факторы и особенности пе­реживаемого опыта (прим. 12). К фиксации приводят пере­живания следующего характера:

1. Наиболее распространенная причина заключается в одновременном удовлетворении инстинктивного влечения и потребности в безопасности — другими словами, когда удовлетворение инстинкта начинает служить средством уменьшения тревоги. Предоставление ребенку бутылочки с молоком когда бы он ни заплакал, даже посреди ночи, предрасполагает, например, к оральной фиксации.

2. Стадия преодолевается с неохотой из-за сверхпопустительства в удовлетворении потребностей.

3. Сильная фрустрация, или депривация, способствует тому, что потребность в удовлетворении принимает затяжную форму.

4. Чередование чрезмерного удовлетворения с интенсив­ной фрустрацией.

5. Неожиданный переход от чрезмерного удовлетворения к выраженной фрустрации.

В результате фиксации происходит задержка в развитии. Оральная фиксация, возникающая на первом году жизни, связывает большое количество либидо, в результате стано­вится невозможным адекватное преодоление трудностей на других фазах.

Регрессия на первом году жизни является только предте­чей последующих форм регрессии, которые представляют собой вариант психологической защиты. В младенчестве рег­рессия имеет отношение к регулярной трансформации фун­кционирования психики, сопутствующей ежедневному циклу пробуждения и бодрствования (прим. 13).

 

Представления Кляйн. Мелани Кляйн связывает фикса­цию и регрессию с инфантильной тревогой. С ее точки зре­ния, деструктивные влечения ребенка на оральной и аналь­ной фазах сопровождаются тревожной депрессией и страхом преследования, и это служит основной причиной фиксации либидо. Таким образом, фиксация понимается отчасти как защита против тревоги. Регрессия имеет место в результате неспособности либидо справиться с деструктивными влече­ниями, и фрустрация вызывает тревогу. Интроецированные объекты и супер-эго играют существенную роль в процессе регрессии. Кляйн (53, с. 222—223) суммирует сложную функ­цию тревоги в следующем пассаже:

«На либидное развитие, таким образом, на каждом шагу влияет тревога. Тревога приводит к фиксации на прегени­тальных стадиях и способствует регрессии к ним. С другой стороны, тревога и вина усиливают либидные желания и сти­мулируют развитие либидо, так как удовлетворение либидо уменьшает тревогу и компенсирует стремление к возмеще­нию. Тревога и вина поэтому то тормозят, то содействуют развитию либидо. Варианты существуют не только между индивидами, но и у отдельного индивида, в соответствии со своеобразием соотношения внешних и внутренних факторов в данный момент».

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Согласно ортодоксальной психоаналитической теории, новорожденный ребенок не осознает внешнего мира и пере­живает только изменения напряжения в собственном состо­янии. Эго начинает функционировать, когда возникает же­лание удовлетворения из внешнего мира. Различение между собственной личностью и окружением зарождается в кон­тексте попустительства и депривации, при этом для разви­тия необходима некоторая депривация. Самоуважение, одно из достояний эго, первоначально регулируется получением питания, магический источник кормления позволяет мла­денцу испытывать величие. Позднее следует период пассив­но-рецептивного господства, при котором младенец разде­ляет недавно обнаруженное величие взрослых, побуждая их выполнять свои желания. По мере роста ребенка ранние фор­мы поиска удовольствия в чистом виде постепенно замеща­ются принципом реальности — способностью предпочитать сиюминутному удовлетворению будущие блага.

Мелани Кляйн отклоняется от ортодоксальной теории и постулирует активное функционирование эго и супер-эго уже на первом году жизни. Ее построения опираются на предположение о выраженных бессознательных фантазиях в этот период. Салливан, из неофрейдистской школы, описы­вает первый год жизни в аспекте прототаксического модуса. Первоначально младенец знает только сиюминутные состоя­ния, не ориентируется во времени и месте, воспринимает мир только в понятиях «хорошего» и «плохого».

В отношении психосексуального развития ортодоксаль­ная теория изображает младенца как «полиморфно перверс­ного». Считается, что на ранней орально-пассивной стадии сексуальный инстинкт проявляется в акте сосания. Младе­нец быстро обнаруживает удовлетворение от сосания неза­висимо от ситуации кормления, поэтому первую психосек­суальную цель представляет аутоэротическая стимуляция слизистой рта. Позднее прибавляется желание инкорпора­ции людей и предметов. Окружающие рассматриваются в фантазиях об инкорпорации прежде всего в качестве пищи или поставщиков пищи, фантазии часто сопровождаются оральными страхами, наподобие страха оказаться съеден­ным. Второй этап оральной стадии начинается с прорезыва­ния зубов и является садистским: ребенок кусанием мстит за фрустрацию.

Кляйн описывает широкий спектр сексуальных и агрес­сивных фантазий первого года жизни, включая эдиповы влечения, стремление инкорпорировать отцовский пенис, желание разрушить тело матери и т. д. Для Юнга самая ран­няя фаза характеризуется почти исключительно питанием и ростом. Он предполагает, что функцию питания и поздней­шую сексуальность связывает ритмическая активность.

Неофрейдисты минимизируют эротический компонент и подчеркивают роль культурных факторов в особеннос­тях кормления. Эриксон стоит ближе к ортодоксальной позиции, он добавляет понятия «зон» и «модусов». На ран­ней стадии преобладают оральная зона и инкорпорирую­щий модус.

В области межличностных отношений ортодоксальная те­ория прослеживает переход младенца от выделения вещей, приносящих удовлетворение, к разграничению впечатлений па вызывающие доверие и чуждые и, наконец, к узнаванию матери как целостного объекта. Понятие «амбивалентность» вводится на орально-садистской стадии, когда периоды на­слаждения единением с матерью сменяются стремлением атаковать ее вследствие фрустрации. Кляйн утверждает, что мать воспринимается в качестве целостного объекта с самого начала, но в неясных очертаниях. Она подчеркивает страх ребенка перед утратой любимого объекта. Салливан сосредо­точивает свое описание ранних отношений на процессе эм­патии — особой невербальной, эмоциональной коммуника­ции между родителем и ребенком, наиболее выраженной между шестым и двадцать седьмым месяцем жизни.

Психологические механизмы, используемые на первом ищу, — это интроекция, проекция, отрицание, фиксация и регрессия. Интроекция, основанная на глотании пищи, пер­воначально служит инстинктивному удовлетворению, по­зднее — восстановлению величия и еще позднее — разруше­нию ненавистного объекта оральной инкорпорацией. Проекция ведет происхождение от выплевывания неприятного и подразумевает приписывание болезненных стимулов внешнему миру. Отрицание тоже очень примитивный меха­низм, означающий избегание неприятной реальности путем простого закрытия глаз на нее и притворства, что неприятно­стей не существует. Фиксация и регрессия связаны с ненор­мальным сохранением ряда характеристик более ранних ста­дий и с предрасположенностью возвращения к ним в случае трудностей. Все механизмы, действующие на первом году жизни, являются предшественниками защитных механизмов.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1. Любовь и ненависть. Вышедшие из моды фрейдовские противопоставления любви и ненависти, жизни и смерти и т. п. являются особенно необоснованными в этом контексте. Здесь данная позиция нашла отражение в очень натянутой интерпретации голода как представляющего «недифференцированный предшественник любви и ненависти».

2. Воздействия интенсивной депривации. Шпиц и Риббл широко цитируются, поскольку ярко показывают вредные последствия недостаточной материнской опеки. Шпиц сравнивала младенцев в приюте, где семеро или больше детей опекаются одним взрослым, с теми, о ком в детской комнате заботятся собствен­ные матери, находящиеся в заключении. В первой группе имели место большая смертность и заболеваемость, чаще встречались нарушения питания, интеллектуальное отставание и т. д., несмотря на отличные медицинские условия. В дополнение Шпиц описала паттерн «анаклитической депрессии», случающейся у детей, разлученных с матерями во вторую половину первого года жизни. Риббл на основании своих наблюдений за 600 младенцами приходит к заключению, что тесные, нежные отношения между матерью и ребенком играют существенную роль в его физическом и психическом здоровье. Она подчеркивает важность таких действий, как прижатие к себе, качание, тихое пение (баюкание), в формировании функциональной системы, способствую­щей снятию мышечного напряжения, прежде всего в механиз­мах дыхания и вообще для поддержания чувства безопасности. Несмотря на специфическую критику качества доказательств в этих наблюдениях, они выражают общепринятую точку зрения, что интенсивная депривация на первом году жизни оказывает отрицательное воздействие.

3. Источники доказательств. Фенихель высказывает мнение, что наши знания о примитивном уровне развития эго у младен­цев основаны, главным образом, на психоанализе регрессии у взрослых психотиков. Реконструкции при лечении взрослых невротиков считаются очень неубедительными в силу недифференцированности ранних психических феноменов. В то же время, чтобы вылечить больного, необязательно изучать самые ранние уровни его развития. Изучение младенцев оказывает некоторую помощь. Но Фенихель дополнительно отмечает отсутствие в большинстве случаев психоаналитической направленности исследований. С этим замечанием мы искренне согласны. До последнего времени психологи были больше воодушевлены изучением моторных навыков, чем исследованием развития эго. Интерес к ранним межличностным отношениям, стимулированный такими исследователями, как Риббл и Шпиц, кажется гораздо более плодотворным, чем малозначимые выводы об инфантильном поведении взрослых психотиков. Анна Фрейд подчеркивает обязательность прямого продолжительного наблюдения детей в свете различных отношений с родителями (т.е. разлучения с родителя­ми в разных возрастах).

4. Стадии в развитии чувства реальности по Ференци. Выделенные Ференци стадии вызывают разную степень доверия. «Безус­ловное могущество» пренатального существования вызывает сомнение у теоретиков, занимающихся этим периодом, что обсуждалось в первой главе. Трудности в допущении стадии «ма­гического галлюцинаторного могущества» связаны с тем, что она следует сразу после рождения и по существу не подлежит проверке. Остальные стадии: «величие магии жестов» и «магия мыслей и слов» — могут быть подтверждены каждым, кто когда-либо наблюдал за детьми.

5. Мелани Кляйн и бессознательные фантазии. Если клинические доказательства существования фантазий у детей общепризнаны, то допущение значимости фантазий в первые месяцы жизни — вопрос доверчивости. Некоторые бесцеремонные индивиды стремятся охарактеризовать шестимесячного младенца как неблагодарного негодяя, готового «расчленить маму на части». Большинство из нас, однако, предпочтет подождать с этим прозвищем один или два месяца, пока намерения младенца не выявятся.

6. Прототаксический модус по Салливану. Описания Гарри Салливана, хотя некоторые видят в них старые мысли в новых одеяниях, колоритны и вносят ясность. К сожалению, этого нельзя
сказать о его объяснении механизмов памяти.

7. Акт сосания. Литература содержит многочисленные ссылки на существование влечения к сосанию, которое проявляется не­зависимо от процесса питания. Леви сообщает о двух исследовани­ях на эту тему. Сначала он обнаружил, что частота сосания у мла­денцев выше среди тех, у кого из-за быстрого отнятия от груди или бутылочки меньшая возможность сосания в процессе самого кормления. В его классическом эксперименте по изучению соса­ния щенки, которые сосали из бутылочки с широким горлышком (кратковременное кормление), в большей степени сосали и жева­ли свое тело между кормлениями, чем щенки, которых кормили дольше, искусственно или естественным образом. Роберте наблюдал схожий феномен. У сосущих палец младенцев время ежед­невного кормления в минутах меньше, чем у несосущих. Позднее Росс изучал сосание у только родившихся щенков, отделенных от самки и вскармливаемых из бутылочки. Снова результаты показа­ли, что сосание, не связанное с питанием, у них интенсивнее, чем у опекаемых самками.

Решающий теоретический вопрос относится к генезису так на­зываемого «орального влечения». Ортодоксальная психоаналити­ческая теория, как указывалось, предлагает объяснение в поняти­ях физиологического удовольствия, происходящего от стимуляции слизистой рта. В поддержку утверждения о первичной «инстинктив­ной» реакции могут быть приведены сведения об очень раннем со­сании, не связанном с кормлением. Пратт, Нелсон, Сан, Блан­тон, Халверсан сообщают об акте сосания вскоре после рождения. Сирз и Уайз предлагают альтернативное объяснение на основе тео­рии научения. Они приводят следующие доводы: «В обсуждении со­сания большого пальца Фрейд выдвигает гипотезу, что губы и рот становятся эрогенными, т.е. способными доставлять приятные ощущения при стимуляции вследствие связи сосания с принятием пищи. Он признает затруднение в методичном объяснении, каким образом сенсорный аппарат губ и слизистой приобретает в резуль­тате этой связи такую способность. Затруднение исчезает, если от­бросить концепцию эрогенности и связь между сосанием и кормле­нием описывать в понятиях инструментальных (посредствующих) действий и целевьх реакций. Любой инструментальный акт, последовательно приводящий к реализации цели (совершенный посту­пок, удовлетворение, награда), утверждает средство в собственных правах. Средство становится конечным действием в последовательности мотивируемого поведения. Но тогда мы вправе говорить о вторичном или приобретенном влечении и гипотеза Фрейда может быть переформулирована следующим образом: сосание почти уни­версальный инструментальный акт в кормлении младенца, поэто­му сосание приобретает характер вторичной цели; младенцы обладают оральным влечением, которое побуждает сосание и родствен­ные проявления».

Ответить на вопрос о врожденности орального влечения трудно. Сосание, не связанное с питанием, имеет место вскоре после рождения, но такое поведение само по себе не гарантиру­ет наличия орального влечения. Сосание может возникать вслед­ствие случайного соприкосновения руки и рта. Наконец, реакция сосания, возможно, рефлекторно побуждается контактом губ или голодом. Кунст недавно показал, что даже в возрасте от девя­ти до двенадцати месяцев сосание случается чаще, когда ребе­нок голоден. В собственном исследовании Сирза и Уайза обнару­жена тенденция орального влечения, измеряемого посредством сосания, к увеличению при удлинении практики кормления гру­дью или из бутылочки. Если принять кажущееся более щепетиль­ным объяснение сосания, не связанного с питанием, как вто­ричного приобретенного влечения, то теория либидо существенно утратит свою привлекательность.

8. Юнг о ритме. Юнг добавляет третью возможную интерпретацию удовлетворения от сосания, связанную с ритмическим движением. Хотя существует мнение, что «все дети Бога» имеют ритм, не просто вообразить, каким образом исполненное рит­мом либидо передает особенности, свойственные питанию, в
сексуальную зону.

 9. Антропологические сведения, относящиеся к практике кормле­ния. Неофрейдистское подчеркивание важности культурных различий в практике кормления является общепризнанным. Окинавцы, щамбулы, команчи и арапахо, например, проявляют крайнее попустительство в кормлении младенцев. Ребенок манду­гаморов, наоборот, вынужден бороться за получение достаточного количества пищи, а у маркизцев он во время кормления лежит спиной на холодной земле. Алорцы отнимают ребенка от груди в раннем возрасте и сразу, в прямую противоположность этнической группе моту. Влияние культурных особенностей на физические функции представляется очень значимым в построе­нии личностной теории. Роль воспитания в формировании харак­теристик зрелой личности будет обсуждаться в главе VIII.

10. Исследование эмпатии. За исключением нескольких ограни­ченных наблюдений и некоторых антропологических описаний, интригующая область невербальной коммуникации остается малоизученной. Данные Фрайз указывают на более выраженную ре­акцию испуга у младенцев, когда их взвешивали и купали актив­ные, склонные к принуждению няни, в тех случаях, когда это делали спокойные няни. Эскавона отмечает, что восемь из десяти младенцев, отказывающихся от пищи в возрасте четырех недель, имели напряженных и возбудимых матерей. Из исследований Эска­воны, доказывающих эмпатию, наиболее широко цитируются сведения о пищевых предпочтениях младенцев. Пристрастие и пре­дубеждение младенцев в отношении апельсинового и томатного соков совпадали в 15 случаях со вкусом кормилиц. Опыты проводи­лись в исправительном учреждении. В трех случаях передачи ребен­ка кормилице с противоположным предубеждением младенец из­менял свой выбор. Эмоциональные страдания матерей, которых лишали права освобождения на несколько дней, отражались на аппетите младенцев. Из антропологических данных убедительны наблюдения за арапахо. Если мать, запачканная ребенком, приходит в ярость, в последующем у взрослых арапахо в условиях эмо­ционального стресса происходит утрата контроля за сфинктером.

Более развернутые эксперименты в русле «пищевых предпоч­тений» представляются весьма достойными затраты времени. Предположительно, дальнейшие исследования подтвердят су­ществование эмпатии у маленьких детей. Тогда возможно продол­жить анализ способствующих и не способствующих эмпатичес­ким реакциям условий, а также установить возрастной период (по Салливану, от шести до двадцати семи месяцев) активности процесса эмпатии. В любом случае объяснение эмпатии как реак­ций на неосознаваемые стимулы более приемлемо, чем подчер­кивание Салливаном биологической основы.

11. Изучение проекции. Механизм проекции полностью под­твержден клинически в случае паранойяльного типа и столь же обширно проиллюстрирован анимистической мифологией. Экспериментальные данные снова немногочисленны и разбросаны. Сирз изучал самооценку и оценку других людей почти у ста студентов колледжа мужского пола по таким чертам, как скупость, упрямство, дезорганизованность, робость. Он обнаружил, что тот, кто отличается самооценкой черты выше среднего показате­ля, склонен приписывать этой черте оценку выше средней дру­гим, при условии недостаточного инсайта. Дефицит инсайта изме­рялся приблизительно по степени расхождения между самооценкой и оценкой другими. Проекция фиксировалась, одна­ко, как на позитивном, так и на негативном полюсе шкалы, т.е. в равной мере относилась к щедрости и скупости. Этот результат противоречит теоретическому утверждению о проекции на других только неприемлемых побуждений. Беллак, используя тест «Тематической апперцепции», обнаружил, что субъекты, чьи рассказы подвергаются критике, выражают в последующих рассказах боль­шую агрессию посредством проецирования жестокости на исследователя. Райт просила восьмилетнего ребенка отдать одну из двух игрушек (различающихся по предпочтению) приятелю. Сразу же детям задавался вопрос, какую игрушку приятель отдал бы даром. Количество ответов, свидетельствующих о щедрости приятеля, оказалось многим меньше, чем в контрольной ситуации, где ре­бенок не должен был расставаться с игрушкой. Результаты приво­дят к выводу, что чувство вины может способствовать проекции.

Другой эспериментальный подход направлен на выявление от­ношения между паранойей и гомосексуальностью, которая, со­гласно психоаналитической теории, содержит механизм проекции в качестве промежуточной переменной. Гарднер отмечает, что 47% из группы госпитализированных параноиков проявляют очевидную гомосексуальность. Однако Миллер, Кляйн и Горвиц сообщают о незначительном проявлении гомосексуальности у наблюдаемых ими параноиков. Пейдж и Варкентин обследовали 50 параноиков на «мужественность-женственность» тестом Термена-Майлза. Резуль­тат оказался в большей степени схожим с показателями пассивных гомосексуалистов, чем с показателями нормальной мужской груп­пы и активных гомосексуалистов. Эронсон предъявлял батарею психологических тестов параноидным шизофреникам, конт­рольной группе нормальных и непараноидным шизофреникам. Многие данные подтверждают широко распространенную точку зрения о связи между паранойей и гомосексуальностью. Особенно показательными оказались результаты по тесту «Картинки Черны­ша»* и признакам гомосексуальности Уилера в тесте Роршаха.

Последняя группа исследований, конечно, открыта для кри­тики ввиду отсутствия прямого доказательства действия проек­ции. Более того, Анна Фрейд подвергает нападкам методику Сир­за, так как считает, что проекция в ее оригинальном значении не проявляется у взрослых в норме. Будучи примитивным меха­низмом, проекция может быть обнаружена только у маленьких детей или психотиков, поэтому такие эксперименты якобы со­вершенно не соответствуют концепции. Однако мне кажется, что все не обязательно столь мрачно в исследовательском пла­не, в области «проективного» тестирования возможен путь пре­одоления дилеммы. Экспериментальный подход к механизмам защиты (включая проекцию) описан в главе V (прим. 13).

12. «Стряпня» о конституциональном факторе. Психоаналити­ческая литература переполнена ссылками на важность «совсем малоизвестных конституциональных факторов». Нельзя освободиться от чувства, что в настоящее время не оправдано повторе­ние пустых слов о специфической значимости в психоаналити­ческих концепциях факторов конституции, которые якобы будут вскрыты в будущих исследованиях.

13. Эксперименты по регрессии. Большинство эксперименталь­ных работ по регрессии проведено на животных. Сирз сделал обзор многих таких исследований и озаглавил его «Об инструменталь­ном значении регрессии». Возможно, наиболее известный экспе­римент осуществлен Вульфом. Он закрывал одной группе крыс в период младенчества уши, а другой — глаза. Позднее блокировка снималась, и животные росли нормально. Когда животные вырас­тали, они ставились в ситуацию соревнования с контрольной группой за пищу. Животные, которых в младенчестве ослепляли, испытывали трудности в соревновании с использованием свето­вых стимулов; животные, у которых прежде блокировали слух, проигрывали в соревновании с применением слуховых стимулов. Если эксперименты на животных, нарушающие функционирова­ние органов чувств, проводились позднее младенческого возрас­та, то это не сказывалось на взрослом поведении.

Перед переходом к работам, проведенным на людях, мне хочется выразить отношение к ценности экспериментов на жи­вотных в построении личностной теории. Все такие исследования несут опасность искусственности и сверхупрощенности, по­скольку невозможно воспроизвести сложность межличностных отношений в лаборатории на животных. Типичным аргументом в защиту исследований на животных является их рассмотрение в качестве отличного источника гипотез, догадок и т. п., которые в последующем возможно проверить на человеке. Контраргумент заключается в том, что, затратив равное количество времени и энергии на непосредственное изучение людей, легче собрать бо­лее богатый урожай. Без сомнения, эксперименты на животных необходимы для прогресса теории научения, а так как теория научения и теория личности должны в конце концов объеди­ниться, любой, кто болезненно реагирует на высказанную точ­ку зрения, может использовать непрямой путь получения фактов.

Баркер, Дембо и Левин провели эксперимент на детях, при­влекший широкое внимание. Авторы наблюдали, что в процессе переживания фрустрации, вызванной недоступностью наиболее привлекательных игрушек из-за сеточного барьера, снижается творческий уровень игры. Анна Фрейд приводит здесь те же кри­тические замечания, что и в опытах с проекцией. Она говорит о несоответствии используемых психоаналитических определений и огромных различиях между препятствиями в игре и нарушениями в результате эмоционально значимого события, такого, на­пример, как утрата матери. Различия, по ее мнению, не только количественные. Крис тоже высказывает возражение, поскольку эксперимент не дает ответа, при каких условиях индивид будет реагировать на фрустрацию регрессией. Реакция ребенка на слова матери: «Нет, нет, не бери этого», — продолжает Крис, зависит от сложного отношения ребенка к матери, его толерантности к депривации и собственных чувств матери в ситуации. В любом слу­чае концепция «упрощения», выдвинутая Баркером, Дембо и Левиным, думается, ближе к фрейдовскому пониманию «эго-регрессии» и не относится к психосексуальной или «либидо-рег­рессии», при которой позднейшие затруднения являются причиной возвращения к поведенческим характеристикам более раннего уровня развития.

Совершенно другой подход состоит в попытке эксперимен­тально воспроизвести регрессию с помощью гипноза. Исследо­вания в этой области обычно проводятся с применением ин­теллектуальных тестов для точности измерения гипнотической регрессии. Платонов гипнотизировал троих взрослых, внушая им, что они дети трехлетнего возраста. Он обнаружил выполне­ние испытуемыми теста приблизительно на уровне трехлетних детей. Впоследствии Янг выразил сомнение в полученных ре­зультатах на основании своих собственных экспериментов. Те же инструкции снижали интеллектуальный возраст только до шес­ти лет. Дополнительно членов контрольной группы просили со­знательно симулировать поведение трехлетних детей. Испытуе­мые смогли копировать поведение детей лишь не моложе пяти с половиной лет. Сарбин подверг критике замысел Янга за отсут­ствие объективных данных, удостоверенных по тесту Станфор­да—Бине, и отказ от систематического контроля за влиянием глубины гипноза. В своих собственных исследованиях Сарбин тоже не наблюдал подлинную регрессию к ролям раннего дет­ского возраста, но гипнотизируемая группа выполняла вну­шенные роли точнее, чем контрольная. Глубина гипноза силь­но повышала степень регрессии.

Многообещающую область исследования регрессии представ­ляет изучение детей и взрослых в психотическом состоянии. По крайней мере, о двух косвенных изысканиях сообщается в литературе. Камерон показывает, что процессы мышления у шизофрени­ков не аналогичны мышлению детей. Дюбуа и Форбз обнаружили относительно редкое использование кататониками во время сна позы плода. По всей вероятности, однако, замысел исследования следует строить в прямой связи с заряженными аффектом состав­ляющими, которые, согласно теории, вызывают регрессию.

 

ГЛАВА IV

 

ПЕРИОД ОТ ОДНОГО ГОДА ДО ТРЕХ ЛЕТ

 

Между первым и третьим годом ребенок расстается с ин­фантильными способами приспособления и активно отстаи­вает свое особое место в мире. В этом периоде быстро разви­ваются его способности: речь, мышление, умение контролировать сфинктер и т. п. Параллельно совершенству­ются навыки восприятия и двигательная сфера, усложняют­ся межличностные отношения.

 

ФОРМИРОВАНИЕ ЭГО И СУПЕР-ЭГО

 

ОРТОДОКСАЛЬНЫЕ ВОЗЗРЕНИЯ: ФЕНИХЕЛЬ

 

Развитие активного самоуправления. Ребенок постепенно прогрессирует от периода пассивно-рецептивного господ­ства, при котором он обеспечивается могущественными взрослыми, к собственной активности. На этой стадии ак­тивные действия заменяют простое реагирование по типу разрядки, появляется способность откладывать удовлетво­рение и выдерживать напряжение. Две предпосылки состав­ляют основу активности: 1) управление двигательным ап­паратом тела; 2) совершенствование оценочной функции. Главные характеристики моторного развития заключаются в овладении ходьбой, речью и правилами туалета. Способ­ность самостоятельно ходить и контролировать сфинктер считается базисной в независимости ребенка. Речь создает возможность предвосхищать события благодаря словесному планированию. Эти успехи подводят ко второй предпосыл­ке активности — суждению, которое приписывается глав­ной функции эго, известной как «оценка реальности». Имеется в виду способность предвосхищать будущее в во­ображении при осуществлении лишь ориентировочных активных действий в реальном мире. Оценка реальности и терпимость к напряжению непосредственно сопряжены в качестве функций эго.

 

Тревога. Другая проблема, с которой напрямую сталкива­ется эго, — это тревога. Мы уже знаем, что возникновение тревоги возможно до дифференциации эго: в пренатальной жизни, затем в результате родовой травмы, а также непос­редственно после рождения. Эта ранняя первичная тревога, наполняющая возбуждением, модифицируется с нарастани­ем способности эго оценивать реальность. Одновременно с развитием воображения и планированием действий возника­ет представление об опасности. Оценивающее эго теперь об­ладает способностью рассматривать ситуацию как потенци­ально травмирующую или угрожающую. Такое суждение допускает только умеренный, контролируемый уровень тре­ноги, который меньше, чем мог бы переживаться в опасной ситуации. Тревожное предчувствие призвано предупредить ребенка о неких обстоятельствах, требующих преодоления.

Содержание детской тревоги тоже претерпевает измене­ния. Основой тревоги считается неспособность самостоятель­но удовлетворять физиологические влечения. Первый страх — это страх перед испытанием травматических состояний, на нем зиждется идея, что удовлетворение собственных потреб­ностей может представлять опасность. Примитивный прин­цип возмездия усугубляет раннюю тревогу. Руководствуясь анимистическим мышлением, ребенок приписывает другим свои желания. Его фантазии о поглощении окружения могут сопровождаться страхом быть съеденным родителями. Треножные фантазии о собственном разрушении имеют то же происхождение.

Другой источник тревоги заключается в сомнении, что ожидаемое удовлетворение произойдет. Это так называемый «страх утраты любви» — любовь в данном случае означает помощь и заботу. Тревога в указанной сфере особенно ин­тенсивна, поскольку самоуважение регулируется снабжени­ем извне. Эго, любимое другими, считается сильным, тогда как эго, оставленное в опасности, представляется слабым.

 

Отсроченное управление и «функциональное удовольствие». Маленькие дети справляются с тревогой очень характерным образом. Они пытаются преодолеть напряжение активным повторением в играх и мечтах ситуации, вызвавшей напряжение. Это «отсроченное управление» отличается от прежне­го пассивного переживания тревоги тем, что ребенок повто­рением ситуации сам определяет ее время и силу. Позднее он не только инсценирует в играх свое прошлое, но и предвос­хищает будущее (прим. 1).

Согласно Фенихелю, функциональное удовольствие обычно имеет место в сочетании с эротическим наслаждени­ем. Он приводит пример, когда взрослый подбрасывает ре­бенка в воздух и ловит его. С одной стороны, ребенок испы­тывает эротическое наслаждение посредством возбуждения чувств, связанных с сохранением равновесия, с другой сто­роны, он получает функциональное удовольствие за счет преодоления страха падения. Мужество приходит постепен­но: ребенок обретает доверие к взрослому и убеждается, что не стоит бояться небольшой высоты.

 

Развитие речи и мышления. Развитие речи представляет решающее продвижение в формировании эго. Научившись связывать слова и мысли, эго гораздо лучше приспосаблива­ется к внешнему миру и собственным влечениям. Возникает магическая вера, что управление вещами обусловлено их называнием. Общеизвестно постоянное требование детей этого возраста, чтобы им называли предметы. Таким образом, стремление к управлению инстинктивными влечениями способствует интеллектуальному развитию (прим. 2). Обрете­ние речи переживается как огромная сила, и она обращает более раннее «могущество мыслей» в «могущество слов». Ранняя речь ребенка — своего рода амулет, предназначен­ный для магического овладения миром с помощью слов. Ма­гическая сила слов, согласно теории, сохраняется в клятвах, брани, поэзии.

Мышление описывается как дальнейшее совершенствова­ние умозаключений: сначала между съедобным и несъедоб­ным, позднее между безвредным и опасным. Мышление свя­зано с отсрочиванием действий, которые теперь, хотя и в незначительном масштабе, прогнозируются в психическом плане. Мышление служит аккультурации двух ранних автома­тических реакций: 1) влечение к разрядке затормаживается; 2) склонность к галлюцинаторному исполнению желаний редуцируется до воображения будущих событий и впоследствии сводится к их представлению в абстрактных символах. На этой стадии процессы мышления тем не менее не свободны от двух прежних тенденций. Прелогические эмоциональные элементы способствуют дезорганизации, противоречиям, недоразуме­ниям. В этой примитивной фазе воображение слишком конк­ретно и образно, по мере своего развития мышление все больше опирается на слова. В последующей жизни прелогичес­кое мышление имеет место у людей в состояниях усталости, сонливости, интоксикации, психоза. Предполагается, что и в нормальном состоянии каждая мысль проходит через прело­гическую фазу (прим. 3).

Второй характеристикой самого раннего мышления яв­ляется символизм. Понимание мира первоначально проис­ходит в результате отношения к объектам как источникам удовлетворения или угрозы, поэтому стимулы, провоциру­ющие одинаковые реакции, рассматриваются в качестве идентичных. Иллюстрацией служит общеизвестное симво­лическое уравнивание «ухода» со «смертью». Менее ясна связь между «деньгами» и «фекалиями». И то и другое представляет собственность, сходную у каждого (неинди­видуализированную), и, таким образом, существует опас­ность утраты собственности. Считается, что символические предствления маленького ребенка отличаются от таковых у взрослого. Змея и пенис, например, понимаются ребенком как одно и то же. С другой стороны, у взрослых происходит процесс искажения, при котором нежелательная идея (пе­нис) вытесняется и представляется посредством сознавае­мого символа (змеи) (прим. 4).

Подведем итог: развитие речи постепенно трансформиру­ет прелогическое мышление в логическое, организованное и адекватное мышление, которое является решающим шагом к принципу реальности.

 

Защита против влечений. С развитием эго следование принципу реальности, помимо отсрочивания реакций, про­является во второй дополнительной функции. Реализация определенных влечений не только отсрочивается, но в боль­шей или меньшей степени постоянно укрощается. Эго научается защищаться от влечений, которые опасны или неадек­ватны. Обучение происходит в результате ранних травмиру­ющих ситуаций, в которых инстинктивные побуждения не были приняты во внимание матерью, а также вследствие угроз и запретов из внешнего мира, создающих страх перед инстинктивными действиями и их последствиями. Эти за­щитные функции эго будут разъяснены полнее, когда мы перейдем к рассмотрению защитных механизмов.

 

Предвестники супер-эго. В раннем детстве начинается фор­мирование супер-эго посредством интернализации роди­тельских запретов. Интроекция запретов происходит из стра­ха наказания и боязни утраты родительской любви. Часть эго становится «внутренней матерью», подающей сигнал о приближении ситуации, угрожающей утратой любви. Обще­известна сцена, в которой ребенок на грани запретного смотрит на мать, грозящую пальцем и кричащую: «Нет, нет!» Ференци называет «моралью сфинктера» структуру, предшествующую супер-эго (синонимы — «супер-эго, обу­чающее туалету», висцеральная этика и т.п.), потому что обучение туалету часто представляет арену баталий.

Интернализованные запреты сильны угрозой наказания и одновременно слабы в том, что могут легко нарушаться, когда никто не наблюдает. Они также легко проецируются на других людей, вроде полицейского, кто выступает в роли «экстернализованного наставника». В общем, запреты не но­сят унифицированного и организованного характера.

 

НЕОФРЕЙДИСТСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ: САЛЛИВАН

 

Паратаксический модус. На первом году жизни, как мы видели, имеет место прототаксический модус переработки опыта: младенец первоначально «схватывает» материнский образ и лишь постепенно начинает различать «хорошую» и «плохую» мать. Отсутствует ориентация во времени и месте, воспринимаются только неопределенные моментальные со­стояния. По мере созревания эта недифференцированная це­лостность опыта разбивается на части, все еще не связанные логическим путем. События «просто происходят» — вместе или нет — в зависимости от обстоятельств. Процесс аналоги­чен грамматическому термину «паратаксис», который отно­сится к месту расположения предложений друг после друга без любой связи («и», «или», «так как» и т.п.), показываю­щей логическое отношение между ними. То, что ребенок испытывает, он имплицитно, без рефлексии, воспринимает как должное. Пошаговый процесс «символической активно­сти» не существует и выводов не делается. Переживания но­сят характер моментальных, бессвязных, организмических состояний. Сновидения являются иллюстрацией паратакси­ческого мышления, каналами которого в основном служат зрительная и слуховая системы.

Паратаксическое искажение случается в межличност­ных отношениях, когда ребенок неадекватно реагирует на окружающих. Это искажение описывается как отношение к человеку на основе его идентификации с другими людьми. Реакция переноса у больного, при которой он воспроизводит в отношениях с психотерапевтом поведе­ние с родителями, является примером паратаксического искажения.

 

Аутистический язык. Согласно Салливану (64), овладе­ние языком играет существенную роль в развитии личности в процессе аккультурации. Язык в коммуникации постепен­но занимает место эмпатии. Раннее использование слов аутично, т.е. слова имеют сугубо личное, частное значение для ребенка. Аутизм в вербальной сфере представляет собой проявление паратаксического модуса. Коммуникация на этом уровне, естественно, трудна, поскольку символичес­кое выражение не подлежит проверке. Воображение мало приспособлено к реальности. Маллахи (55) говорит, однако, что аутистические символы в некоторой мере полезны в процессе вспоминания и предвидения.

Трудности, с которыми ребенок сталкивается в овладе­нии языком, иллюстрируются смешением предметов, кар­тинок и слов. Слово «кошка», например, относится к живот­ному, бегающему вокруг дома, картинке в книжке, буквосочетанию «к-о-ш-к-а» под картинкой. Комментарии Салливана следующие (64, с. 16):

«Я уверен, что любой ребенок замечает особенности не­подвижной репродукции в книге, возможно, схожей с одним из мгновенных состояний живого котенка, и усматривает не­что очень странное в этой напечатанной репродукции, так тесно связываемой с тем же словом, которым называют бес­покойное, забавное, очень активное животное. Однако из-за бесчисленных, иногда утонченных, иногда грубоватых, взаимо­отношений с носителем культуры, родителем, ребенок начинает наконец принимать в качестве соответствующего и по­лезного обращение к картинке как к «котенку» и живому существу как к «котенку».

Ребенок, таким образом, обучается некоторому более сложному применению символа, противоречащему действи­тельности, к которой символ относится; другими словами, он обучается различению символа и символизируемого. Это становится возможным еще до определения понятий».

 

Тревога и возникновение динамизма самости. Тревога на­ступает вслед за утратой эйфории, переживаемой младенцем в процессе эмпатии. Эйфория и тревога обратно пропорцио­нальны. Тревога варьирует в зависимости от наград и наказа­ний, связанных с социализацией. Когда родители одобряют поведение ребенка в соблюдении правил туалета, он чув­ствует себя в безопасности и удовлетворен нежным обраще­нием — эйфория нарастает. Когда родители порицают не­приспособленность ребенка, он чувствует опасность и испытывает тревогу — эйфория уменьшается.

Даже уловки, которые прежде служили средством полу­чения удовлетворения, такие, как крик о кормлении, могут теперь вызывать неудовольствие родителей. Подобные пат­терны поведения должны быть заторможены. В результате повышается мышечное напряжение, предполагающее преж­де активность. Торможение крика, например, вызывает на­пряжение гортанных мышц. Мышечное напряжение этого рода представляет существенное условие возникновения тре­воги (прим. 5).

Неодобрение родителей, вызывающее тревогу, заставляет ребенка модифицировать поведение. Он обучается запоминать инциденты, провоцирующие тревогу. При улучшении способности к наблюдению усвоение ребенком паттернов одобрения и неодобрения становится более утонченным. Он усваивает необходимые действия для уменьшения тревоги, устранения болезненного дискомфорта и обретения нежности.

Тревога является негативной, ограничивающей силой в том смысле, что она препятствует наблюдательности, уменьшает способность к различению, противодействует эффективному вспоминанию и предвидению. Однако трево­га побуждает ребенка выделять свои качества, которые нравятся значимым для него взрослым. Он сосредоточивается на осознании одобряемой и неодобряемой деятельности. Эта концентрация содействует развитию его самости.

Постепенно появляются три персонификации «я» — «хо­рошее я», «плохое я» и «не я». «Хорошее я» вбирает опыт одобрения; «плохое я» относится к состояниям тревоги; «не я» связано с паратаксическим опытом наподобие ужаса, страха, отвращения. «Я», или самость, состоит из «хорошего я» и «плохого я» — периодическая актуализация первого или второго зависит от раннего жизненного опыта.

 

ПСИХОСЕКСУАЛЬНОЕ РАЗВИТИЕ

 

ОРТОДОКСАЛЬНАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ: АНАЛЬНО-САДИСТСКАЯ СТАДИЯ

 

Анальная зона имеет существенное значение в формиро­вании личности с двух до четырех лет. Анальное удоволь­ствие испытывается с самого рождения, но не занимает до двух лет ведущего места. Как и оральный период, анальный делится на раннюю и позднюю фазы: «изгоняющую» и «задерживающую». В первой фазе целью является наслаждение ощущениями при экскреции. Помимо разрядки напряже­ния, стимуляция слизистой оболочки нижнего отдела ки­шечника при выделении экскрементов дает чувственное наслаждение, сравнимое с сосанием на оральной стадии (прим. 7). Дополнением к естественному удовольствию слу­жит поощрение родителей, подчеркивающих значимость анальной функции. Преувеличенное внимание взрослых ак­тивирует интерес ребенка. Он научается задерживать фекалии, чтобы испытать большее удовольствие от их выделения. Частые клизмы, которые делают тревожные матери, пред­ставляют еще один интенсивный источник стимуляции. Са­дистский аспект первой анальной фазы выражается прежде всего в самом акте выделения. Фекалии являются объектом, подлежащим разрушению посредством элиминации. Позднее играют роль социальные факторы, поскольку ребенок мо­жет использовать экскрецию в целях неповиновения роди­телям, приучающим его к чистоплотности.

Во второй фазе ребенок в большей степени наслаждается задерживанием, чем выделением фекалий. Одна из причин состоит в открытии, что задерживание тоже может обеспе­чивать интенсивную стимуляцию слизистой оболочки. Дру­гая причина — в высокой ценности, которую придают взрослые отправлениям кишечника. Если отходы ценятся другими, ребенок предпочитает их задерживать, а не «отда­вать». Здесь опять проявляется садистский элемент. Ребенок может утилизировать фекалии в качестве подарка, чтобы продемонстрировать любовь или сохранять их с целью выра­жения жестокости по отношению к родителям (прим. 8).

 

НЕОФРЕЙДИСТСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ: ТОМПСОН И САЛЛИВАН

 

Неофрейдисты интерпретируют анально-садистскую стадию, акцентируя влияние культуры и межличностных отношений. Томпсон (65) учитывает органический фактор, при указании возраста, когда ребенок способен управлять своим сфинктером, но точное время, по ее мнению, в пер­вую очередь детерминируется культурными влияниями. Фрейд описывает их только применительно к нашей культуре. Методы обучения правилам туалета тем не менее отли­чаются в разных культурах, поэтому возраст освоения пра­вил и степень их важности не постоянны. Томпсон считает, что следует подчеркивать не удовольствие от экскреции и задерживания фекалий, а борьбу с родителями. Вначале су­ществует острый конфликт между желаниями ребенка и планами родителей. Удовольствие, которое ребенок случай­но открывает в контролировании фекалий, рассматривает­ся в качестве своего рода утешения за компромисс с родителями, а не как основание биологической стадии развития. Другое положение, поставленное Томпсон под вопрос, — это орально-анально-фаллическая последовательность. Она согласна, что имеются биологические предпосылки для следования анальной стадии за оральной, но считает воз­можной последовательность, противоположную анально-фаллической в другой культуре, поскольку нервные пути, идущие в анус и пенис, созревают приблизительно в одно и то же время (прим. 9).

Салливан (64) связывает анальные функции с влечени­ем к превосходству и стремлением к безопасности. Как крик был всесильным инструментом для младенца, так за­поры становятся могущественным инструментом для ма­ленького ребенка. Если разговорами ребенок не способен достичь слишком многого, то отказ от дефекации обычно сразу сказывается на поведении взрослых и обеспечивает немалое внимание.

 

ЭРИКСОН: АНАЛЬНО-УРЕТРАЛЬНАЯ ЗОНА,

ЗАДЕРЖИВАЮЩИЙ И ЭЛИМИНИРУЮЩИЙ МОДУСЫ

 

Подход Эриксона (16) к анальной стадии содержит эле­менты ортодоксальной и неофрейдистской позиций. В соот­ветствии с последней он подчеркивает важность культурно­го окружения, указывая на широкое разнообразие в обучении правилам туалета в различных культурах. Подобно Фенихелю, он делает акцент на двух противоречащих моду­сах: задерживающем и элиминирующем. Развитие мышечной системы, частью которой являются сфинктеры, по мне­нию Эриксона, предоставляет ребенку большую власть над окружением, выражающуюся в способностях — достигать и схватывать, бросать и отталкивать, присваивать вещи и удерживать их на расстоянии. Все эти кажущиеся противоре­чивыми тенденции подпадают под определение задерживаю­щего и элиминирующего модусов.

В новых социальных модальностях этого времени акценти­руются «разрешение уйти» и «задерживание». Нарушения в анально-уретральной сфере могут привести к разным расстройствам: в самой зоне (спазм прямой или толстой кишки); в мышечной системе (общая расслабленность или напряжен­ность); вызвать навязчивые фантазии (параноидальный страх инородных веществ в теле); в социальной области (попытки контролировать окружение навязчивой систематизацией). Если на оральной стадии «базисное чувство доверия» составляло ядерный конфликт с «базисным чувством зла», то на анальной стадии «автономия» противостоит «стыду» и «сомнению».

 

ОТНОШЕНИЯ С ДРУГИМИ ЛЮДЬМИ

 

ОРТОДОКСАЛЬНАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ

 

Амбивалентность и бисексуальность. В анальном периоде отношение к объектам продолжает оставаться амбивалент­ным, как и на орально-садистской стадии. Анальная амбивалентность имеет физиологическую основу в противоречивом отношении к фекалиям: с одной стороны, ребенок изгоняет объект из тела, с другой — он сохраняет его в качестве драгоценной собственности. Вторая особенность анального отношения — это бисексуальность, которая тоже коренится в физиологии. Прямая кишка является экскреторным полым органом. Как экскреторный орган она способна нечто изго­нять; как полый орган она может подвергаться стимуляции инородным телом. Мужская тенденция представлена первой функцией, женская — второй.

Физиологическая основа анальной стадии, обильно ис­полненной сладострастием и жестокостью, при обучении ту­алету переносится ребенком на отношение к людям. Объекты могут быть задержаны или интроецированы, целиком или частично элиминированы, как в случае с фекалиями. Дру­гим аспектом анальных отношений считается побуждение разделить анальную активность еще с кем-то, например, осуществить совместную дефекацию и т.д. Все это имеет ам­бивалентную ориентацию. Такие отношения могут служить архаическим способом выражения нежности или впослед­ствии они осуждаются как грязные, заслуживающие жесто­кости и презрения.

Предполагается, что анальная фаза также свидетельствует о действительном начале любви к другой личности. Любовь подразумевает стремление сделать другого человека счастли­вым, что в этот период выражается в готовности ребенка расстаться со своим ценным имуществом, фекалиями, что­бы доставить радость родителям (прим. 10).

С другой стороны, фрустрации, вызванные преждевре­менными попытками тренинга, крайне настойчивыми при­нуждениями, непоследовательным воспитанием и т.п., спо­собствуют развитию агрессивного отношения к другим людям и фиксациям. Анально-садистские наклонности, преломляясь через примитивные архаические принципы, при­водят к специфической анальной тревоге. Появляются стра­хи физического ущерба анального происхождения, такие, как страх насильственного извлечения фекалий или телесно­го содержимого.

 

Садизм и мазохизм. Как мы видели, характеристикой этого периода является садизм, представляющий наслажде­ние от агрессии по отношению к объекту. В дополнение име­ет место мазохизм, по крайней мере в рудиментарной форме. Мазохизм преследует пассивную цель получения наслажде­ния от перенесения боли. Садизм и мазохизм связаны с фи­зическим избиением, для которого в этот период предпочи­таемая мишень — ягодицы. Избиением или отшлепыванием, что легко понять, некто реализует свои садистские наклон­ности. Мазохистская функция отчасти сложнее. Она выполняется при условии только не слишком сильной или серьезной боли. На самом деле, избиваемый ребенок сексуально возбуждается из-за раздражения эрогенных зон кожи ягодиц и мышц под кожей. Отношения между садизмом и мазохиз­мом тоже могут быть весьма сложными. Ребенок, например, иногда ведет себя активным, агрессивным образом, чтобы спровоцировать побои (прим. 11).

.

ТЕОРИЯ САЛЛИВАНА

 

Отраженные оценки. По Салливану (64), самость разви­вается из взаимоотношений с другими людьми. Ребенок оценивает себя в соответствии с тем, как его оценивают значимые взрослые. Его психика недостаточно развита и отсутствует необходимый опыт для формирования правильно­го представления о себе, поэтому единственным ориентиром являются реакции на ребенка других людей, так называе­мые «отраженные оценки». Ребенок не способен сомневать­ся, оспаривать и восставать против этих оценок. Он пассивно принимает суждения, которые вначале передаются посред­ством эмпатии, а в описываемом возрастном периоде — сло­вами, жестами, поступками. Если ребенок не является же­ланным и родители обращаются с ним в жестокой и унижающей манере, его самость становится жестокой и уни­жающей. С этих пор он реагирует на других тем же жестоким образом. Если ребенок любим и уважаем значимыми взрос­лыми, он приобретает любящее и уважительное отношение к себе. Отношение к себе, приобретенное в раннем возрасте, проносится через всю жизнь, лишь в некоторой мере оно подвергается изменениям под влиянием экстраординарных обстоятельств и в процессе последующего опыта.

 

Разнообразные «я—ты» паттерны. Межличностные отно­шения паратаксического модуса характеризуются разнооб­разными «я—ты» паттернами. Система самости порождает матрицу «я—ты» паттернов. Ограничение ряда «я—ты» пат­тернов и их разновидность устанавливаются системой само­сти таким же образом, как личность устанавливает ограни­чения самости. Множественностью «я—ты» паттернов объясняются отношения к другим, которые не являются конгруэнтными или объективно обоснованными. Одним из примеров мог бы стать человек, проявляющий различные отношения типа жестокости, любви и страха в той же самой межличностной ситуации. Другой иллюстрацией служит неконгруэнтная реакция жестокости к любящему человеку. В психотерапии пациент реагирует на специалиста на языке его ранних «я—ты» паттернов, интегрирующихся паратакси­ческим путем в настоящее. Жестокий пациент ведет себя, как всегда, потому что значимые взрослые убедили его на раннем этапе жизни, что он достоин насмешек и оскорбле­ний. Пациент недолюбливает или даже ненавидит себя, и поэтому он должен недолюбливать или ненавидеть других, несмотря на некоторые попытки замаскировать свои чувства.

На самом деле, большинство детей не проявляет явной жестокости. Типично смешение отношений привязанности, безразличия и жестокости. Одно из них обычно превалирует, но тем не менее дети отличаются противоречивым, непосле­довательным отношением к себе и поэтому к другим. И не удивительно, что их поведение с людьми сумасбродно и непоследовательно.

 

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ МЕХАНИЗМЫ

 

Хронологическая последовательность формирования за­щитных механизмов мало подвергалась теоретическому ос­мыслению, нечего сказать и о попытках эксперименталь­ного исследования. Анна Фрейд в своей книге «Эго и защитные механизмы» (21) анализирует различные воз­можные основания для классификации и приходит к зак­лючению, что нам едва известна эта область. В период от года до трех лет особенно трудно проследить генетическую последовательность механизмов. Несколько механизмов, такие, как реактивное образование, изоляция, уничтоже­ние, считаются тесно связанными с вытеснением, которое логически более соответствует возрастной стадии между гремя и пятью годами. Поэтому представляется обоснован­ным отложить пространное рассмотрение защитных меха­низмов до следующего раздела (прим. 12).

Тем не менее создается впечатление, что два привнесения относятся именно к раннему детскому возрасту.

 

ОТРИЦАНИЕ В СЛОВАХ И ДЕЙСТВИЯХ: АННА ФРЕЙД

 

Механизм отрицания на первом году жизни проявляется в процессе фантазии, разновидности галлюцинаторного ис­полнения желаний. По мере созревания ребенка, согласно Анне Фрейд, отрицание в фантазиях превращается в отрица­ние с использованием слов и действий. Инфантильное эго, чтобы избавиться от нежелательных фактов, использует раз­ные внешние объекты для инсценировки в целях отрицания реальной ситуации. Отрицание реальности является одним из мотивов детских игр вообще и ролевых игр в особенности. Анна Фрейд пишет (21, с. 89—91):

«Я припоминаю здесь книгу стихов английского писателя, в которой восхитительно описано соприкосновение фантазии и реальности в жизни героя-ребенка. Имеется в виду книга А. А. Милна «Когда мы были очень юными». В детской трех­летнего ребенка — четыре стула. Когда он садится на первый стул, он становится исследователем, плывущим ночью по Амазонке. На втором стуле — он лев, с ревом сражающийся со своей няней, на третьем — он капитан, управляющий в море кораблем. А на четвертом, самом высоком стуле, он пытается просто играть самого себя — маленького мальчика. Нетрудно понять авторский замысел: элементы для построе­ния мира фантазии находятся в распоряжении ребенка, слож­ность его задача состоит в признании фактов реальности.

Любопытно, что взрослые готовы использовать этот са­мый механизм во взаимоотношениях с ребенком. Удоволь­ствие, которое они доставляют ребенку, происходит во мно­гом из отрицания реальности. Общепринято говорить ребенку, что он «взрослый мальчик», что он «силен, как Отец» и «умен, как Мать», «храбр, как солдат» или «упрям, как старший брат». Естественно, когда ребенка хотят успоко­ить, прибегают к искажению реальности. Взрослые уверяют ребенка, что «уже не больно», если он ушибся, что отвергае­мая пища не является невкусной. Если ребенок расстроен чьим-то уходом, ему говорят, что человек вскоре вернется. Некоторые дети действительно ухватываются за утеши­тельную формулировку и повторяют стереотипную фразу в описании своего болезненного состояния. Например, малень­кая двухлетняя девочка, когда мать покидала комнату, от­мечала это механическим мычанием: «Мама скоро придет». Другой (английский) ребенок выкрикивал жалобным голоском при приеме противного лекарства — «оно приятно, оно при­ятно», — фрагмент из предложения, произносимого няней, чтобы внушить ему хороший вкус капель.

Многие подарки, которые преподносят взрослые, содей­ствуют той же иллюзии. Маленькая дамская сумочка, кро­шечный зонтик от солнца или дождя предназначены помочь маленькой девочке представить себя «взрослой леди»; трость, униформа, разные военные игрушки дают возможность ма­ленькому мальчику инсценировать мужественность. Действи­тельно, даже куклы, кроме использования их в разного рода играх, создают иллюзию материнства, в то же время желез­ные дороги, автомобили, кубики не только служат исполне­нию разных желаний, но обеспечивают возможность для суб­лимации, продуцируя приятные фантазии о способности контролировать мир».

Переход от фантазии к реальности труден для ребенка, поскольку родители рассчитывают на немедленное соответ­ствие его возможностей их собственным способностям. Анна Фрейд констатирует (21, с. 91—92):

«От детей ожидают, чтобы они удерживали свои фанта­зии в определенных пределах. Ребенок, только что бывший лошадью или слоном, ходивший на четвереньках, ржавший или трубивший, должен быть готов мгновенно занять место за столом, быть спокойным и хорошо себя вести. Укротитель львов должен слушаться гувернантку, исследователь или пи­рат — подчиняться, когда его посылают спать и в мире взрослых начинают происходить самые интересные вещи. Снисходительное отношение взрослых к механизму детского отрицания реальности моментально исчезает, как только ре­бенок перестает с готовностью, без любых промедлений пере­ходить от фантазии к реальности или пытается осуществ­лять реальное поведение в соответствии с фантазиями, определяя более точно — в тот момент, когда деятельность фантазии перестает быть игрой и становится автоматиз­мом или навязчивостью».

Механизм отрицания посредством слов и действий под­вержен двум ограничениям. Первое применимо и к более раннему отрицанию в фантазии: отрицание может иметь ме­сто до тех пор, пока не препятствует контролированию ре­альности; когда эго созревает, отрицание и реальность, как мы уже упоминали, становятся несовместимыми. Второе ог­раничение применимо только к поздней форме отрицания: в фантазиях у ребенка проявляется величие; поскольку он не рассказывает фантазий, никто не может ему помешать; с другой стороны, драматизация в словах и действиях требует сцены во внешнем мире, поэтому использование механизма отрицания ограничено степенью согласия окружения с инс­ценировкой и одновременно обусловлено внутренне, совме­стимостью с функцией контролирования реальности.

 

УСТАНОВЛЕНИЕ СОГЛАСОВАННОСТИ: САЛЛИВАН

 

Установление согласованности связано с паратаксичес­кой, по Салливану, стадией (прим. 13). Оно состоит в по­пытке скорректировать паратаксическое искажение путем сопоставления собственных мыслей и чувств с соответству­ющими процессами у других людей. По мере совершенство­вания этого механизма ребенок приближается к истине. Он постепенно усваивает паттерны отношений в обществе, и в его языке начинает сказываться осознание грамматических структур. Ребенок более ясно отдает себе отчет, как будут реагировать на его речь, и обучается предсказывать реагиро­вание окружающих. Таким образом, реагирование людей на­чинает связываться ребенком с использованием им опреде­ленных слов и жестов, которые, что подразумевается, являются общепринятыми. Этим путем способ коммуника­ции претерпевает у него изменение от аутистического к консенсуально установленному. Посредством данного процесса ребенок окончательно обучается синтаксическому модусу.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Обсуждая формирование эго в раннем детстве, Фенихель прослеживает развитие активного самоуправления и регули­рования уровня тревоги. В результате обоих процессов возни­кают контроль над двигательным аппаратом и функция суждения о реальности (контролирование реальности). Маленький ребенок научается активно приспосабливаться к окружению. Эго теперь оценивает потенциальную травма­тичность ситуаций, и тревога выступает в качестве защитно­го предупреждающего сигнала. Обычно тревога в это время обусловлена тем, что другие могут нанести ущерб, который ребенок в фантазиях причиняет окружающим, и боязнью утраты любви и защиты. Когда переживаются провоцирующие тревогу ситуации, ребенок через процессы отсроченно­го управления уменьшает напряжение воспроизведением травмирующей ситуации в играх и сновидениях. Развитие речи и мышления существенно содействует новому чувству могущества. Мышление в этот период, как считается, содержит много прелогических и символических элементов. Пред­шественники супер-эго выступают в форме интернализо­ванных родительских запретов.

Салливан говорит о паратаксическом модусе, при котором опыт переживается как мгновенные, несвязанные организми­ческие состояния. Прежняя прототаксическая недифференцированная целостность разделяется на фрагменты, не имеющие логического соотношения друг с другом. Сновидения и реак­ции переноса в психотерапии служат иллюстрацией паратакси­ческого искажения. Коммуникация в возрасте от одного года до трех лет, по мнению Салливана, осуществляется на аутистическом языке, слова носят сугубо личное, частное значение. Тревога описана Салливаном как последствие утраты эйфории и зависит от наград и наказаний в процессе социализации ре­бенка. Тревога сосредоточивает ребенка на одобряемом и нео­добряемом поведении, и из этой концентрации возникает ди­намизм самости. Постепенно формируются три персонификации самости: «я хороший», «я плохой» и «не я».

Психосексуальное развитие, согласно ортодоксальной те­ории, находится на анально-садистской стадии. Различаются две тенденции: ранняя — «изгоняющая» и поздняя — «задерживающая». Экскреция доставляет физиологическое на­слаждение, но может служить и агрессивным намерениям, выражающимся в неповиновении, когда родители настоя­тельно обучают правилам туалета. Задерживающая фаза ос­новывается на стимуляции слизистой оболочки прямой кишки и социальной ценности, которая придается послуша­нию. Неофрейдисты придерживаются мнения, что следует принимать во внимание не экскрецию или задерживание фекалий, а борьбу с родителями. Эриксон занимает проме­жуточную позицию и подчеркивает социальные модальнос­ти: «разрешение уйти» и «задерживание».

Сопутствующие обстоятельства, по ортодоксальным ис­точникам, приводят к амбивалентности, бисексуальности, садизму и мазохизму. Считается, что анальная амбивалент­ность обусловлена противоречивым отношением к фекали­ям; бисексуальность базируется на факте, что прямая кишка — экскреторный полый орган; садизм зарождается при фру­страции в обучении правилам туалета; мазохизм возникает вследствие эротической стимуляции при пошлепывании по ягодицам.

Салливан анализирует межличностные отношения под другим углом. Он описывает влияние «отраженных оценок», с помощью которых ребенок формирует мнение о себе, ис­ходя, главным образом, из реагирования на него значимых взрослых. Салливан также рассматривает множественность «я—ты» паттернов, проявляющуюся в неадекватном отно­шении к другим.

Анна Фрейд констатирует на этом возрастном этапе два новых механизма: «отрицание посредством слов и действий» — более поздний вариант отрицания в фантазии. «Установление согласованности» представляет, по Салливану, процесс, посредством которого индивид пытается исправить паратаксическое искажение, оценивая собственные мысли и чувства путем сопоставления с соответствующими проявлениями у других людей.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1. Процесс отсроченного управления. Тревога, возникшая в результате травмирующего события, в последующем регулируется навязчивым повторением изначальной ситуации. Цель состоит во взятии эмоционального состояния под контроль. Ребенок, под впечатлением от напугавшего его события, в последующем неистово настаивает, чтобы отец описывал детали сцены вновь и вновь. Таким образом, как представляется, он вовлекает отца в процесс разрыва беспокоящей условной связи. Повторение рассказа дает возможность ребенку пережить трево­гу в присутствии вселяющего уверенность взрослого. Каждое повторение уменьшает тревогу, связанную с ситуацией, пока не­обходимость в такого рода управлении не отпадает.

2. Факторы интеллектуального роста. Очевидно, что стремление к контролю за инстинктивными влечениями не может рассматриваться как исключительный или даже главный вклад в интеллектуальное развитие. Созревание интеллектуального аппа­рата в процессе повседневного опыта, не отличающегося эмоци­ональными катаклизмами, должно считаться фундаментальным в становлении интеллектуального потенциала.

3. Прелогическая фаза в нормальном мышлении. Существование прелогического мышления в ненормальных состояниях без затруднений наблюдается и допускается. Однако признание его как составляющей нормального процесса мышления требует некоторого доказательства. К этой проблеме сложно найти под­ход, так как мы не можем получить доступ к мгновенным бес­сознательным предшественникам мысли. Психоаналитическая техника свободных ассоциаций не приближает к решению проблемы, поскольку должна рассматриваться в качестве специфической. Можно помечтать об успехах в электроэнцефалографии, которые позволят точно записывать электрические колебания в мозге, отражающие последовательность процесса мышления. Если была бы обнаружена противоположность в паттернах, связанных с логическим и прелогическим мышлением, тогда бы мы могли проверить гипотезу. Пиаже различает три стадии логического мышления: аутистическую, эгоцентрическую и коммуникативную. Аутистическое мышление свойственно самому раннему  возрасту  и   наименее   приспособлено  к  реальности; эгоцентрическое — типично для возрастного периода от трех до семи лет и функционирует в основном на интуитивном уровне; в коммуникативном мышлении, которое развивается позднее, явно выражено логическое начало.

4. Символизм. Использование маленькими детьми длительное время символического уравнивания может быть подтверждено непосредственным наблюдением за их речевым поведением. Впечатляющей демонстрацией является дьявольское восклицание ребенка двух с половиной лет на поданную сосиску: «Это не отличный сандвич, а сандвич из пениса». Обычно такого примера достаточно, чтобы переубедить скептика. Обильные доказательства можно извлечь из сновидений взрослых и их ответов на проективные методики, наподобие теста Роршаха. Происхождение символических связей, однако, не столь очевидно. Уравнивание денег и фекалий Фенихель объясняет на основании опасности утраты обезличенного имущества, что звучит не очень убедительно. Анализ речевых конструкций и игровой активности маленьких детей в этой связи, вероятно, окажется весьма плодотворным. Анекдотичное свидетельство эквивалентности денег и фекалий обнаруживается в старой практике — ставить должников к позорному столбу и давать им очистительные средства, чтобы заставить уплатить долг. В прошлом рождественскую елку украшали шоколадным человечком, из его анального отверстия выталкивали золотые монеты. Семантическая близость слов «об­чистить» и «очиститься» для психоаналитиков показательна. Жаргонное значение присвоения чужого имущества и значение «опорожнения» пересекаются. Колоритно армейское выражение: «Орел занимается делом в день зарплаты». (Обыгрывается обо­значение в англ. тем же самым словом курсанта летной школы, золотой монеты и птицы. — Прим. перев.)

5. Мышечное напряжение и тревога. Из работ Салливана не ясно, какую роль мышечное напряжение играет по отношению к тревоге. Если оно просто является физиологическим проявлением тревоги, то тогда много других факторов, таких, как уча­щение сердцебиения, потливость, одышка, заслуживают того же упоминания. Если, с другой стороны, мышечному напряжению отводится роль объясняющей причины, т.е. призывается ныне непопулярная теория Джеймса—Ланге, то тогда чувство тревоги в действительности — реакция на лежащее в основе физиологическое нарушение, в данном случае мышечное.

6. Положительная функция тревоги. Рассуждение Салливана о тревоге как силе, способствующей собранности ребенка, соот­ветствует понятию «адаптивной тревоги», предложенному Эллисон Дэвис и др. Умеренная тревога, согласно этому взгляду, оказывает благоприятное воздействие, стимулируя созидательную активность организма с целью предотвращения рецидивов более серьезной тревоги. Отметим, что такая позиция аналогична предположению о благоприятном влиянии некоторой депривации на развитие эго (см. гл. III).

7. Физиологическое удовольствие и анальность. Существующая здесь полемика аналогична обсуждению оральной стадии (см. гл. III, прим.  7). Первично ли физиологическое удовольствие или правильнее говорить о вторичном приобретенном влечении? Экспериментальное изучение анальной функции, в отличие от со­сания, социально мало приемлемо. Можно отважиться высказать догадку, что физиологическое удовольствие само по себе существует, но его значение для личности остается загадочным.

8. Обучение совершению туалета. Антропологические источники содержат многочисленные примеры обучения правилам туалета. В Плейнвилле ребенка учат контролировать сфинктер после обучения речи, тогда как матери народа антанала начина­ют обучать ребенка в двух-трехмесячном возрасте. Жесткий тре­нинг кишечных отправлений в Японии усиливается физическими наказаниями и высмеиванием. Команчи не наказывают ребенка, а используют комбинацию нерезких угроз, поощрений и искус­ных похвал. Гартман, Крис и Левенштайн предполагают, что легкость, с которой происходит обучение, зависит от четырех факторов: 1) стадии созревания функциональных систем, позво­ляющих удерживать удобную позу, понимать обоснованность ре­гуляции и передавать сигналы (Орланский задается вопросом о необходимости завершения миелинизации пирамидного тракта для удовлетворительного тренинга кишечных отправлений, но он признает указанные физические предпосылки); 2) сочув­ственного отношения родителей и их надежды на успех; 3) тер­пимости ребенка к лишениям; 4) удовлетворения от процесса обучения.

Исследования влияний обучения совершению туалета на дет­ское развитие (гл. VIII, прим. 4 — о воздействии раннего анально­го тренинга на взрослую личность) очень ограничены. Гашка ис­следовала влияние тренинга кишечника на 213 трудных детях в Нью-Йоркском госпитале. Группа была разделена на две подгруп­пы: «принуждаемую» (тренинг начинался до восьми месяцев или завершался до восемнадцати месяцев) и «адекватную» (начало — после восьми месяцев и завершение — после восемнадцати месяцев). Она обнаружила у первой подгруппы больше случаев запоров, проявлений тревоги, гнева и т.п. Нормальные дети не изучались и не предпринималось попыток сравнивать условия ок­ружения у двух подгрупп. Надежность данных о тренинге кишеч­ника тоже остается под вопросом, так как сообщения матерей были получены в период, когда две трети детей находились в воз­расте от шести до тринадцати лет. Гашка признает ограничен­ность своих изысканий и указывает, что они просто спровоциру­ют дальнейшие, более определенные исследования. Кох наблюдала за частотой невротических жестов у 46 детей в детс­ком садике и обнаружила положительную корреляцию с часто­той запоров, по отчетам их родителей, у мальчиков, но не обна­ружила корреляции у девочек. Из этих данных не может быть сделано выводов о причинно-следственных отношениях, по­скольку страх и гнев могут уменьшать желудочно-кишечную подвижность и проявляться в нервозной манерности.

Возможность проведения систематических исследований в этой области определенно существует. Наблюдение за влиянием способа и периода обучения туалету следует проводить на раз­личных группах детей, тренируемых при разнообразных услови­ях, но уравненных по домашнему окружению и т.п. Развитие лич­ности у детей в экспериментальных группах нужно сравнивать на протяжении ряда лет. Важно отделить случаи, в которых родители вознаграждают акт дефекации, от случаев, в которых особое внимание уделяется самому продукту, фекалиям. Возможно, те­оретическое утверждение о высокой ценности, приписываемой фекалиям детьми, относится главным образом к второй катего­рии случаев.

9. Аналыю-фаллическая последовательность. Указание Томп­сон относительно возможного влияния культурных различий на хронологию психосексуальных стадий вполне принимается. Однако нам следует больше довольствоваться имеющимися факта­ми, чем гипотетическими заявлениями.

10. Зарождение истинной любви. Если любовь определить как принятие во внимание счастья другого человека, тогда любая попытка установить ее «истинное» начало покажется произвольной. Конечно, должны быть примеры, предшествующие тренин­гу сфинктера — допустим, ребенок на радость родителям тянет­ся к бутылочке с молоком.

11. Физическое битье и мазохизм. Роль в мазохизме сексуального возбуждения кожи ягодиц очень сомнительна. Более про­стое объяснение, основанное на психическом удовлетворении от наказания, представляется гораздо правдоподобнее. В любом случае физиологическую гипотезу трудно обособить и проверить, поскольку шлепанье случается в межличностном контексте. Даже искусственное механическое шлепанье в отсутствии других людей не стало бы решающим контрольным опытом в свете уже утвердившегося символического значения наказания для ребенка.

12. Хронология вытеснения. В своем выступлении в Университете Кларка Анна Фрейд отнесла первоначальное использование вытеснения к анальному периоду. По этому вопросу, кажется, не достигнуто консенсуса.

13. Установление согласованности как механизм. Читателю сле­дует иметь в виду, что разделы книги, озаглавленные «Психоло­гические механизмы», включают не только материал, относя­щийся к проблеме защиты эго. Например, концепция Салливана об установлении согласованности выходит за пределы этой проблемы.

 

ГЛАВА V

 

ОТ ТРЕХ ДО ПЯТИ ЛЕТ

 

К трем годам физическое созревание уже позволяет ре­бенку произвольно регулировать свои функции. Фокус на­шего внимания снова сдвигается, особенно в контексте ор­тодоксальных воззрений, к ускоренному развитию сексуальных интересов, их влиянию на отношения в семье и месту во внутреннем мире ребенка. В этом возрасте возникает эдипов комплекс, совершенствуется функция супер-эго и расширяется использование защитных механизмов. Последо­вательность изложения материала в главе изменена в соот­ветствии с возрастной значимостью разных аспектов лично­сти. Сначала рассматривается психосексуальное развитие и отношения с другими людьми, затем формирование эго и супер-эго и, наконец, защитные механизмы.

 

ПСИХОСЕКСУАЛЬНОЕ РАЗВИТИЕ

 

ОРТОДОКСАЛЬНАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ: ФАЛЛИЧЕСКАЯ СТАДИЯ

 

Уретральный эротизм. Некоторые ортодоксальные ана­литики размещают уретральную стадию между анальной и Фаллической. Фенихель (18) признает значение уретраль­ного эротизма, но в границах фаллической стадии. Первич­ной целью уретрального эротизма считается удовольствие от мочеиспускания. Возможно также вторичное удоволь­ствие от задержания, аналогичное наслаждению от аналь­ного задержания. Вначале удовольствие носит аутоэротичес­кий характер, впоследствии наслаждение доставляют объектные фантазии относительно мочеиспускания на дру­гих. В общем, наслаждение может иметь двойное значение: 1) садистское наслаждение, соответствующее активному проникновению наряду с фантазиями повреждения и раз­рушения; 2) наслаждение от пассивной отдачи и «разреше­ния струиться». У мальчиков активная сторона вскоре заме­тается нормальной генитальностью. У девочек эта активность впоследствии выражается в конфликтах, свя­занных с завистью к пенису, а «разрешение струиться» часто перемещается от мочи к слезам.

Важнейшей особенностью уретрального эротизма явля­ется нарциссическая гордость умением контролировать сфинктер мочевого пузыря. Эта гордость объясняется фак­том, что за уретральную нечистоплотность ребенка обычно наказывают, стремясь вызвать чувство стыда, в значитель­но большей мере, чем за анальную нечистоплотность (прим. 1). Поэтому как идея «быть съеденным» специфична для орального страха, идея «покушения на телесное содер­жимое» характерна для анального страха, так стыд — осо­бая сила, направленная против уретральных соблазнов. Предполагается, что амбиция представляет форму борьбы против стыда (прим. 2).

 

Кастрационная тревога у мальчиков. Ребенок достигает фал­лической фазы на третьем или четвертом году. Интерес к гени­талиям приобретает преувеличенный характер и проявляется в частой мастурбации; возрастает желание физического контак­та, особенно с лицами противоположного пола; преобладают эксгибиционистские тенденции. Независимо от поведенческих проявлений имеет место все разнообразие сексуальных фанта­зий, обычно связанных с мастурбацией (прим. 3).

Считается, что мальчик в фаллической фазе идентифи­цируется со своим пенисом. Высокая нарциссическая оценка органа объясняется обилием ощущений, поэтому активный поиск приятных возбуждений выдвигается на первый план. Генитальные импульсы имеют место от рождения, но в данном возрасте они становятся первичными. В результате край­него нарциссизма мальчик испытывает страх повреждения пениса. Специфический страх фаллического периода называ­ется «кастрационной тревогой».

Фрейд подчеркивал мысль о филогенетических факто­рах, предрасполагающих к кастрационному страху. Фенихель предпочитает мыслить на основе принципа законности: согрешивший орган должен понести наказание. Гартман и Крис (38, с. 22—23) суммируют свои взгляды на происхож­дение кастрационной тревоги в следующем пассаже:

«Фрейд утверждает, что интенсивность кастрационно­го страха, переживаемого ребенком мужского пола в нашей цивилизации, необъяснима, если рассматривать страх как реакцию на реальную угрозу, которой мальчик подвергается в фаллическую фазу; только память о родовом опыте мо­жет служить объяснением. Мы склонны ответить Фрейду собственными аргументами. Несмотря на то, что в нашей цивилизации ребенок более не подвергается угрозе кастра­ции, интенсивная завуалированная агрессия против ребенка способна производить тот же эффект. Можно говорить о «кастрации», всегда витающей в воздухе. Взрослые ограни­чивают маленького мальчика в соответствии с коренящи­мися в их собственном воспитании паттернами. Символи­ческие или отдаленные угрозы кастрации могут иметь место, во всяком случае вероятна подобная интерпретация в переживаниях ребенка. Выпячивание, которым пенис реа­гирует на эротическое возбуждение, представляет для ре­бенка странный феномен независимости части тела от его контроля. Это заставляет ребенка учитывать не деклари­руемое содержание, а скорее скрытое значение ограничений, накладываемых матерью, сестрой, подружкой. И тогда ча­сто наблюдаемые прежде гениталии маленькой девочки приобретают новый смысл как доказательство, подтверждающее страх. Однако интенсивность страха связана не только с настоящим, но также с прошлым опытом. Страшное возмездие окружения оживляет в памяти сход­ные тревоги, когда доминировало стремление к удовлетво­рению других желаний и вместо страха кастрации возникал страх утраты любви» (см. прим. 4).

Кастрационная тревога маленького мальчика может рас­пространяться на различные вещи. Он боится тонзиллэкто­мии, испытывает страх, когда цыпленку отрывают голову, боится повредить глаза. Другая разновидность страхов отно­сится к представлению, что пенис может быть поврежден вследствие мастурбации, обрезания, или подобная тревога зарождается при виде большого пениса у взрослого. Фени­хель приводит в доказательство готовность взрослых отпускать шутки о кастрации. Эти шутки интерпретируются как способ успокоить собственные страхи за счет запугивания других. Иными словами: «Если я достаточно силен, чтобы запугивать других, я сам не боюсь» (прим. 5).

 

Зависть к пенису у девочек. Фаллическая стадия у женщин характеризуется физиологическим доминированием клитора в большей мере, чем вагинальной сексуальностью, и конф­ликтом, связанным с завистью к пенису. В этом периоде жизни клитор является настолько богатой ощущениями об­ластью половой системы, что привлекает в целях разрядки сексуального возбуждения. Он становится центром мастурба­ции. Сдвиг от клитора к влагалищу в качестве главной эро­генной зоны происходит в жизни позднее, обычно к пубер­татному периоду.

Зависть к пенису возникает, когда маленькая девочка замечает анатомическое отличие в гениталиях. Она не только чувствует, что ей хотелось бы обладать пенисом, но, вероят­но, предполагает, что имела и лишилась его. В ее глазах обла­дание пенисом создает преимущество по сравнению с кли­тором в мастурбации и мочеиспускании. Параллельно возникает мысль об отсутствии пениса как результате нака­зания, заслуженного или незаслуженного.

Фенихель признает, что первичная зависть маленькой де­вочки к пенису способна претерпевать значительное видоиз­менение вследствие последующих культурных влияний. Он указывает (18, с. 81—82):

«В нашей культуре много причин, вызывающих у женщин зависть к мужчине. Мужские устремления разного рода могут добавиться к первичной зависти в отношении пениса, особенно после опыта неудач, фрустраций, притеснений на женском по­прище. Огромные отличия между мужчинами и женщинами в разных культурах, конфликты вокруг предписываемых паттер­нов усложняют «психологические последствия анатомического отличия». В этом аспекте представляется совершенно пра­вильным заключение Фромма: «Определенные биологические раз­личия приводят к характерологическим различиям; такие раз­личия смешиваются с теми, которые напрямую порождены социальными факторами; последние намного сильнее по эффек­ту и способны увеличивать или уменьшать биологически укоре­ненные различия и противостоять им».

 

Мастурбация. В раннем детстве мастурбация — нормальное тление. В фаллический период ее частота нарастает и при­вносятся фантазии об объектах. Кроме наслаждения, мастур­бация выполняет функцию постепенного обучения управле­нию сексуальным возбуждением, так же, как игра помогает достичь отсроченного управления сильными впечатлениями и в последующем прогнозировать события. Считается, что чувства вины и страха, связанные с мастурбацией, возника­ют не из-за нее самой, но скорее в результате сопутствую­щих фантазий, которые обычно представляют варианты эдипова комплекса (прим. 6).

 

НЕОФРЕЙДИСТСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ

 

Томпсон о фаллической фазе. Томпсон полагает, что фал­лическая фаза, наподобие оральной и анальной, имеет не­которую органическую основу. Мальчик не проявляет инте­реса к своему пенису до тех пор, пока он способен в какой-то мере контролировать его. В это время дети поглоще­ны стремлением узнать функцию пениса и почему мальчики отличаются от девочек. Они открывают приятные ощуще­ния, которые получаются от манипуляций с гениталиями. Зависть к пенису возникает у девочки из ревности к тому, что мальчик может делать с пенисом (например, при моче­испускании направить струю дальше, чем она).

Отношение родителей тоже играет важную роль. Даже се­годня все еще широко распространено сильное неодобрение игры с гениталиями. В таких случаях легко видеть, как возникает кастрационная тревога. Томпсон, однако, не уверена, что не испытавшие угроз дети будут тревожны, лишь заме­тив отличие между полами.

 

Хорни о зависти к пенису. Воззрения Хорни, одной из ведущих неофрейдистов, до сих пор не приводились в кни­ге, так как она не придает большого значения развитию в раннем детстве. Хорни тем не менее высказывает мнение на тему о «зависти к пенису». Согласно ее точке зрения (41), специфические воздействия условий культуры порождают особые качества у мужчин и женщин. Желание обладать пенисом или быть мужчиной может выражать стремление иметь качества, которые в нашей культуре считаются мужс­кими: сила, мужество, независимость, успех, сексуальная свобода, право выбора партнера. Возможно искажение вы­тесненных амбиций, но не вследствие сексуальных пережи­ваний в раннем детстве. Страх перед собственной женственностью является причиной того, что Хорни описывает как «бегство от женственности». Это понятие подобно адлеровс­кому представлению о «мужском протесте» (4), при котором женщина реагирует на чувство неполноценности по отноше­нию к мужчине попыткой выполнения мужских ролей.

Фенихель признает, что у женщин с сильной завистью к пенису конфликт зародился в детстве. Реактивацию конф­ликта он тоже склонен трактовать в культурологическом плане, а не в смысле обычной регрессии (прим. 7).

 

ЭРИКСОН: ФАЛЛИЧЕСКАЯ ЗОНА, ИНТРУЗИВНЫЙ МОДУС

 

Эриксон (16) характеризует «фаллически-локомотор­ную» стадию в понятиях разнообразных сходных действий и фантазий: физическое нападение на других; «проникно­вение» в их уши и давление на психику агрессивной бол­товней; захват пространства энергичным передвижением; проникновение в неизвестное неистощаемым любопыт­ством. Считается, что сексуальные действия взрослых ви­дятся ребенку как проявление взаимной агрессии, в кото­рой мужчина играет интрузивную (вторгающуюся) роль, а женщина — инкорпорирующую, «паучью» роль. Девочки имеют склонность приобретать «требовательно-поглощаю­щие» паттерны в пропорции, определяющейся предшеству­ющим опытом, темпераментом и культурными акцентами. Если девочка не способна принять и приспособиться к женскому модусу «поглощения» и «включения», у нее раз­виваются установки на поддразнивание, выпрашивание, «схватывание».

Основные социальные модальности в фаллический пери­од у обоих полов описаны как «корыстные действия»: лобо­вая атака, удовольствие от соревнования, настойчивость в преследовании цели, наслаждение победой. Ребенок таким образом обучается предпосылкам инициативы, т.е. выбору целей и упорству в их достижении.

 

ОТНОШЕНИЯ С ДРУГИМИ ЛЮДЬМИ

 

ОРТОДОКСАЛЬНАЯ ПОЗИЦИЯ

 

Эдипов комплекс. Развитие отношения к объекту у мальчика относительно простое, так как в фаллической стадии он остается связанным со своим первым объектом, матерью. Эдипов комплекс подразумевает сексуальную любовь к родителю противоположного пола и ненависть или даже желание смерти для родителя того же пола. Этот комплекс называют кульминационным пунктом инфан­тильной сексуальности. Преодоление эдиповых устремле­ний является предпосылкой в развитии нормальной взрослой сексуальности, в то время как бессознательная привязанность к эдиповым влечениям представляет крае­угольный камень неврозов.

В простейшем случае уже имеющаяся у мальчика привя­занность к матери слегка окрашивается сильно проявляющи­мися сексуальными влечениями. Отец выступает как препят­ствие в удовлетворении влечений и должен быть устранен. В фантазиях мальчик занимает место соперника-отца, так называемый «позитивный эдипов комплекс». Негативный ком­плекс возникает, когда превалирует любовь к отцу и мать воспринимается в качестве ненавистного препятствия.

Особая форма, которую принимает эдипов комплекс у каждого индивида, зависит от его опыта. Некоторые факто­ры, оказывающие влияние, следующие (18):

1. Травмирующие события, такие, как преждевременное обольщение, действительное или сфантазированное; наблюдение за сексуальными сценами между родителями или другими взрослыми («первичные сцены»); рождение еще одного ребенка, который теперь требует большего внимания матери.

2. Бессознательная сексуальная любовь родителей к их детям, порождающая все разновидности соблазнов и вины.

3. Единственный ребенок страдает сильнее, поскольку другие дети облегчают давление родителей.

4. Отсутствие одного из родителей усложняет отношение к оставшемуся и утраченному родителю.

5. Конфликты и споры между родителями, особенно относительно ребенка, усиливают эдиповы проблемы.

6. Семейная мораль, в частности отношение к мастурбации, оказывает влияние на эдиповы конфликты.

7. Социальный статус родителей изменяет форму эдипова комплекса. В низшем социальном классе, например, дети в большей степени не защищены от сексуальных и агрессивных переживаний.

Эдипов комплекс, по Фенихелю, несомненно, является результатом влияния семьи. При изменениях семейного ук­лада эдипов комплекс тоже неизбежно претерпевает изме­нения. В обществах с семейным укладом, отличным от на­шего, эдипов комплекс имеет другие особенности. Фенихель цитирует фрейдовскую филогенетическую тео­рию «первобытной орды», согласно которой доисторичес­кий вождь племени был убит и съеден своими сыновьями, за этим последовали раскаяние и воспрещение. Фенихель тем не менее воздерживается от комментариев по поводу полезности данной теории.

 

Перемена объекта у девочек. У девочек развитие отноше­ний к объекту представляется более сложным, ввиду необ­ходимости дальнейшего шага: перенос (трансфер) от мате­ри к отцу. Разочарование в матери объясняется рядом причин. Среди них: отнятие от груди, приучение к прави­лам туалета, рождение других детей. Кроме того, существу­ет особо значимая обида, основанная на убеждении в первоначальном обладании пенисом, который отняла мать. Цель заключается в получении от отца возмещений, в ко­торых отказано матерью. В фантазиях идея «пениса» замеща­ется идеей «ребенка», и рецептивные устремления заменя­ются активными. Эдипов комплекс у девочек (иногда называемый комплексом Электры) аналогичен, следовательно, этому комплексу у мальчиков. Девочка любит отца и хочет иметь от него ребенка, что смешивается с чувства­ми вины и ревнивой ненависти к матери. Остатки доэдипо­вой привязанности к матери все еще сохраняются, поэтому женщины относятся к своим матерям более амбивалентно, чем мужчины к отцам (прим. 8).

 

ДРУГИЕ ВОЗЗРЕНИЯ НА ЭДИПОВ КОМПЛЕКС

 

Адлер. Согласно Адлеру (5), в интерпретации эдипова комплекса следует исходить из избалованности ребенка. В нормальных условиях после периода раннего детства ребенок проявляет почти равный интерес к отцу и матери. Внешние обстоятельства, однако, могут направить его интерес к од­ному из родителей. Например, длительная болезнь, требую­щая постоянной заботы матери, может создать дистанцию между ребенком и отцом. Для Адлера эдипов комплекс — «ничего более, чем одно из многих проявлений в жизни избалованного ребенка».

Сексуальный элемент вступает в картину следующим об­разом: избалованный ребенок преждевременно созревает в сексуальном отношении, так как его желания всегда удов­летворяются. Ему сверх меры попустительствуют в сексуаль­ных фантазиях и мастурбации, и тем самым стимулируют развитие сексуальности. Другой фактор заключается в повы­шении сексуальной возбудимости балующей матерью по­средством чрезмерных поцелуев и нежностей. Поскольку мать первоисточник межличностных взаимоотношений, сек­суальные фантазии направляются в ее сторону. Несмотря на это, сексуальное наслаждение лишь сопутствует стремлению к власти над матерью. Ребенок открывает, что способен до­минировать над ней. Следовательно, эдипов комплекс — «не краеугольный камень неврозов, а просто порочный неесте­ственный результат материнского попустительства».

 

Юнг. Эдипов комплекс, по Юнгу (47), реальное психи­ческое образование. Он разъясняет, что на ранней стадии недифференцированной сексуальности и мальчик и девочка устремлены к матери, которая воспринимается как источ­ник наслаждения, защиты и пищи. Имеет место также жела­ние избавиться от отца. Эротический элемент постоянно на­растает, однако у девочек начинает развиваться типичная привязанность к отцу с соответствующей ревностью к матери, так называемый «комплекс Электры». Эротизм достига­ет новой стадии после пубертатного возраста, когда эманси­пация от родителей более или менее достигнута. Юнг видит в декларируемом Фрейдом инцестном желании только симво­лическое выражение стремления вернуться к изначальному источнику жизни, в материнские объятия для успокоения или в материнское лоно для возрождения.

 

Ранк. Этот аналитик (58) оспаривает концепцию Юнга относительно эдипова комплекса как фантазии о возрожде­нии. Он обосновывает бессознательные сексуальные желания теорией родовой травмы. Согласно Ранку, материнское тело от рождения является источником страха (гл. I). Маленький ребенок теперь бессознательно чувствует возможность транс­формировать изначальный источник боли, материнские ге­ниталии, в источник наслаждения. Такие попытки, однако, обречены на неудачу из-за сильной тревоги, связанной с родовой травмой.

В дополнение к данной интерпретации Ранк подчеркивает особенности семейной ситуации. Он полагает, что представ­ление об «эдипе» следует распространить на отношение ре­бенка к обоим родителям: ребенок одновременно хочет как соединить, так и разъединить родителей. Любая семейная ситуация включает разнообразные потребности со стороны родителей и ребенка. Родители могут пытаться решать свои семейные проблемы, втягивая ребенка в конфликт, и он способен использовать их чувство вины в собственных целях. В процессе осуществления членами семьи социальных ролей возникают различные осложнения. Биологические побужде­ния привлекают родителей к ребенку противоположного пола, психологические потребности, наоборот, направлены на ребенка одинакового пола. Отец, например, больше лю­бит сына, поскольку видит в нем прямого продолжателя и наследника. Индивидуальность ребенка подвергается угрозе вследствие того, что он претендует на большее, чем простое продолжение отцовского эго, поэтому ребенок ищет убежи­ща у матери и в результате развивается фиксация. В силу схожих причин дочь склоняется к отцу. Ранк заявляет: «Ро­дители борются, открыто или подспудно, за душу ребенка в биологическом (противоположный пол) или эгоистическом смысле (одинаковый пол); ребенок соответственно исполь­зует родителей и настраивает их друг против друга, чтобы спасти свою индивидуальность».

 

Хорни. Согласно Хорни (41), эдиповы привязанности воз­никают в результате семейных отношений, а не в силу биоло­гических причин. Существуют два рода условий: 1) сексуаль­ная стимуляция со стороны родителей; 2) тревога вследствие конфликта между потребностью ребенка в зависимости и его жестокостью в отношении к родителям. Сексуальная стиму­ляция может состоять в выраженных сексуальных поползно­вениях, сексуально окрашенной нежности и эмоционально «слишком теплой» домашней атмосфере. Целью ребенка явля­ется любовь, и его привязанность отдается родителю, вызы­вающему любовь или сексуальные желания. В русле второго рода условий ребенок держится за родителя, вселяющего большую уверенность. Его целью в этом случае является ско­рее безопасность, чем любовь. Он привязывается к более сильному и внушающему страх родителю. Сексуальная окрас­ка здесь тоже возможна, но не играет существенной роли. Хорни говорит, что невротические привязанности возникают главным образом во втором случае.

Оба случая представляют собой «реакцию на провокацию извне». Ранние взаимоотношения ребенка очень важны. Хор­ни тем не менее сомневается, что сексуальное тяготение к родителям достаточно, чтобы соответствовать описанному Фрейдом эдипову комплексу. Отсутствие биологической обусловленности феномена, по ее мнению, можно утверж­дать с уверенностью.

 

Фромм. Наблюдения Фрейда за проявлениями эдипова комплекса, по мнению Фромма (31), правильные, но оши­бочна их интерпретация. Фромм согласен с наличием сексу­альных побуждений у детей, формированием продолжитель­ной зависимости, однако считает, что конфликт между отцом и сыном характерен для патриархальных обществ. В свете современных данных этот конфликт неправильно ин­терпретировать как сексуальное соперничество: 1) эдипов комплекс не является универсальным; 2) соперничество не встречается в обществах, в которых не существует сильного патриархального авторитета; 3) привязанность к матери в основном не сексуальна. Инфантильная сексуальность не обязательно направлена на мать. Удовлетворение может про­исходить аутоэротическим путем и в контактах с другими детьми. Более того, причина фиксации на матери — в доми­нирующем отношении к ребенку, выставляющем его беспо­мощным и нуждающимся в слишком сильной опеке и люб­ви (прим. 9).

Конфликт между отцом и сыном представляет продукт авторитарного патриархального общества, в котором сын воспринимается в качестве отцовской собственности и с ним обращаются, как с вещью, подобной движимому иму­ществу или живой твари. В конфликте мало общего с сексу­альным соперничеством. Отношение отца к сыну, порожда­ющее конфликт, противоречит желанию человека быть независимым и свободным. Чем сильнее давление со стороны отца, чтобы сделать сына орудием собственных целей, тем острее будет конфликт.

 

Салливан. Эдипов комплекс, по Салливану, объясняется фамильярностью и отчужденностью в отношениях между ро­дителями и ребенком. Считается, что фамильярность родителя к ребенку одинакового пола приводит к авторитарному отно­шению и порождает у ребенка жестокость и негодование. С другой стороны, отличие пола приводит к отчужденности. Родитель обращается с ребенком противоположного пола с большей предусмотрительностью, в «лайковых перчатках». Свобода от давления родителя противоположного пола часто порождает чувство привязанности и любви к нему.

 

Томпсон. Эдипов комплекс, согласно Томпсон, зависит от особенностей межличностных отношений в семье. Под этим она понимает многим большее, чем эротические реак­ции. Ребенок настраивает родителей друг против друга по принципу — «разделяй и властвуй». Одновременно он испы­тывает жестокость к родителям, когда родители препятству­ют осуществлению его интересов. Эротизм, по мнению Томпсон, носит форму отреагирования на ребенке сексуальных потребностей родителей. Это легко достижимо, поскольку ребенок открывает, что при физическом контакте с родите­лями обычно происходит генитальное наслаждение.

 

ФОРМИРОВАНИЕ ЭГО И СУПЕР-ЭГО

 

ОРТОДОКСАЛЬНАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ

 

Развитие супер-эго. Согласно Фрейду (26), супер-эго явля­ется наследником эдипова комплекса. Мальчик испытывает сексуальное влечение к матери и жестокость к отцу из-за страха кастрации. По словам Фрейда, комплекс «разбивается вдребезги шокирующей угрозой кастрации». Девочка отказывается от своего эдипова комплекса более медленно и менее полно в результате страха утраты материнской любви, кото­рый не так динамичен и силен, как страх кастрации. С разре­шением эдипова комплекса «выбор объекта» регрессивно за­мещается идентификациями. Выбор объекта был связан со стремлением к сексуальному обладанию кем-то (например, мальчика привлекала мать), тогда как идентификация подра­зумевает желание стать похожим на кого-то (например, маль­чик перенимает отцовские черты) (прим. 10).

Считается, что крушение эдипова комплекса вызывает регрессию от более дифференцированного типа отношения к объекту на низшую ступень — к интроекции и оральности. Сексуальное желание обладать объектом замещается несек­суальными изменениями внутри эго. Вследствие ощущения дистанции между родителями и детьми интроецированные родители не сливаются с остальным эго. Вместо этого проис­ходит комбинирование с предшествующими интроекциями родителей, или предтечами супер-эго, чтобы сформировать «преципитат» внутри эго. Поздние идентификации отличаются от ранних в следующем: ребенок в целях избегания конфликтов, вращающихся вокруг любви, ненависти, вины, тревоги, идентифицируется не с реальными, а с иде­ализируемыми родителями. Он производит «очистку» их по­ведения в своей психике, якобы они постоянно верны про­поведуемым принципам и стремятся к соблюдению морали. По Фрейду, у ребенка осуществляется идентификация с су­пер-эго родителей. Идеализация, имевшая место ранее, при­писывала родителям магические силы, теперь впервые идеа­лизация касается морали поведения.

Фенихель полагает, что с формированием супер-эго свя­зано много нерешенных проблем. Если бы супер-эго явля­лось простой идентификацией с фрустрирующим объектом эдипова комплекса, то у мальчика, по мнению Фенихеля, должно было бы развиться «материнское» супер-эго, а у девочки — «отцовское». Этого не происходит, хотя у каждо­го имеются черты супер-эго обоих родителей. Фенихель го­ворит о решающем значении в нашей культуре отцовского супер-эго независимо от пола (прим. 11). Выраженная иден­тификация осуществляется с родителем, кто воспринимает­ся как основной источник фрустрации. И у мальчиков, и у девочек это обычно отец.

 

Функции эго и супер-эго. Функции эго, как мы уже виде­ли, сосредоточиваются на отношении к реальности. Цель эго сводится к достижению некоторого компромисса между дав­лениями ид, супер-эго и внешнего мира. Эго контролирует двигательный и перцептивный аппараты, ориентирует в те­кущей реальности и прогнозирует будущее, в его функцию входит посредничество между требованиями реальности и запросами психических образований.

Функции супер-эго концентрируются вокруг мораль­ных устоев. Считается, что самокритика и формирование идеалов — это прерогатива супер-эго. В нем заключены усво­енные стандарты общества, куда входят родительские уста­новки в интерпретации ребенка и его собственные идеалы. В большой степени супер-эго является бессознательным, так как формируется в очень раннем возрасте. Именно значи­тельной неосознанностью супер-эго и недоступностью пол­ноценного соизмерения с реальностью отчасти объясняется иррациональная суровость сознания. В известном смысле, по мнению Фрейда, посредством супер-эго происходит влия­ние культуры на поведение.

С возникновением супер-эго изменяются различные пси­хические функции. Тревога отчасти трансформируется в чувство вины. Вместо ожидания опасностей извне, таких, как утрата любви, страх кастрации, появляется внутренний представитель этих опасностей. «Утрата покровительства су­пер-эго» начинает восприниматься как крайне болезненное снижение самоуважения. Привилегия распоряжаться удовлетворением нарциссических потребностей ребенка, способ­ствующих сохранению умиротворенности, теперь переходит к супер-эго.

Супер-эго является наследником родителей не только в качестве источника угроз и наказаний, но и как гарант за­щиты и любви. Хорошее или плохое отношение супер-эго так же важно, как в прошлом отношение родителей. Переход контроля от родителей к супер-эго представляет предпосыл­ку установления независимости. Самоуважение более не ре­гулируется одобрением или порицанием со стороны вне­шних объектов, а в основном зависит от ощущения правильности или неправильности сделанного. Согласие с требованиями супер-эго доставляет чувства наслаждения и безопасности того же рода, что в прошлом ребенок получал от внешних источников любви. Отказ от послушания вызывает чувство вины и угрызения совести, которые подобны ощущениям ребенка при утрате любви.

 

Отношения супер-эго к эго и ид. Взаимосвязь супер-эго и эго основана на отношении их обоих к внешнему миру. Су­пер-эго является вариантом эго с более узкой сферой функ­ционирования. Вследствие относительно поздней инкорпора­ции в супер-эго внешнего мира супер-эго сохраняет приближенность к нему. Чтобы поддержать это утвержде­ние, Фенихель говорит, что многие люди руководствуются в поведении и самоуважении не только тем, что сами счита­ют правильным, но также предположением о мнении дру­гих. Супер-эго и объекты, предъявляющие требования, не всегда четко различаются. Функция супер-эго поэтому легко ретроецируется, т.е. перемещается на вновь появляющиеся авторитеты. Другое подтверждение факта о более высоком уровне структуры супер-эго по сравнению с эго состоит в роли, которую играют слуховые стимулы. Для эго слуховые стимулы, или слова, приобретают важность вслед за кинестетическим и зрительным опытом архаического эго. С другой стороны, для супер-эго слова важны с самого начала его формирования, поскольку установки родителей инкорпори­руются главным образом посредством слуха.

Супер-эго связано с ид своим происхождением. Наиболее существенные объекты ид — это объекты эдипова комплек­са, продолжающие жить в супер-эго. Данный генезис, как считается, объясняет инстинктивное подобие и иррацио­нальный характер многих устремлений супер-эго, которые при нормальном развитии должны быть преодолены с помо­щью разумных оценок эго. По словам Фрейда, «супер-эго глубоко погружено в ид».

 

КОНЦЕПЦИЯ РАНКА О СУПЕР ЭГО

 

Ранк (40) считает основой супер-эго отношения между матерью и ребенком, а происхождение его функций усмат­ривает в заторможенном садизме. Существуют три различных супер-эго или три различные стадии в развитии супер-эго: 1) биологическое супер-эго появляется в жизни очень рано и связано с отнятием от материнской груди, что пробуждает орально-садистское либидо; это либидо частично расходует­ся на реакции гнева против матери, из остатка формируются внутренние запреты; 2) моральное супер-эго возникает на анальной стадии в результате обучения правилам туалета и составляет суть садомазохистского механизма; 3) социаль­ное супер-эго возникает в эдипов период в процессе иден­тификации и интроекции родительских запретов.

По Ранку, реальным ядром супер-эго является «строгая мать» — не реальная мать, а как в садистском аспекте ее понимает ребенок. Ранк проводит различие между «прими­тивным» и «правильно функционирующим» супер-эго. Пер­вое проявляет потребность в наказании, постоянно пытаясь разгрузить себя и восстановить наказание извне.

Ранк также дифференцирует супер-эго у мужчин и жен­щин. Девочка в эдипов период сохраняет первичное биологи­ческое супер-эго, в то же время мальчик надстраивает над первичным материнским супер-эго отцовское социальное су­пер-эго. Таким образом, женское супер-эго состоит из запретов в гораздо большей степени, чем из чувства вины, тогда как в мужском супер-эго доминирует тревога (прим. 12).

 

ФРОММ: СОПОСТАВЛЕНИЕ АВТОРИТАРНОГО

И ГУМАНИСТИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ

 

Согласно Фромму (30), авторитарное сознание соответ­ствует фрейдовскому супер-эго. Это голос интернализован­ного внешнего авторитета, такого, как родители; страх пе­ред наказанием и надежда на поощрение отличаются от прежних только в смысле интернализации. Хорошее или плохое поведение ребенка зависит единственно от хороших или плохих качеств авторитарных фигур. Сила авторитарного сознания продолжает оставаться в связи с внешним автори­тетом. Если внешние фигуры сходят со сцены, сознание ос­лабевает и теряет силу. В то же время сознание влияет на представление человека о внешних авторитетах, поскольку существует потребность в идеалах, и проецирует свой образ совершенства на авторитеты. Очень часто это взаимодействие интернализации и проекции является причиной непоколе­бимого убеждения в идеальном характере авторитета и не­восприимчивости к любым противоречащим эмпирическим доказательствам.

Содержание авторитарного сознания имеет в основе при­казания и табу; его сила коренится в эмоциях страха и вос­хищения авторитетом. Пристойное авторитарное сознание испытывает чувства благополучия и безопасности, что под­разумевает одобрение авторитетом; провинившееся сознание переполнено страхом, заслуженностью наказания ввиду не­выполнения воли авторитета.

Гуманистическое сознание, с другой стороны, не являет­ся интернализованным голосом авторитета, а представляет самого индивида. Это реакция целостной личности на пра­вильное или неправильное функционирование в соответ­ствии с собственным пониманием успехов и неудач в искусстве жизни. Гуманистическое сознание выражает собственные интересы человека и его целостность. Цель та­кого сознания состоит в продуктивности и счастье. Когда самость не реализована, возникает чувство вины, и оно проявляется в страхах неодобрения, смерти и старения. Напри­мер, если личность не одобряет себя из-за безуспешности продуктивной жизни, она подменяет собственное одобрение одобрением другими. Таким образом, бессознательное чув­ство вины приводит к страху неодобрения.

Каждый, согласно Фромму, обладает и авторитарным и гуманистическим сознанием. Относительная их сила и взаи­моотношение зависят от индивидуального опыта. Одна из форм взаимоотношения проявляется в чувстве вины, ко­торое динамически коренится в гуманистическом созна­нии, хотя осознается в понятиях авторитарного сознания. Человек на уровне сознания испытывает вину ввиду неудо­вольствия авторитетов, хотя он живет не в соответствии с собственными установками. Если сознание базируется на ригидном, неприступном иррациональном авторитете, раз­витие гуманистического аспекта может почти полностью подавляться. Обычно авторитарное сознание существует в качестве предпосылки формирования гуманистического со­знания, но Фромм считает, что это необязательно в неав­торитарном обществе.

 

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ МЕХАНИЗМЫ

 

ОРТОДОКСЫ О ЗАЩИТНЫХ МЕХАНИЗМАХ

 

Вводные комментарии. Прежде чем приступить к рассмот­рению собственно защитных механизмов, следует проанали­зировать более детально такие понятия, как «психическая энергия», «закрытая система», «катексис» и «контр-катек­сис». Вспомним, что каждый предположительно обладает фиксированным количеством психической энергии, или либидо, которая привязывается к различным органам тела и претерпевает различные трансформации. Источником энер­гии является ид, которое подобно резервуару. Энергия из резервуара может быть вложена в объекты («объект-катек­сис») или в самость («эго-катексис»). Примером объект-ка­тексиса может служить влюбленность в киноактрису или сильное наслаждение от владения новой машиной. Другими словами, внешний объект, человек или вещь, высоко оцениваются. Иллюстрацией эго-катексиса является нарциссизм или самовлюбленность, при которой либидная энергия об­ращается внутрь. В этом аспекте придерживаться теории не трудно. Неясность начинается при переходе к проблеме рас­пределения энергии между ид, эго и супер-эго.

Учитывая, что изначальный источник энергии — ид, не­понятно, доступна ли энергия для эго. Становится ли эго обладателем собственной энергии, которой может распоря­жаться относительно автономно, или необходимо постоян­но занимать энергию у ид? Подобный вопрос относится и к супер-эго.

Насколько можно понять, ортодоксальная позиция под­разумевает следующие представления: эго и супер-эго в процессе формирования приобретают количество энергии, специально находящееся в их распоряжении. Эти энергети­ческие запасы являются своего рода резервом, который при­влекается в случае необходимости. В нормальных условиях эго выполняет роль наблюдателя, или посредника, между ид и внешним миром, направляя энергию ид в соответствии с          требованиями реальности. Предполагается, что при отсутствии затруднений эго не использует собственные силы и, по крайней мере, пассивно сотрудничает с ид. Однако в случаях конфликтов эго опирается на собственные резервы, чтобы активизировать свои обязанности и попытаться ока­зать сопротивление проникновению импульсов ид. Поняти­ем «контр-катексис» обозначается блокирование от проник­новения в сознание энергии ид посредством энергии эго.

Супер-эго может вступать в борьбу и на стороне эго и на стороне ид. После становления супер-эго на нем в большой степени лежит ответственность за решения, касающиеся до­пущения разрядки инстинктивной энергии. Когда реализация инстинктов окрашена чувством вины, это значит, что супер-эго вступило в союз с эго против ид. В свою очередь в болез­ненных случаях само эго защищается от непосильного чувства вины, возникшего из-за сотрудничества супер-эго с ид.

 

Успешная и безуспешная защита эго. Фенихель проводит различение между успешной защитой эго, при которой от­падает необходимость блокирования побуждений ид, и безуспешной защитой эго, при которой процесс блокирова­ния следует постоянно возобновлять. Разграничить два вида защиты порой невозможно. Успешная защита включает раз­личные типы сублимации; безуспешная, или патологичес­кая, — задействует механизмы отрицания, проекции, интроекции, регрессии, реактивного образования, уничтожения, изоляции, вытеснения и перемещения. Некоторые из механизмов уже обсуждались, остановимся теперь на остальных (прим. 13).

 

Сублимация: сопоставление взглядов Фенихеля и Стербы. Посредством сублимации эго изменяет цель или объект (иногда и то и другое) побуждений ид, не прибегая к бло­кированию разрядки. В противоположность безуспешной за­щите, которая использует контр-катексис, сублимация по­буждений выражается в их разрядке через искусственные пути. Изначальные побуждения исчезают, поскольку их энергия отводится в катексис заместителя. Защитные силы эго не сталкиваются с инстинктивными силами напрямую, как в случае с контр-катексисом, а происходит соприкосно­вение и объединение энергий. Наряду с торможением ин­стинктивной цели осуществляется процесс десексуализации. Фенихель, однако, уклоняется от точки зрения, что десек­суализация неизбежно приводит к выбору высшего, соци­ально более приемлемого объекта. Он предпочитает не затра­гивать ценностный аспект определения, хотя большинство авторов, наподобие Стербы, обсуждают этот аспект.

Фенихель также более строго очерчивает условия, при которых возможна сублимация. По его мнению, сублимация относится только к прегенитальным устремлениям. Он гово­рит, что маловероятно существование сублимации гениталь­ной сексуальности у взрослых, так как генитальность обес­печивает достижение полной разрядки в оргазме. Прегенитальные устремления, не получившие сексуального выражения в предшествующих сексуальному акту различ­ных удовольствиях, подходят для сублимации, но только при условии, что индивид достигает нормальной взрослой фазы «первичности гениталий». Если, наоборот, прегени­тальные устремления подавляются и остаются в бессознательном, соперничая с первичностью гениталий, они не мо­гут быть успешно сублимированы.

Другие ортодоксальные аналитики не принимают точки зрения, что генитальность является предпосылкой для суб­лимации. Стерба (63), например, приводит простую иллюст­рацию сублимации у ребенка, оставляющего игру с фекали­ями ради творческой игры с комочком глины (прим. 14). Он добавляет, что в сублимации цель способна в разной степени отдаляться от начальной инстинктивной цели. Заместитель все еще может проявлять некоторые из качеств первоначаль­ного объекта наслаждения, как в моделировании из глины, или принимает более утонченные и непрямые формы, тоже доставляющие удовольствие. Иллюстрацией последнего слу­чая является активность ученого, представляющая собой сублимацию детского желания сексуального познания. С уве­личением отклонения от подлинной цели уменьшается ин­тенсивность наслаждения в процессе удовлетворения. Стерба говорит о гораздо более легкой сублимации прегенитальных тенденций у детей и генитальных устремлений у подростков и юношей, чем генитальных тенденций у взрослых, кото­рые становятся ригидны в отношении цели и могут субли­мировать только в незначительной степени (прим. 15).

Фрейд и Фенихель считают, что сублимация тесно связа­на с идентификацией. Сходные характеристики: сдержива­ние устремлений, десексуализация, изменение в эго — при­ложимы и к сублимации, и к идентификации, как в случае формирования супер-эго. Еще одно общее звено состоит в зависимости сублимации от присутствия моделей в окруже­нии. В случаях нарушения сублимации и затруднений иден­тификации выявляются аналогичные причины. Сублимация так же, как идентификация, может быть более или менее успешной в преодолении инфантильных деструктивных по­буждений.

 

Вытеснение (репрессия). Понятие «вытеснение» было перво­начально использовано Фрейдом (25) в 1894 году в качестве синонима общей концепции «зашиты» — борьбы эго с болезненными идеями или эмоциями. В 1926 году Фрейд (23) при­шел к более специфической точке зрения и классифицировал вытеснение наряду с другими защитными механизмами. Под вытеснением понимается исключение болезненного материала из сознания: содержания, которое никогда не осознавалось (изначальное вытеснение), и содержания, которое осознава­лось, но затем оказалось вытесненным в бессознательное. Пос­ледний процесс известен как «собственно вытеснение».

После вытеснения в собственном смысле побуждения по­стоянно стремятся вернуться в сознание, чему устойчиво препятствует контр-катексис. Наилучшей иллюстрацией слу­жит забывание, когда имя или факт связаны с неприемле­мыми побуждениями. Вытесненный материал все еще упор­ствует, создавая ощущение, что забытое известно и крутится на кончике языка и т.д. Иногда сами факты вспоминаются, но вытесняется их эмоциональная значимость.

Конфликты случаются при столкновении с событиями, связанными с предшествующим вытесненным опытом. Тог­да вытесненное побуждение стремится использовать новые события в качестве «деривата» в целях разрядки, что может вызвать вторичное вытеснение. Периодически дериваты то вытесняются, то происходит разрядка. Примером являются насыщенные эмоциями сладостные грезы: достигнув опре­деленного предела, они должны полностью забываться.

Считается, что в детстве вытеснение начинается доволь­но поздно, так как зависит от четкой дифференциации эго от ид. Наиболее веские доказательства, такие, как взрывы тревоги, наличествуют только после формирования супер-эго. Фенихель (18) описывает вытеснение как вырастающее из более примитивного механизма отрицания. На самом деле, вытеснение обычно функционирует совместно с од­ним или несколькими защитными механизмами. Анна Фрейд (21) утверждает, что теоретически вытеснение мож­но рассматривать в рамках общей концепции защиты наря­ду с другими специфическими средствами, но с точки зре­ния эффективности оно занимает уникальное место по сравнению с остальными защитными механизмами. В количественном соотношении вытеснение несет наибольшую нагрузку и фактически способно регулировать наиболее сильные инстинктивные побуждения. Вытеснение происхо­дит только однажды, хотя контр-катексис сохраняет свое противостояние; наоборот, действие других защитных ме­ханизмов должно возобновляться при возникновении уг­розы прорыва побуждений ид.

Но кроме того, будучи самым эффективным механиз­мом, вытеснение представляет опасность. Согласно Анне Фрейд (21, с. 54):

«Диссоциация с эго влечет выпадение из сознания целой обла­сти инстинктивной и аффективной жизни, что может разру­шить единство личности полностью и окончательно. Таким образом, вытеснение становится основой формирования комп­ромисса и невроза. Последствия действия других защитных ме­ханизмов не менее серьезны, но даже в крайних случаях они в большей мере сохраняют личность в пределах нормы» (прим. 16).

 

Реактивное образование. Реактивное образование проис­ходит в сочетании с вытеснением. Под этим защитным меха­низмом понимается представление в сознании в гипертро­фированной форме побуждений, которые прямо противоположны вытесненным в бессознательное. Несмотря на классификацию в качестве особого случая вытеснения, реактивное образование отличается от вытеснения тем, что подразумевает окончательное изменение целостной личнос­ти. Иллюстрацией является навязчивая чистоплотность, ко­торая представляет борьбу против инстинктивной потребно­сти в нечистотах и беспорядке. Человек, построивший реактивное образование, не использует другие защитные механизмы при возникновении инстинктивной угрозы. Его личностная структура изменена, как будто опасность посто­янно присутствует и он всегда готов к встрече с ней.

Фенихель (18) отличает реактивное образование от субли­мации на основе приоритета подавления исходных побужде­ний перед их разрядкой. Реактивное образование также уменьшает эффективность функционирования эго, тогда как сублимация увеличивает эффективность. Фенихель приводит иллюстрацию с двумя детьми, которые пытаются преодолеть анальное побуждение к пачкотне в различной манере письма (прим. 17). Тот, у кого сублимация оказалась успешной, хоро­шо овладевает письмом и наслаждается этой деятельностью; при возобладании реактивного образования обучение письму происходит в очень тщательной, скованной манере. Сходным образом ребенок, наслаждающийся игрой с грязью, субли­мирует свои побуждения посредством рисования, занятия скульптурой, приготовления пищи; преобладание механизма реактивного образования приведет его к крайней чистоплот­ности и опрятности (прим. 18).

 

Уничтожение. Механизм уничтожения считается более прогрессивным по сравнению с реактивным образованием. Делается нечто позитивное в противоположность уже сде­ланному. Действие может осуществляться на реальном или магическом уровне. Понятие «искупление» представляет пример веры в возможность магического уничтожения. Другим примером является человек с навязчивостью, ко­торый включает газовый кран с целью снова его выклю­чить. Иногда уничтожение состоит не в навязчивости — делать противоположное уже сделанному, а просто в повто­рении одного и того же действия. Цель заключается в том, чтобы как-то поколебать свободу выражения бессознательных болезненных намерений.

Связь между уничтожением и анальным эротизмом ус­матривается в возможности одновременно обрести уверен­ность и получить наслаждение. Когда личность с кастраци­онной тревогой регрессирует к анальному уровню и подменяет идею утраты пениса идеей утраты фекалий, час­тые повторные дефекации создают уверенность, что утрата не окончательна: в то время как эго заинтересовано в «унич­тожении кастрации», ид тем самым попустительствует анальным побуждениям.

 

Изоляция. Процесс, посредством которого воспомина­ния о неприятных переживаниях теряют эмоциональную окраску, называется «изоляцией». Контр-катексис направ­лен на удержание порознь того, что неразрывно связано. При изоляции преувеличивается важность логического мышления за счет уменьшения эмоциональных ассоциаций как бы в интересах объективности. Сами идеи представлены на уровне сознания; утрачивается только их эмоциональная значимость.

Помимо эмоциональной перестройки, имеются несколь­ко других типов изоляции. Фенихель (18) утверждает, что многие дети пытаются решать конфликты с помощью изо­ляции определенных сфер жизни друг от друга: например, школы от дома, социальной жизни от тайн одиночества. Одна из двух сфер обычно представляет бессознательную свободу, другая — пристойное поведение. У детей даже рас­щепляются личность и сознание. Существуют как бы два ребенка с разными именами, и хороший ребенок не несет ответственности за поступки плохого.

Еще один тип изоляции возникает в попытках решать конфликты, вращающиеся вокруг амбивалентности. За счет расщепления противоречивых чувств некто только любим, другой — только ненавистен. Контр-катексис препятствует соприкосновению двух чувств. Фенихель приводит в каче­стве иллюстрации добрую мать и злую мачеху из волшеб­ных сказок.

Изоляция также проявляется в расхождении чувственно­го и нежного компонентов сексуальности. В результате вы­теснения эдипова комплекса некоторые индивиды не могут получать сексуальное удовлетворение с людьми, к которым они испытывают нежные чувства. Проститутки предоставля­ют этим индивидам возможность изолировать их неприемле­мую чувственность от остальной жизни, таким образом из­бавляя от необходимости ее вытеснения.

 

Перемещение. Понятие «перемещение» используется в двух значениях. В первом общем значении имеется в виду переход инстинктивной энергии с одного пути разрядки на другой без каких-либо препятствий на первом пути. Во втором значении перемещению придается специфический смысл в качестве за­щитного механизма, при котором эмоции, связанные с одним объектом, перемещаются на другой объект. В сновидениях, на­пример, перемещение такого рода очень распространено. Оба определения можно приложить к эрогенным зонам. Концепция нормального развития предполагает смену доминирующей зоны, тогда как воздвигаемые эго барьеры перед разрядкой являются причиной специфического перемещения от одной зоны к другой, например, от анальной к оральной.

 

САЛЛИВАН: ИЗБИРАТЕЛЬНОЕ НЕВНИМАНИЕ И ДИССОЦИАЦИЯ

 

Салливан (64), чтобы избежать вызывающего у него не­приятие топографического аспекта в представлении о предсознательном и бессознательном, развивает концепцию об «избирательном невнимании» и «диссоциации». Ребенок, как мы уже обсуждали, учится концентрироваться на осознании ситуаций, связанных с одобрением и неодобрением. С тех пор как его внимание приковано к этим ситуациям, он вынужден игнорировать или быть невнимательным к дру­гим ситуациям, прямо не относящимся к одобряемым или неодобряемым значимыми взрослыми. Салливан использует аналогию с человеком, глубоко погруженным в слушание концерта и не замечающего, что происходит вокруг. Для ребенка безопасность является жизненно важным вопросом, в который он погружен, и все другие вопросы существуют вне его осознания. При определенных обстоятельствах, одна­ко, предметы избирательного невнимания становятся доступными самости и осознаются. На них, например, может указать друг, и они последовательно воспринимаются.

Диссоциация представляет крайнюю форму избиратель­ного невнимания. В данном случае самость отвергает и отка­зывается осознавать и признавать. Диссоциированный мате­риал остается недоступным, даже при указании приятеля. Нарекание, вероятнее всего, вызовет тревогу с гневом и горячим протестом. Воспоминание об опыте, связанном с таким материалом, обычно невозможно. Признание диссо­циированных динамизмов сопряжено с глубокими переме­нами в основной ориентации и характеристиках самости. Обычно диссоциированные тенденции проявляются в сно­видениях, фантазиях и не замечаются в повседневном пове­дении (прим. 19).

 

ФРОММ: МЕХАНИЗМЫ БЕГСТВА

 

Фромм (29) считает, что увеличение свободы челове­ка сопровождается чувством изоляции. Несмотря на мате­риальные преимущества нашего свободного общества, у некоторых людей проявляется страстное желание вер­нуться к раннему состоянию групповой солидарности. Для этого используется несколько иррациональных механизмов: садомазохизм, деструктивность и конформизм автомата (прим. 20).

1. При садомазохистском механизме у человека формиру­ется зависимое отношение к могущественному авторитету, который видится «магическим помощником», чьи ресурсы возможно использовать. В крайнем варианте ориентация под­разумевает причинение партнеру или получение от него фи­зического и психического страдания, и все равно это обеспечивает защищенность от чувства одиночества.

2. При использовании деструктивного механизма человек пытается бороться с чувством бессилия, отстраняя все ис­точники сравнения или соревнования. Он ищет способы устранения других людей и разрушения любых начинаний. Дан­ный тип иррациональной деструктивности следует отличать от рациональной деструктивности, когда возникает угроза собственной жизни и целостности личности.

3. Под «конформизмом автомата» имеется в виду модель поведения, преодолевающая чувство изоляции посредством слепого приспособления к паттернам культуры. В этом случае человек думает, чувствует, воображает и действует в точном соответствии с представителями его культуры и класса, он пытается отбросить любые различия между собой и другими.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

С ортодоксальных позиций, в возрасте от трех до пяти лет психосексуальное развитие достигает фаллической стадии. В ранней фазе этого периода проявляется уретральная озабоченность, сначала в форме наслаждения аутоэротизмом, по­зднее в связи с садистскими фантазиями о мочеиспускании на других. Интерес к гениталиям нарастает наряду с мастур­бацией и эксгибиционизмом. Крайняя ценность, придавае­мая мальчиками пенису, приводит к страху повреждения органа (кастрационной тревоге) в наказание за исполнен­ные чувством вины эдиповы фантазии. Считается, что у де­вочек, когда они замечают различия женских и мужских гениталий, возникает зависть к пенису, и эта зависть весьма существенна. Отсутствие пениса, по-видимому, переживает­ся в качестве наказания за проступки.

Одна из неофрейдистов, Томпсон, задается вопросом, достаточно ли наблюдения за гениталиями, чтобы вызвать кастрационную тревогу при отсутствии родительских угроз. Хорни отвергает утверждение о первичности зависти к пе­нису у девочек. Она приписывает женскую зависть не переживаниям в раннем детстве, а желанию обладать мужскими качествами, которые высоко ценятся в нашей культуре. В теории Эриксона подчеркиваются «интрузивные» особенности фаллически-локомоторной стадии, такие, как агрессив­ность, стремление к соревнованию, любопытство и наслаждение завоеванием.

Отношение к людям концентрируется вокруг эдипова комплекса, определяемого как сексуальная любовь к роди­телю противоположного пола и ненависть к родителю оди­накового пола. В случае мальчика переход относительно про­стой: продолжается предпочтение преэдипова объекта, матери. Девочка, однако, должна претерпеть сложное пере­ключение привязанности от матери к отцу. По Фенихелю, форма, которую принимает эдипов комплекс, отчасти зави­сит от влияния семьи.

Другие теоретики предлагают собственные объяснения. Адлер подчеркивает избалованность ребенка матерью и как следствие — желание властвовать над ней. Юнг считает, что эдипов комплекс на самом деле является комплексом обла­дания и мать видится ребенку как источник защиты, пита­ния, любви. По Ранку, эдипов комплекс представляет бе­зуспешную попытку преодоления родовой травмы. Он также подчеркивает важность семейной ситуации и борьбу ребенка за индивидуальность. Хорни сходным образом указывает на семейные привязанности, подчеркивая два рода условий: сексуальную стимуляцию со стороны родителей, тревогу в результате конфликта между потребностью в зависимости и жестокими побуждениями к матери и отцу. Фромм сводит к минимуму роль сексуальности, он предпочитает приписы­вать противоречия между отцом и сыном влиянию автори­тарного патриархального общества. Интерпретация Саллива­на строится на понятиях фамильярности и отчужденности между родителем и ребенком. Томпсон тоже ставит межлич­ностные отношения над эротическими побуждениями.

В ортодоксальном контексте наследником эдипова комп­лекса является супер-эго. Психосексуальные фрустрации считаются причиной регрессии от выбора объекта к идентификации. В силу этого сексуальные желания, направленные на объект, замещаются асексуальной трансформацией эго. Ребенок идентифицирует себя с собственной идеализированной версией родителей. Хорошие или плохие отношения с супер-эго делаются столь же важны, как прежде хорошие или плохие отношения с родителями. Эго становится исполнителем посреднической роли между ид, супер-эго и вне­шним миром. Функции супер-эго концентрируются вокруг моральных требований и, таким образом, представляют инкорпорированные стандарты общества.

Ранк выводит происхождение супер-эго из заторможен­ного садизма, реальным ядром которого является строгая мать, как она в садистском аспекте понимается ребенком. Фромм пытается отграничить авторитарное сознание от гу­манистического, относительная их сила зависит от индиви­дуального опыта. Авторитарное сознание описывается в ка­честве голоса интернализованного внешнего авторитета, соответствующего фрейдовскому супер-эго. В противополож­ном гуманистическом сознании представлен голос самого человека, выражены его интересы и целостность.

Что касается защитных механизмов, Фенихель привлека­ет внимание к различению успешной защиты, при которой прекращается блокирование побуждений ид, от безуспеш­ной защиты, при которой сохраняется необходимость в не­прерывном возобновлении процесса блокирования. Успеш­ная защита подразумевает различные типы сублимации, т.е. десексуализированное выражение побуждений путем ак­культурации. Безуспешная защита строится, помимо меха­низмов отрицания, проекции, интроекции, регрессии, на вытеснении, реактивном образовании, уничтожении, изо­ляции и перемещении. Салливан дополнительно вводит по­нятия «избирательное невнимание» и «диссоциация». Фромм выделяет три механизма бегства от чувства одиночества, по­рожденного нашим обществом: садомазохизм, деструктивность, конформизм автомата.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1. Сопоставление анального и уретрального тренингов. Фени­хель объясняет тесную связь гордости с уретральным тренингом тем, что родители в наказаниях чаще стыдят ребенка, чем при анальном тренинге. Данное объяснение вызывает сомнение. Прежде всего неясно, действительно ли ребенка чаще стыдят, если он обмочится, поскольку анальная невоздержанность, вероятно, провоцирует более сильную реакцию отвращения у большинства родителей. Но даже допуская указанное различие, его можно объяснить большей частотой самого акта мочеиспускания, и, следовательно, родители чаще вознаграждают ребен­ка, что укрепляет в нем чувство гордости.

2. Происхождение амбиций. Понятно, что происхождение всех амбиций не может быть прослежено, как указывает Фенихель, к периоду борьбы со стыдом из-за неспособности контролировать
мочеиспускание. Общепринято объяснение, что ребенок идентифицируется с амбициозными целями, поставленными ему ро­дителями. В какой степени амбиции возможно приписать особенностям     уретрального     тренинга,     остается     вопросом эмпирического исследования. Следует, вероятно, разделить детей на основании способов обучения контролю за сфинктером и впоследствии проследить за приобретением черт, подобных ам­биции.

3. Свидетельства повышенного интереса к гениталиям. Айзакс наблюдала 31 английского ребенка (главным образом мальчиков в возрасте от двух до шести лет) в детском садике в течение трехлетнего периода. У трехлетних и четырехлетних детей распростра­нены эксгибиционизм, вуайеризм и садизм. Она отмечает любопытство к анатомии противоположного пола. Мальчики предпринимают повторные попытки в игровой форме и вполне серьезно подходить к женщинам, чтобы рассмотреть их генита­лии. Хаттендорф получила сведения от матерей о вопросах, ко­торые задают их дети. У ребенка от двух до пяти лет вторыми по частоте после вопросов о происхождении детей стоят вопросы о половых различиях. В то время как первое исследование мы мо­жем оспаривать за несистематичный сбор данных, а второе — за значительные искажения и вероятную ненадежность, связанные с отчетами матерей, повышение интереса к гениталиям в пове­дении детей этого возраста широко наблюдаемый реальный факт.

4. Отношение кассационной тревоги к оральным и анальным нарушениям. Согласно ортодоксальной теории, кастрационная тревога имеет предтечу в оральной и анальной тревогах, соответственно об утрате груди и фекалий. Более того, кастрацион­ный страх может быть регрессивно замещен оральным и аналь­ным страхами. Подтверждение этих предположений получено в исследованиях Блюма, проведенных проективной методикой «Картинки Черныша». При обследовании 119 студентов колледжа мужского пола была выявлена положительная корреляция кастра­ционной тревоги с нарушениями в оральной (г = 0.35, P < 0.05) и анальной (г = 0.36, P < 0.02) сферах.

5. Универсальность кастрационного комплекса. Частота кастрационной тревоги в популяции вызывает противоречивые суждения. Сирз подвергает критике то, что он называет фрейдовской «сверхгенерализацией», цитируя два исследования. В сомнительном ис­следовании Хаттендорф, приведенном выше, матери отчитывались только по трем вопросам из 137, рекомендованных для изучения, считают ли мальчики отсутствие пениса у девочек следствием повреждения. Более того, Конн, используя тест «Кукол» в обследовании детей от четырех до двенадцати лет, отметила только у 17 из 50 человек реакцию потрясения или беспокойства на половые различия. Леви критикует выводы Конн, исключающей универсальность реакции потрясения, на основании того, что в расчет принимались воспоминания повзрослевших детей. На са­мом деле, по нашему мнению, вопрос универсальности неправо­мерен. Несомненно, имеется некоторый континуум. Более важная проблема относится прежде всего к измерению кастрационной тревоги (посредством проективных тестов, игровой методики «Кукол» и т. п.), чтобы разделить группы с высокой и низкой тревогой и у обеих групп изучить предшествующие условия и последствия для развития личности.

6. Изучение мастурбации. Сирз останавливается на прежних исследованиях мастурбации. Он анализирует обзор научной лите­ратуры за 1937 г., сделанный Уиллбори. Согласно имеющимся данным, 5% мужчин и 18% женщин вспоминают об опыте мастурбации до десятилетнего возраста. Леви сообщает об опросе матерей 49 мальчиков: в 53% случаев они наблюдали у своих детей до трехлетнего возраста манипуляции с гениталиями. Сирз примиряет два исследования, говоря о неодинаковом определении мастурбации, которая в обзоре Уиллбори, вероятно, пони­мается как привычка.

Гашка представила данные по 320 трудным детям, которым пе­диатры рекомендовали психиатрическую консультацию. В качестве составляющей рутинного анамнеза у родителей спрашивали, на­блюдалась ли у их ребенка мастурбация; если наблюдалась, то в каком возрасте началась, и, наконец, применялись ли какие-нибудь меры. Родители сообщили о мастурбации в период от одного года до четырнадцати лет у 45% детей, у 54% из них мастурбация впервые имела место до пятилетнего возраста. Из 142 трудных детей у 73% в поведении проявлялись деструктивные тенденции. Прямые угрозы детям, преимущественно физического характера, использо­вались наиболее часто; особенно была распространена специфи­ческая угроза повреждения гениталий. Гашка уместно отмечает, что такие исследования преуменьшают истинную картину, так как затрагивают только случаи, в которых родители не забыли о мастурбации детей, своем отношении к ней и чувствуют вполне безопасным рассказывать о происшедшем. Она заканчивает статью постановкой ряда стимулирующих вопросов: о случаях угроз нор­мальным детям, связанных с мастурбацией; о существенности причины угроз; об отношении между характеристиками родителей и их реакцией на мастурбацию; о корреляции между резкостью ро­дительского обращения и тревожностью, а также другими невро­тическими симптомами у детей. Кроме того, Гашка подчеркивает положительное значение результатов для психоаналитического оп­ределения кастрационной тревоги.

7. Первичная зависть к пенису. Длительное и систематическое наблюдение одних и тех же испытуемых является наиболее удовлетворительным путем в определении, значима ли зависть маленькой девочки к пенису в формировании поведения в стиле «мужского протеста» у взрослой женщины. На основе прямого на­блюдения, игровой методики «Кукол» и проективных тестов сле­дует отделить юных девочек с выраженной завистью к пенису от тех, у кого зависть не проявляется. Данные, полученные по мето­ду Хаттендорф (прим. 3), думается, не представляют ценности. Сирз комментирует эти данные как фактически не содержащие доказательств зависти девочек к пенису или их желания стать мальчиками. Последующее сравнение в зрелом возрасте (например, по шкале «мужественности-женственности») выраженности мужских устремлений в двух женских группах могло бы служить проверкой гипотезы о первичности зависти к пенису. Другая возможная область проверки гипотезы — изучение отношения к фи­зическим половым различиям в отклоняющихся культурах (например, щамбулы, окинавцы), в которых мужчины играют преимущественно пассивные, а не агрессивные роли.

8. Сложность эдипова комплекса у девочек. Подтверждение теоретического положения о более сильных преэдиповых привязанностях у девочек было получено Блюмом при обследовании сту­дентов колледжа. Измерение эдиповых предпочтений методикой «Картинки Черныша» выявило по двум темам значительно больший выбор женщинами, чем мужчинами, преэдиповых ответов по сравнению с эдиповыми. Кроме того, у меньшего количества женщин общий счет указывал на эдипову вовлеченность. Другие данные подтверждают представление, что братья и сестры, час­тично отвлекающие внимание матери, влияют на степень, с ко­торой маленькая девочка обращается от матери к отцу. У женщин была найдена положительная корреляция детской ревности с ин­тенсивностью эдиповых предпочтений (г = 0.37, P < 0.05).

9. Дискуссия об эдиповом комплексе. В прошлом было много дебатов о том, что эдипов комплекс не универсален. Сами факты, как правильно указывают неофрейдисты, говорят о культурной обусловленности существования и проявления эдипова комплекса. Фенихель отстаивает эту же позицию, когда заявляет о несомненном воздействии на комплекс семейных отношений. Кажется, пришло время прекратить порицание устаревшей концепции Фрейда о врожденности комплекса и начать исследования. Как рекомендовано в случае с кастрационной тревогой, необходимо установить варианты предшествующих условий и последствий. Широкое разнообразие теоретических позиций от­носительно развития эдиповых конфликтов определенно обеспечивает полную возможность для формулирования гипотез, подлежащих проверке.

10. Изучение идентификации. Эта ключевая концепция при­влекает в течение многих лет значительное внимание, особенно представителей психоанализа и социальной психологии. Однако до недавнего времени исследований идентификации было немного, и они далеко отстояли друг от друга. Возрастание исследовательского интереса к проблеме получило отражение на симпозиуме по «Теории научения и идентификации», проведенном в 1951 г. Американской психологической ассоциацией. Сирз, Мауэр и др. выдвинули в современном русле обширную программу будущих исследований. Имеющиеся факты связаны с такими различными темами, как половые различия в идентификации, корре­ляции нарушений идентификации, отношение идентификации больного с психотерапевтом к другим переменным психотерапевтического процесса. Ингленд и Блюм, например, представили данные, обосновывающие известное наблюдение о склонности
мальчиков к идентификации с отцами, а девочек — с матерями. В соответствии с теоретическими предположениями обнаружена также меньшая очерченность и смешанность процесса идентификации у женщин по сравнению с мужчинами. Лейден и Рош отметили тенденцию у выпускников высшей школы мужского
пола, не отличающихся по тестовым параметрам нарушением идентификации, понимать собственные интересы наподобие их отцов. В дополнение, у этой менее конфликтной группы была выше оценка по показателю Макклелланда—Аткинсона потреб­ности в достижениях. Шрайдер, используя серию оценок пациен­тами психотерапевтов, обнаружил, что степень идентификации пациента с психотерапевтом положительно коррелирует с рап­портом между ними и с успешностью терапевтического процесса.

Систематическое изучение идентификации должно быть нача­то с четкого определения самой концепции. Сюда вовлечены, по крайней мере, два вопроса: уровень осознанности процесса и сте­пень, в которой идентификация служит преимущественно адап­тивным, а не защитным функциям. Отвечая на первый вопрос, авторы-психоаналитики обычно рассматривают идентификацию как бессознательный процесс, отличный от сознательной имита­ции. Шилдер и Найт тем не менее предпочитают наряду с глубин­ными составляющими включать сознательные компоненты. Что касается второго вопроса, Александер говорит, что «идентифика­ция содействует здоровому становлению эго и процессу научения, посредством которого эго приобретает функциональную эффек­тивность». Дополнительно он приписывает идентификации в трав­матических условиях защитную функцию. Балинт подчеркивает за­щитную роль идентификации в ранний период жизни, когда окружение воспринимается как чуждое. Организм пытается интер­нализовать чужеродное, чтобы сделать его безвредным. Концеп­ция Анны Фрейд интерпретирует идентификацию в защитном ас­пекте. По ее мнению, происходит «идентификация с агрессором», т.е. ребенок в страхе трансформируется в могущественного индивида, интроецируя агрессивные характеристики угрожающей лич­ности. По Фенихелю, идентификация имеет двойственное значе­ние: она представляет регрессивный защитный механизм, но с другой стороны, способствует позитивному разрешению эдипова комплекса.

Моурер и его коллеги используют понятия «развивающей» и «защитной» идентификаций. Первая относится к попыткам детей подражать родителям. Вторая заключается в «идентификации с агрессором». Что касается отношения между идентификацией и выбором объекта, Моурер оспаривает ортодоксальную точку зрения, придерживаясь мнения, что идентификация «составляет предпосылку выбора объекта и впоследствии его диктует».

11. Сопоставление «отцовского» и «материнского» супер-эго. Ут­верждение Фенихеля об отцовском супер-эго как имеющем реша­ющее значение для обоих полов опровергается данными, полу­ченными при обследовании по тесту «Картинки Черныша». Студенты колледжа приписывали супер-эго отцовские характеристики, студентки же в большинстве случаев — материнские харак­теристики. Возможно, это отклонение от позиции Фенихеля объясняется возрастающим влиянием матери в американской жизни в контраст патриархальному европейскому обществу, в котором сформировался психоанализ. Близкое по смыслу теоретическое высказывание о смешении элементов родительских супер-эго у обоих полов подтверждается фактом наличия у 31% мужчин материнского супер-эго и у 29% женщин — отцовского.

12. Половые различия в чувстве вины. В приведенном выше исследовании также установлены половые различия в степени и типе чувства вины. У женщин значительно чаще, чем у мужчин, вина проявляется в интернализованной форме, тогда как для мужчин типична экстернализация вины. Последние данные согласуются с теоретическим утверждением, что мужчины больше страдают от тревоги, связанной с предполагаемой угрозой извне.

13. Механизмы зашиты; неисследованные факторы в теории и практике. Современное подчеркивание важности механизмов защиты уравновешивается только недостаточным знанием о них. Разбросанные в этой и предшествующих главах иссле­дования затрагивают защитные  механизмы,  но  многие вопросы остаются без ответа. Перечислим некоторые из них: 1) хронологическая последовательность, в которой защитные механизмы формируются и используются; 2) согласованность использования механизмов; 3) взаимоотношение самих механизмов; 4) сходства и различия, обусловленные культурой; 5) влияние социального класса на предпочитаемые виды за­щиты; 6) условия, при которых «хорошо или плохо» для инди­вида использовать защиту вообще и какие-нибудь отдельные механизмы в особенности.

Недавно Гоулдстайн попытался изучить второй и третий воп­росы. Он модифицировал методику «Картинки Черныша», до­полнив ее опросником о предпочитаемой защите. Обследовалось 104 учащихся колледжа мужского и женского пола. Выяснялось, каким образом они ранжируют защитные механизмы: вытесне­ние, проекцию, реактивное образование и регрессию — в каж­дой из восьми психоаналитически определяемых областей конфликта. Анализ согласованности предпочитаемых механизмов защиты выявил значительно меньшее количество студентов («защитники» общего типа), склонных использовать защитные механизмы в одинаковой иерархии безотносительно области конфликта. В то же время большинство студентов («защитники» специфического типа) осуществляли особый выбор для каждой области конфликта. При повторном тестировании, месяцем позже, обе группы реагировали в прежней манере, что указывает на стабильность выбора во времени. Некоторые убедительные дока­зательства базируются на спонтанных рассказах, которые сту­денты писали по каждой картинке. Рассказы позволяют считать «защитников» общего типа более невротичной группой.

Что касается отношений среди четырех механизмов, Гоулд­стайн обнаружил, с одной стороны, связь между предпочтениями вытеснения и реактивного образования, а с другой стороны, связь между проекцией и регрессией. Реактивное образование вы­биралось первым, вытеснение — вторым и т. д. Эта дихотомия была интерпретирована как конгруэнтная теоретическому описанию первой пары в качестве прогрессивной по сравнению с относи­тельно примитивными механизмами, составляющими вторую пару. В другой исследовательской программе Мичиганского уни­верситета Миллер и Суонсон занимаются исследованием влияния социального класса на предпочитаемые способы защиты.

14. Способен ли ребенок к сублимации? Предлагаемая Стербой иллюстрация ребенка, сублимирующего анальные влечения мо­делированием из глины, противоречит позиции Фенихеля об обязательности генитальной стадии для успешной сублимации. Компромисс может составить предположение, что так называемая «сублимация» у детей просто представляет неполный процесс, схожий с более полноценной сублимацией у взрослых. Стерба дает описание «предвестников» сублимации, которые проявляются в детской игре.

15. Исследования по проблеме сублимации. Исследователи не случайно фактически пренебрегают механизмом сублимации. Уклон­чивая природа самой концепции делает любое операциональное определение слишком пространным. В отличие от концепций перемещения и реактивного образования, как-то увязанных с экспери­ментальными возможностями, здесь речь идет лишь об отсутствии контр-катексиса. Например, крайне схожее поведение может отра­жать действие сублимации или реактивного образования в зависимости от способа разрядки энергии. Дальнейшее усложнение обусловлено фактом, что термин «сублимация», согласно теории,
означает не специфический механизм, а скорее класс механизмов. Наиболее часто цитируемое в литературе исследование производит впечатление одинокого монумента, но не подхода к проблеме. Тейлор в 1933 г. «развенчивает» сублимацию, продемонстрировав, что 40 молодых неженатых мужчин выдающегося интеллекта и харак­тера обычно получают прямое генитальное удовлетворение. На несоответствие этого исследования проблеме уже указывалось в деталях многими авторами. Теоретически сублимация никоим образом не связана с отсутствием генитальности. Фенихель, как мы видели, идет еще дальше. Он утверждает, что только те индивиды, которые достигли генитальной стадии, способны к сублимации. Во всяком случае, пригодными для сублимации считаются инфантильные, прегенитальные побуждения.

16. Экспериментальное исследование вытеснения. Вытеснение является одним из защитных механизмов, привлекающих широ­кое внимание исследователей. В литературе описаны буквально дюжины исследований по данной проблеме. Помимо недавних эк­спериментов, имеются обширные обзоры, представленные Рапапортом, Сирзом, Целлером и Корнером. Обычно в ранних иссле­дованиях, посвященных феномену собственно вытеснения, реализовывались различные подходы к изучению воспоминаний о приятных и неприятных событиях, о завершенных и незавершен­ных действиях и т.п. Несоответствие этих исследований теоретичес­кой концепции уже подвергалось суровой критике, и нет необхо­димости снова повторять ее здесь. Лучше попытаться прежде всего определить критерии, которым должно отвечать операциональ­ное определение вытеснения, и приложить эти критерии к недав­ним, возможно, самым утонченным исследованиям.

Собственно вытеснение относится к выталкиванию в бессоз­нательное болезненного содержания, которое некогда осознава­лось. «Болезненный материал» состоит из эмоционально заряжен­ных идей, связанных с базисными бессознательными побуждениями (например, сексуальными, агрессивными). Созна­тельное выражение этих отягощенных конфликтом идей пред­ставляет угрозу для эго в форме сильной тревоги или вины. Поэто­му сами идеи удерживаются в бессознательном за счет постоянного контрдавления. Несмотря на удерживание от про­никновения в сознание, они стремятся к выражению прямыми и непрямыми путями. Когда болезненность устраняется, как бывает в процессе психотерапии, идеи могут получить доступ в сознание. Таким образом, операциональное определение должно учитывать следующее: 1) тревожащие идеи относятся к провоцирующим конфликт побуждениям; 2) болезненный материал устраняется от осознания; 3) вытесненные в бессознательное идеи непрерыв­но стремятся к выражению и сдерживаются; 4) при благоприят­ных условиях осознание может быть восстановлено.

Одно из недавних исследований Кита вызывает наибольший ин­терес. Хотя эксперимент был направлен на сопоставление эффек­тивности объяснительной и эмоциональной методик психотера­пии, его суть сосредоточивалась вокруг концепции вытеснения. Кит использовал тест «Словесных ассоциаций» Юнга, чтобы у каждого испытуемого выявить слово, относящееся к сфере нарушений. Затем проводился эксперимент по обучению, в процессе которого у испытуемого, естественно, возникали трудности во вспоминании этого слова. В последующем испытуемые (всего 30 человек) подвер­гались 25-минутному индивидуальному психотерапевтическому воздействию. К одной половине группы применялась только эмоци­ональная методика, при работе с остальными испытуемыми эмо­циональная методика комбинировалась с объяснительной. После психотерапии каждый испытуемый снова ставился в ситуацию обучающего эксперимента, подобную изначальной, за исключением того, что предлагалось на «потерпевшее неудачу» слово-стимул ре­агировать другим словом. Вспоминание забытого слова считалось критерием успешности психотерапии. Выяснилось устойчивое пре­имущество комбинирования психотерапевтических методик.

Оценка подхода Кита к вытеснению с позиций четырех крите­риев операционального определения приводит к наибольшему впечатлению от реализации четвертого критерия. Определенно эк­спериментальные условия восстановления утраченной ассоциа­ции тесно приближаются к теоретической модели. Воплощение второго критерия тоже выглядит удовлетворительно. Некоторое доказательство относительно третьего критерия может быть выве­дено из характерных отчетов испытуемых о напряжении и раздра­женности при неспособности вспомнить ключевые слова. Что ка­сается первого критерия, то содержание стимула является в большей мере соответствующим определению, чем в ранних ис­следованиях, но оставляет желать лучшего. Согласно замыслу, чрезмерная нагрузка ложится на эмоциональное значение един­ственного слова, что делает необходимым исключение ряда ис­пытуемых из эксперимента. Мнение об уклончивом определении сущности задачи возникает также из личной беседы с Китом, ког­да он утверждает, что вынужден был предварительно практико­ваться на многих испытуемых. В силу этого, по крайней мере, две последующие попытки — аспирантов-психологов Мичиганского и Станфордского университетов — повторить заданные условия экс­перимента потерпели неудачу.

Целлер провел два родственных эксперимента по собственно вытеснению. В экспериментах от испытуемых требовалось запо­минать и воспроизводить отстукиванием полубессмысленные звуки. Экспериментальные группы отличались от контрольных условиями в промежутках обучения. Между запоминанием пер­вой и второй серий члены экспериментальных групп претерпева­ли неудачу; между запоминанием второй и третьей серий — ис­пытывали успех. Контрольные группы оба раза выполняли задачи в нейтральных условиях. Эксперименты I и II различались глав­ным образом разработкой способов контроля. Результаты показывают, что неудача уменьшает способность к вспоминанию за­ученного предварительно материала, тогда как успех увеличива­ет эту способность. С точки зрения наших критериев исследова­ния менее удовлетворительны, чем работы Кита. Принимались в расчет второй и четвертый, но не учитывались первый и третий критерии операционального определения. Наиболее серьезной критики заслуживает изначальная бессмысленность содержа­ния, которая приобретает значение только благодаря связи с успешностью в условной ситуации.

Еще одно исследование недавно провел Корнер, использовав­ший новый подход к концепции вытеснения. Он предоставил не­скольким группам испытуемых 18 предложений и попросил допи­сать каждое из них тремя-четырьмя фразами, потом озаглавить рассказ тремя словами. На индивидуальных собеседованиях испы­туемым внушалось, что шесть из 18 заглавий свидетельствуют о недостатке сбалансированности их личностей, шесть указывают на благоприятную сбалансированность и оставшиеся шесть ни о чем не говорят. Затем они должны были в совершенстве заучить заглавия. Четырьмя днями позднее выяснялось, сколько заглавий они способны вспомнить. Заглавия, приобретшие негативную эмоциональную окраску, забывались значительно чаще по сравнению с позитивно окрашенными и нейтральными заглавиями (соотношение 117:81:90). В контрольных группах с отсутствием предполагаемой угрозы безопасности личности различий в забы­вании не наблюдалось. Работа Корнера, однако, не отвечает пер­вому, третьему и четвертому критериям нашего определения. Содержание стимула снова носит характер искусственной угрозы; не имеется возможности проследить непрерывное стремление бес­сознательных побуждений к выражению; не предпринимается по­пыток восстановить в сознании вытесненный материал.

Белмонт и Берч делают очень убедительное замечание о тен­денции в изучении проблемы вытеснения игнорировать факт воз­можного присутствия нескольких защитных механизмов, кото­рые индивид использует в защите эго от угроз (прим. 13, эксперимент Гоулдстайна). Если, например, изоляция наиболее характерный для индивида механизм защиты, то этот испытуе­мый, скорее всего, окажется в пустопорожней корзине негатив­ных случаев. Авторы предполагают, что небольшие абсолютные различия, хотя и статистически значимые, как в исследовании Корнера, отражают неумение «реиндивидуализировать гипотезу вытеснения». В их собственном исследовании 55 испытуемых дол­жны были запомнить 15 бессмысленных звуков. Пять из 15 звуков в период обучения ассоциировались с болезненным ударом. За­тем, 24 часами позднее, проверялось удержание материала путем задания на непосредственное вспоминание, повторного обуче­ния, узнавания. Результаты показали более быстрое обучение группы в целом под воздействием болевого раздражителя, чем в нейтральных условиях, но приблизительно одна треть группы обучалась под воздействием болевого раздражителя медленнее. Изучение выделенных подгрупп раскрыло значимые различия между ними и по распределению других данных. Белмонт и Берч пришли к заключению, что результаты подтверждают их изна­чальное утверждение. С точки зрения операциональных критери­ев эксперимент, подобно исследованию Корнера, имеет недо­статки по первому, третьему и четвертому критериям.

Еще в двух исследованиях использовался главным образом под­ход к анализу вытеснения, основанный на изучении восприятия. Розеншток высвечивал на экране с разной интенсивностью восемь предложений, и испытуемых просили записать, что они увидели. Четыре предложения были связаны с вытесненным материалом: сексуальными и агрессивными побуждениями, направленными на родителей, содержание остальных четырех предложений являлось нейтральным, они предназначались в эксперименте для контроля. Розеншток обнаружил большие трудности в зрительном восприя­тии аффективно насыщенных предложений, чем нейтральных; кроме того, первые чаще искажались. У женщин имелась тенденция вытеснять материал, относящийся к агрессии, тогда как у мужчин наблюдалась склонность к вытеснению материала, связанного с сексуальными побуждениями. Этот эксперимент удовлетворяет на­шему определению по первому критерию (значимости содержа­ния), учитывается также второй критерий, третий остается вне на­блюдения и четвертый оказывается пропущенным.

Клапп тоже исследовал механизм перцепции с целью проверки гипотезы о сдвиге реагирования в зависимости от удаленности вос­приятия от сознательного уровня. Вытеснение было одним из клю­чевых пунктов в определении проблемы. Клапп попытался в своем замысле использовать результаты экспериментов по восприятию, проведенных с позиций психоаналитической теории. Это работы Брунера и Постмана, Макгиннеса, Хауза и Соломона, Макклири и Лазаруса и др. От первой группы исследователей он позаимствовал концепции «избирательной бдительности» и «перцептивной защи­ты», от второй — понятия «вытесненных побуждений» и «защиты эго». Соответственно Клапп предсказал, что, когда более или менее эмоционально насыщенные стимулы представляются парами на двух уровнях бессознательного восприятия, происходит относи­тельный сдвиг в ясности суждений о воспринятом. Поскольку дока­зана способность человека к перцептивному различению на уров­нях значительно ниже сознательного, предполагалось, что травмирующий материал, который продолжает стремиться к выра­жению, будет с большей активностью проявлять себя на отдален­ном от сознательного уровне. С другой стороны, при близости к сознательному восприятию угрожающие стимулы могут восприни­маться эго и затем оттесняться от выражения.

В проведенном эксперименте Клапп отобрал три пары карти­нок из теста «Картинки Черныша». Две пары содержали более или менее травмирующие ситуации: в первой паре мастурбаци­онная вина противопоставлялась оральному садизму; в третьей паре интенсивность эдиповых влечений противопоставлялась детской ревности. Вторая — контрольная пара — не содержала явных различий между картинками в аффективной напряженно­сти: идентификация противопоставлялась эго-идеалу. Три пары картинок показывались двум группам испытуемых с помощью тахистоскопа на трех очень быстрых скоростях и трех более мед­ленных скоростях, на которых, однако, стимулы не узнавались вполне сознательно. Испытуемых просили просто отчитываться, какая из картинок (показываемых друг за другом) в каждой паре кажется «понятнее» или «ближе к обозначению чего-то». У испытуемых экспериментальной группы был выявлен значительный «сдвиг» в выборе картинок первой пары. «Мастурбационная вина» яснее различалась на уровнях, более отдаленных от созна­ния (время экспозиции около 1/20 сек) по сравнению с «ораль­ным садизмом», значительно лучше воспринимаемом на уров­нях, близких к осознанному узнаванию (время экспозиции около 1/6 сек). У контрольной группы при экспозиции первой пары «сдви­га» не выявлялось. При предъявлении второй — контрольной — пары экспериментальной группе «сдвига», как и предсказыва­лось, не наблюдалось, но он имел место у контрольной группы. Результаты предъявления третьей пары оказались двойственны­ми и выявили сходные «сдвиги» у экспериментальной и конт­рольной групп. В работе Клаппа, вероятно, наилучшим образом выполнены первые три требования операционального определения, но четвертое требование игнорируется.

17. Анальные компоненты почерка. Изучение почерка студен­тов колледжа Макнилом и Блюмом поддерживают теоретическое утверждение, что почерк может служить способом анальной экспрессии. Выявлена значимая корреляция между анальным за­держиванием, измеренным тестом «Картинки Черныша», и отклонением 8 из 17 параметров почерка, включая всеобъемлющую атипичность символов.

18. Реактивное образование. Эта концепция вызывает особое отношение у ученых, не принимающих психоаналитической ориентации в изучении личности. Их мнение часто выражается в безнадежном пренебрежении концепцией как психоаналитичес­кой «гипотезой на все случаи». Если результаты противоречат ожидаемым, якобы может быть привлечено объяснение с помо­щью реактивного образования. Однако это пренебрежение фак­тически не оправдано. Вполне допустимо и часто необходимо в свете наших современных ограниченных знаний о личности за­ранее высказать прогноз, что индивид будет вести себя одним из противоположных способов, но никак не компромиссным обра­зом. Если механизм точно описывает разновидность поведения, то его следует учитывать в замысле экспериментов, а не зани­маться сверхупрощением, игнорируя релевантные факторы. По­рицание концепции за объяснение постфактум в равной мере ошибочно.

Научная литература по концепции «реактивного образова­ния», кроме исследования Гоулдстайна (прим. 13), содержит только ссылку на эксперимент Маурера с крысами. При проведе­нии обычного исследования регрессии он случайно заметил, что животные находятся в состоянии конфликта или амбивалентно­сти между побуждением подойти и нажать педаль, чтобы избе­жать болевого раздражения, и противоположным побуждением к бегству в целях не допустить дополнительного болевого раздра­жения от самой педали. В результате крысы «убегают от педали, потому что им хочется подойти и дотронуться до нее».

19. Избирательное невнимание и диссоциация. Здесь Салливан предпринимает весьма важную попытку установить континуум степеней внимания, или уровней осознания, которые предположительно могут быть изучены. Однако в современной описатель­ной форме понятия «избирательное невнимание» и «диссоциация» представляются нам просто синонимами соответственно предсознания и бессознательного.

20. Хронология механизмов по Фромму. В теории Фромма не указывается возрастного соответствия трех механизмов. Они, кажет­ся, вообще приложимы и к периодам позднего детства и к зрелому возрасту. Рассмотрение их в этой главе наряду с другими механизмами обусловлено, главным образом, удобством изложения.

 

ГЛАВА VI

 

ЛАТЕНТНЫЙ ПЕРИОД

 

(ОТ ПЯТИ ЛЕТ ДО ПУБЕРТАТНОГО ВОЗРАСТА)

 

Когда бурные события фаллического периода затихают, в жизни ребенка, согласно ортодоксальной теории, наступа­ет длительная передышка и его положение укрепляется. Уси­ление эго и возникновение супер-эго позволяют теперь об­ратиться к новым ценностям — школе, приятелям, книгам и другим объектам реального мира. Сексуальные интересы ослабевают (мы хотели бы рассмотреть этот вопрос по­зднее), и в поведении преобладающее место занимают час­тичная сублимация и реактивные образования.

 

ОРТОДОКСАЛЬНЫЙ ПОДХОД

 

ФОРМИРОВАНИЕ ЭГО И СУПЕР-ЭГО

 

Анна Фрейд описывает развитие в этом периоде следую­щим образом (21, с. 157—158):

«Латентный период начинается физиологически обусловлен­ным снижением силы инстинктов, и со стороны эго тоже на­ступает примирение в защитной войне. Теперь у эго появляется досуг, чтобы посвятить себя получению новых удовольствий, знаний, умений. Эго становится сильнее в отношении к внешне­му миру: оно менее беспомощно и не относится поэтому к миру как абсолютно могущественному. В целом отношение к вне­шним объектам постепенно меняется по мере преодоления эдиповой ситуации. Полная зависимость от родителей прекра­щается, и идентификация занимает место любви к объекту. Все в большей степени принципы, внушаемые ребенку родителя­ми и учителями, — их желания, требования, идеалы — подверга­ются интроекции. В душевной жизни внешний мир не предстает уже только в форме объектной тревоги. Внутри эго устанавли­вается постоянная институция, воплощающая внешние требо­вания, которую мы называем «супер-эго». Одновременно претерпевает изменения инфантильная тревога. Страх перед внешним миром уменьшается и постепенно уступает место новым пред­ставителям старой власти — страху перед супер-эго, осознан­ной тревоге и чувству вины. Это означает, что эго латентного периода приобретает нового союзника в борьбе за овладение ин­стинктивными процессами. Беспредметная тревога подсказы­вает необходимость защиты против инстинктов в латентный период так же, как тревога, вызванная объектами, являлась подсказкой в период раннего детства. По-прежнему трудно оп­ределить, какая часть контроля над инстинктами в латентный период должна быть приписана собственно эго, а какая принад­лежит могущественному влиянию супер-эго».

Таким образом, в латентный период эго обладает относи­тельной силой и может умерить свои воздействия по обузда­нию инстинктивных процессов. Интеллектуальная работа, выполняемая эго, становится несравнимо более солидной, надежной, тесно связанной с деятельностью (прим. 1).

Гартман, Крис и Левенштайн (39) обсуждают перемены в супер-эго в период латентности. Вначале вновь сформиро­ванное супер-эго подвержено многим конфликтующим по­требностям. Оно чрезмерно ригидно и скорее уступит, чем пойдет на компромисс. Считается, что в ранней фазе латентного периода часто встречаются обсессивные симптомы. С возрастом происходит постепенное приспособление функ­ций супер-эго отчасти благодаря интеллектуальному разви­тию, обучению, религиозному воспитанию, играет также роль то, что опасность для функционирования супер-эго уменьшается, поэтому требуется меньшая защищенность.

Сходным образом Борнштайн (12) в недавней публи­кации предложила различать две длительные фазы в ла­тентном периоде. Первая фаза продолжается от пяти с по­ловиной до восьми лет, вторая — от восьми до десяти лет. Для обеих фаз общим является строгость супер-эго в оценке инцестных желаний. В ранней фазе эго все еще под­вергается давлению побуждений, угрожающих со стороны нового и чуждого супер-эго, которое функционирует в резкой и ригидной манере. В последующем, однако, эго менее подвержено серьезным конфликтам, поскольку уменьшаются сексуальные потребности и возрастает уступчивость супер-эго. Организм тогда сильнее поглощен овладением реальностью.

 

ПСИХОСЕКСУАЛЬНОЕ РАЗВИТИЕ

 

Латентный период характеризуется относительным сниже­нием инфантильных сексуальных интересов и появлением но­вых сфер деятельности и установок. Энергия новых интересов по-прежнему сексуальна по происхождению, но реализуется в значительной степени посредством частичной сублимации и реактивных образований. Психосексуальное развитие в латент­ном периоде понимается ортодоксами как «подавление наме­рений». Стерба и Елен Дойч указывают, что явное затишье часто призрачно: сохраняется мастурбация, эдиповы устремле­ния, прегенитальные регрессии. Ослабление сексуальности по­этому не абсолютно (прим. 2). Борнштайн (12) описывает пре­генитальные регрессии как более типичное явление для первой фазы латентной стадии. Во второй фазе соблазн мастур­бировать сохраняется, но ребенок настолько сопротивляется прорыву случайных побуждений, что должен прибегать к от­рицанию и вытеснению.

 

ОТНОШЕНИЯ С ДРУГИМИ ЛЮДЬМИ

 

В течение латентного периода либидные желания, свя­занные с любовью к родителям, замещаются выраженны­ми привязанностями: нежностью, преданностью, уважени­ем. Однако все еще имеет место поиск схожих любовных объектов. Реакции враждебности угасают и зарождаются дружеские отношения с окружающими. Борнштайн (12) предпочитает думать об этих новых отношениях как о специфичных для второй фазы латентного периода. Она заяв­ляет, что в восьмилетнем возрасте ребенок уже подготов­лен к общению с окружающими его детьми и взрослыми помимо родителей, его вера во всемогущество родителей убывает. Для ранней фазы тем не менее считается характер­ной повышенная амбивалентность, которая выражается в чередовании послушания и протеста с последующими угрызениями совести.

Согласно Анне Фрейд (21), интересы мальчиков концен­трируются на вещах, которые действительно существуют. Некоторые мальчики любят читать об открытиях и приклю­чениях, изучать количественные отношения, поглощены описаниями странных животных и предметов, другие уделя­ют внимание технике, от простейшей до сложной. Общее в обоих типах интересов то, что их объекты конкретны, а не являются плодом фантазии наподобие детских сказок. Пред­лагается два возможных объяснения конкретности мышле­ния: 1) ребенок в этом возрастном периоде не смеет подда­ваться абстрактному мышлению из-за опасности возникновения сексуальных конфликтов; 2) пропадает необходимость в отвлеченности, поскольку эго относительно окрепло и не подвергается опасности (прим. 3).

 

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ МЕХАНИЗМЫ

 

На этом возрастном уровне не возникают новые защитные механизмы. Как упоминалось выше, частичная сублимация и реактивные образования — основные средства психологичес­кой защиты в латентный период. В соответствии со своей пози­цией Борнштайн (12) выделяет ранние и поздние защитные реакции. Ранняя фаза осложняется смешением двух различных направлений защиты: против генитальных и против прегени­тальных побуждений. В качестве защиты от генитальных по­буждений эго временно регрессирует к прегенитальности, представляющейся менее угрожающей. Прегенитальные влече­ния, однако, сами достаточно опасны и способны вызвать ре­активные образования. В течение второй латентной фазы суще­ствует меньшая потребность в защите, и эго прежде всего ориентируется на поддержание вновь обретенного равновесия.

 

НЕОФРЕЙДИСТСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ

 

ТОМПСОН

 

Томпсон отнюдь не уверена, действительно ли интерес ребенка к его сексуальным органам угасает в течение так называемого «латентного периода». Она утверждает, что с расширением отношений с товарищами по играм и осозна­нием неодобрения родителей ребенок начинает делиться своими увлечениями и переживаниями со сверстниками. Если родители проявляют любопытство, ребенок держит мысли при себе. Существование латентного периода обуслов­лено нашей цивилизации. Этот период связан не только с неодобрением детских сексуальных интересов и их вытесне­нием, но и с расширением у ребенка картины мира. Школа, процесс вхождения в группу сверстников поглощают его познавательные способности (прим. 4).

 

САЛЛИВАН

 

В системе Салливана латентный период носит название «ювенильная эра». Она начинается с нарастанием потребности в общении со сверстниками. Ребенок больше не довольствует­ся окружением авторитетных взрослых, своих игрушек и жи­вотных, он теперь тянется в окружение сверстников. Если сверстники доступны, объединение с ними играет новую значимую роль. Если сверстники недоступны, ребенок созда­ст товарищей по играм в воображении. Стремление к коопера­ции входит в жизнь, и в процессе игры с окружающими детьми происходит обучение соревнованию и компромиссу.

Огромную важность приобретает опыт пребывания в школе. Окажется ли он болезненным, зависит от предше­ствующего воспитания ребенка. Тот, кто вынужден прибе­гать к магическим средствам из детства наподобие слез, вспышек гнева или жалоб маме, будет испытывать очень грудные времена, потому что не найдет симпатии у свер­стников. Школа также воспитывает умение приспосабли­ваться к авторитетам. Прежний способ общения с родите­лями часто оказывается неэффективным. Межличностные отношения между учителем и учеником могут влиять на становление личности ребенка в хорошем или плохом на­правлении. В случае чрезмерно пуританских и ригидных родителей школьный жизненный опыт способствует вып­равлению самости весьма конструктивным образом. С дру­гой стороны, ребенок из счастливой семьи под влиянием резкого и грубого учителя может претерпевать болезненные изменения. Неблагоприятная школьная ситуация спо­собна вынудить к регрессивным мечтаниям о счастливых днях, проведенных дома.

Страх остракизма со стороны окружающих в ювениль­ную эру играет выдающуюся роль. В это время персонифика­ция самости зависит главным образом от признания окружа­ющими. У детей имеется склонность к разделению на популярных, обычных и непопулярных. Еще один новый феномен — это появление близкого друга, очень желанного человека, кто способствует удовлетворению потребностей и избеганию тревоги (прим. 5).

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Анна Фрейд утверждает, что в течение латентного перио­да эго делается сильнее в отношении к внешнему миру. Мощь инстинктов уменьшается, и эго теперь выступает в новом союзе с супер-эго в борьбе за обуздание влечений.

Первоначально супер-эго чрезмерно ригидно, но посте­пенно приспосабливается и становится более гибким. Счита­ется, что сексуальные интересы ослабевают. Энергия для но­вых сфер деятельности по-прежнему черпается из сексуального источника, но реализуется главным образом посредством сублимации и построения реактивных образо­ваний. Томпсон сомневается, имеет ли вообще место сексу­альная латентность. Она придерживается мнения, что основ­ную роль играет расширение системы отношений ребенка: он приобретает склонность делиться мыслями со сверстни­ками и вовлекаться в совместную деятельность.

Либидные желания по отношению к родителям замещают­ся сублимированным выражением привязанности. Враждеб­ные реакции угасают, и проявляется дружеская направлен­ность к окружающим. Салливан вводит понятие «ювенильная эра», чтобы подчеркнуть важность школьного жизненного опыта и потребность во взаимодействии с детьми того же возраста. Решающим фактором становится репутация, и страх остракизма очень силен. Появление близкого друга представ­ляет еще одну существенную характеристику этого периода.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1. Объяснения усиления эго. Анна Фрейд отстаивает ортодоксальную позицию, согласно которой физиологический спад силы инстинктов и затишье в защитной войне борющегося эго обус­ловливают его укрепление. Эго теперь может ослабить усилия по приручению инстинктов и становится сильнее в отношении внешнего мира. В свете фактов, подвергающих сомнению какое-либо физиологическое ослабление сексуальных побуждений (прим. 2), кажется более правдоподобным рассматривать усиле­ние функции эго в этот период как результат расширения сферы социального поведения. Если окружение ребенка перестает на­стоятельно требовать вовлечения механизмов защиты, то самое рациональное — объяснить развитие эго его созидательной активностью.

2. Факты относительно сексуальной латентности в нашей соб­ственной культуре. Внутри и вне психоаналитических кругов уси­ливается сомнение в существовании периода сексуальной латентности. Сирз цитирует работы таких авторов, как Камбелл, Ачилз, Дэвис и Гамилтон, в качестве иллюстраций, что сексуальные интересы продолжают занимать видное место между шестью и десятью годами. Кинзи и др. представили данные, указыва­ющие на значительную частоту мастурбации, оргазма и вообще сексуальных игр в течение этих лет. Олперт в сообщении о своих обширных наблюдениях описывает активное и откровенное сексуальное любопытство шестилетних детей, обычно проявляющееся во взаимном обследовании. Семилетние дети выглядят наиболее спокойными в сексуальном отношении, но Олперт считает, что точнее говорить об искажении у них сексуальных побуждений. Между восемью и одиннадцатью годами имеются факты выраженных гомосексуальных и гетеросексуальных инте­ресов, часто встречаются садистские побуждения. Провокационный характер гетеросексуального поведения нарастает вплоть до пубертатного периода, когда поддразнивание превращается в робкую и теплую привязанность.

Недавно проведены два исследования латентного периода по­средством проективных методик. Хилдеман, используя методику «Картинки Черныша» в изучении шестилетних и девятилетних детей обоих полов, обнаружила проявления нарушений, связан­ных с оральным садизмом, анальностью, детской ревностью. У шестилетних мальчиков оральная зависимость выражена силь­нее, чем у девятилетних, а у младшей группы девочек выше по­казатели и оральных и анальных нарушений. Кастрационная тре­вога отмечалась у мальчиков обоих возрастов, так же как зависть к пенису у девочек. Гурин провела обследование Мичиганским картинным тестом двух групп испытуемых: от восьми до девяти с половиной лет и от двенадцати до пятнадцати с половиной лет. Рассказы юношеской группы обладали гораздо более выражен­ной психосексуальной насыщенностью.

В итоге относительное уменьшение значимости сексуальнос­ти, на которое указывают Стерба и Дойч, точнее описывать не как явное снижение сексуальных интересов, а в качестве увели­чения важности несексуального поведения.

3. Сопоставление конкретного и абстрактного мышления. В латентном периоде обычно отмечается заметное нарастание спо­собности к абстрактному мышлению. Противоречие между данным фактом и утверждением Анны Фрейд, что в этом возрасте преобладает конкретное мышление, может быть устранено, если принять во внимание различные определения авторами абстрактного мышления. В первом случае подразумевается повыше­ние способности к решению задач на символическом уровне, тогда как Анна Фрейд имеет в виду снижение склонности к фан­тазированию. Две противоположные гипотезы, которые она предлагает в качестве возможных объяснений уменьшения фантазирования, наверняка не сужают области исследований.

4. Культурные различия. Утверждение Томпсон относительно культурной обусловленности характеристик латентного периода доказывается антропологическими наблюдениями наподобие исследований Малиновского. Согласно его данным, у жителей Тробриандских островов не обнаруживается снижения сексуальных интересов. Вместо этого сексуальные игры становятся все откровеннее, и культурный контроль принимает совершенно официальный характер.

5. Мнение Салливана об «ювенильной эре». Вклад Салливана в изучение латентного периода представляет одно из его лучших достижений. Салливан дает детальное описание процесса социализации, что помогает заполнить существующий пробел и сти­мулирует дальнейшие исследования этого возраста. Пренебрежение других психоаналитиков к пяти годам позднего детства доказывается краткостью главы в сравнении с предшествующими. Новое название периода тоже имеет смысл, поскольку приве­денные выше факты (прим. 2) ставят под сомнение адекватность слова «латентный».

 

ГЛАВА VII

 

ПРЕПУБЕРТАТНЫЙ ПЕРИОД И ЮНОСТЬ

 

Если в латентном периоде царит относительный мир и спокойствие, то с наступлением пубертатного периода это­му состоянию приходит внезапный конец. Достижение поло­вого созревания поднимает волну беспокойства не только в сексуальной сфере, но и в обширной области социального поведения. Согласно психоаналитической теории, юноша, переполненный возрождающимися побуждениями, в по­пытке противостоять новому натиску должен перегруппиро­вать защитные силы эго.

 

ОРТОДОКСАЛЬНЫЕ ВОЗЗРЕНИЯ

 

ПСИХОСЕКСУАЛЬНОЕ РАЗВИТИЕ

 

Интервал между латентным и пубертатным периодами известен как препубертатный, или предъюношеский, воз­раст. В этом интервале происходит подготовление к физичес­кой сексуальной зрелости. Анна Фрейд утверждает, что про­исходит количественное наращивание инстинктивной энергии, а не качественные изменения (прим. 1). Наращива­ние не ограничивается сексуальной жизнью. В распоряжении ид оказывается большее количество либидо и катектирова­ние энергии производится весьма неразборчиво.

По словам Анны Фрейд (21, с. 159):

«Агрессивные побуждения интенсифицируются до полной неуправляемости, голод становится обжорливостью, непос­лушание переходит в криминальное поведение. Оральные и анальные интересы, долго подавлявшиеся, снова выступают на поверхность. Привычка к чистоплотности, с трудом приобретенная в латентный период, уступает место наслажде­нию от нечистот и беспорядка. Вместо скромности и симпа­тии мы обнаруживаем тенденцию к эксгибиционизму, грубость и жестокость к животным. Реактивные образова­ния, которые, казалось, твердо утвердились в структуре эго, разлетаются вдребезги. Одновременно старые исчезнувшие тенденции снова вторгаются в сознание. Эдиповы желания осуществляются в форме фантазий и грез, в которых они мало искажаются; у мальчиков мысли о кастрации и у дево­чек зависть к пенису снова становятся центром интересов. Во вторгающихся силах очень немного новых элементов. Это вторжение просто еще раз выносит на поверхность знакомое содержание ранней инфантильной сексуальности маленьких детей» (прим. 2).

Дойч (14) выражает другое мнение о препубертатном пе­риоде у девочек. Она считает его временем освобождения от инфантильной сексуальности и агрессивности. Нарастающая активность проявляется не в агрессивности, а в адаптации к реальности и в управлении окружением; эта активность предшествует пассивности пубертатного возраста. Шпигель (62) в обзоре о вкладе психоанализа в изучение юности по-другому интерпретирует материал Дойч и сомневается в ее выводах. Он указывает, что трудно согласовать предположе­ние о свободе от инфантильной сексуальности с доказатель­ствами сильного интереса к функции сексуальных органов, озабоченностью фантазиями о проституции и садомазохист­ским пониманием полового акта. Девочки препубертатного возраста характеризуются им как наполненные яростью, не­навистью и одновременно зависимые, эмоционально ориен­тированные на мать.

С наступлением сексуальной зрелости (собственно пубер­татного возраста), согласно Анне Фрейд, происходят даль­нейшие качественные изменения характера (прим. 3). Повы­сившийся инстинктивный катексис прежде был повсеместным и недифференцированным; теперь либидо, особенно у мужчин, концентрируется специфическим обра­зом на чувствах, мыслях, целях, касающихся гениталий. Прегенитальные тенденции отходят на задний план, что приводит к явному улучшению в поведении. Грубая агрес­сивность предъюношеского возраста уступает место более рафинированной генитальной мужественности. Создается впечатление о спонтанном излечении от прегенитальности, хотя и во многом обманчивое. Временный триумф гениталь­ности над ранними фиксациями оказывается несостоятельным во взрослой жизни: когда давление инстинктов спадает до нормального уровня, все старые тревоги и конфликты проявляются в неизменном виде.

Гетеросексуальная реализация тем не менее ограничена, потому что общество строго препятствует сексуальным отно­шениям в период юности (прим. 4). Согласно Фенихелю, конфликты между влечениями и тревогами осознаются со­временными юношами главным образом в виде конфлик­тов, связанных с мастурбацией. Повышенные генитальные устремления рано или поздно находят выражение в мастур­баторной активности, если не слишком интенсивны инфан­тильные регрессии. Страхи и чувство вины, изначально свя­занные с эдиповыми фантазиями, перемещаются к мастурбации. Юноши иногда реагируют на эти страхи и чув­ство вины, принимая сторону влечений и вступая в борьбу с тревогой и родителями, но чаще они пасуют, пытаясь бороться с инстинктивными соблазнами. Нередко происходит и то, и другое (прим. 5).

Для мальчика сексуальное развитие в пубертатном возра­сте считается пробуждением и продолжением инфантильной сексуальности. Он сохраняет интерес к пенису, тогда как девочка меняет направленность. В течение юности она осоз­нает влагалище в качестве источника удовольствия, хотя прежде интересовалась только клитором и хотела быть маль­чиком. В пубертатном возрасте должны быть приняты женс­кая функция и соответствующая пассивная роль. При силь­ной зависти к пенису это переключение серьезно тормозится. Шпигель (62) утверждает, что первая менструа­ция играет важную роль в процессе поддержания женской направленности с фантазиями относительно садомазохистс­кого удовлетворения, беременности, рождения ребенка, или, наоборот, приводит к отклонению женственности с нарастанием зависти к пенису и усилением кастрационного комплекса (прим. 6). Буксбаум (13) описывает бессознатель­ное переживание первой менструации как повреждение гениталий посредством кастрации в наказание за мастурбацию. Дойч (14) также подчеркивает двойственность сексуальной роли матери и возлюбленной, которая у девочки должна полностью сынтегрироваться.

Шпигель обобщает в своем обзоре половые различия в нарциссизме в пубертатном возрасте, впервые сформулиро­ванные Харник. Считается, что мужчина сохраняет нарцис­сическую оценку пениса на протяжении почти всей жизни. Женщина, достигшая зрелости в пубертатном возрасте, склонна ценить красоту лица и фигуры. Основа сдвига жен­ского либидо от гениталий ко всему телу обнаруживается в вытеснении, имеющем место в пубертатном возрасте, кото­рое особенно относится к сексуальности, связанной с кли­тором. Мужчина претерпевает подобный, но менее значи­тельный сдвиг, выраженный в утверждении телесной силы и мужественности.

 

ФОРМИРОВАНИЕ ЭГО И СУПЕР-ЭГО

 

В предшествующем юности возрасте, как мы видели, нарушается баланс между эго и ид, достигнутый в латент­ный период. Физиологические силы стимулируют инстинк­тивные процессы и сдвигают баланс. Эго, уже усилившееся и укрепившееся, отчаянно борется за восстановление равновесия, используя все имеющиеся у него в репертуаре силы. Конфликт отражается в поведении. Когда одерживает победу ид, происходит бегство в мир фантазий, скатыва­ние к прегенитальному сексуальному удовлетворению, возрастание агрессивности и даже случаются криминаль­ные поступки. Когда в выигрыше оказывается эго, прояв­ляются заторможенность, различные формы тревоги, невротические симптомы.

В юности возможны две крайности в разрешении конф­ликта. Если усилившееся ид преодолеет эго, возврат к пре­жнему характеру индивида будет неосуществим и вхождение во взрослую жизнь, по словам Анны Фрейд, будет отмечено «бунтом незаторможенного удовлетворения инстинктов». В случае победы эго сохранится характер, установившийся у индивида в латентный период. Когда происходит последнее, побуждения юноши ограничены в пределах, предписывае­мых инстинктивной жизнью ребенка. При неспособности использовать возросшее либидо необходим постоянный рас­ход контр-катексиса, работа защитных механизмов и вероятно возникновение симптомов. Эго остается ригидным и негибким в течение всей жизни. В результате конфликта сил личность юноши характеризуется такими противоречивыми чертами, как альтруизм и эгоизм, общительность и уеди­ненность, снисходительность и аскетизм.

Три фактора определяют, будет ли результат разреше­ния конфликта односторонним или успешным: 1) сила по­буждений ид, обусловленная физиологическим процессом полового созревания; 2) степень устойчивости эго по отно­шению к инстинктам, которая зависит от специфики фор­мирования в латентный период; 3) сущность и эффектив­ность защитных механизмов, имеющихся в распоряжении эго (прим. 7).

В период юности эго отчуждается от супер-эго. Ввиду близкого отношения к родителям супер-эго рассматривает­ся в качестве инцестного объекта. Главный результат разры­ва эго с супер-эго состоит в возрастании опасности, исхо­дящей от инстинктов. У индивида возникает склонность к асоциальности, поскольку союз эго и супер-эго приходит к концу. Защитные меры, подсказываемые страхом перед супер-эго, становятся недейственными, и эго отбрасывает­ся к уровню чисто инстинктивной тревоги с сопутствую­щими примитивными защитными средствами (прим. 8). В этих случаях возникают условия для развития того, что Фенихель описывает в качестве «импульсивного характера». Другая крайность, согласно комментарию Шпигеля (62), возникает вследствие подчеркивания обществом в период юности значения супер-эго. Тенденция максимизировать послушание юноши может быть ответственна за частое про­явление псевдозрелости. Юноша как бы соглашается с серь­езными требованиями современного общества, но эмоцио­нально очень близок к протесту против этих требований. Шпигель добавляет, что революционный тип юноши не часто встречается в наши дни.

Бернфельд (7, 8, 9, 10) в серии публикаций пытается классифицировать реакции юношей на либидные перемены в пубертатном возрасте и сдвиги в отношениях эго и супер-эго. Он различает два типа реагирования: невротический и простой, или неосложненный. Невротическая группа пытается отрицать пубертатные перемены и живет, как будто ничего не произошло. Тревога и защита против тревоги ха­рактеризуют поведение. С другой стороны, неосложненная группа поддерживает идеал взрослости и, следовательно, приветствует проявления сексуальной зрелости. Что касается вариантов в отношениях эго и супер-эго, Бернфельд диф­ференцирует юношей на крайне уступчивых желаниям окружающих и склонных к мятежному поведению, а также тех, у кого имеют место смешанные реакции. Виттелз (66) предлагает выделять фазы юношеского возраста: вторичный фаллический период, вторичный латентный период и, на­конец, стадию зрелого эго.

 

ОТНОШЕНИЯ С ДРУГИМИ ЛЮДЬМИ

 

В предъюношеской фазе либидо снова направляется к лю­бовным объектам детства. Инцестные эдиповы фантазии за­нимают видное место. Первостепенная задача юношеского эго — любой ценой отразить эти тенденции. Обычно моло­дой человек изолируется и ведет себя среди членов семьи словно чужой (прим. 9). Связи с родителями он заменяет новыми привязанностями. Иногда его привлекают сверстни­ки, тогда отношения принимают форму страстной дружбы или настоящей любви; иногда привлекает человек постарше, кто воспринимается как лидер, — явная замена оставленных родителей. Пока отношения продолжаются, они страстные и единственные, но длятся недолго. Те, кто избран в качестве объектов, покидаются без каких-либо размышлений об их чувствах. Взамен выбираются другие. Бывшие избранники быстро и полностью забываются, но форма отношений к ним сохраняется до мельчайших деталей и в общем воспро­изводится почти с навязчивой точностью в отношениях с новыми возлюбленными. Шпигель отмечает, что реанима­ция эдипова комплекса не проявляется в чистом виде, осо­бенно по прошествии юности с истечением времени. По мере созревания заместители родителей выбираются все в мень­шем соответствии с оригинальным родительским образом.

Согласно Анне Фрейд, эти скоротечные фиксации не яв­ляются действительными отношениями к объекту, а скорее самыми примитивными идентификациями. Неустойчивые характеристики пубертатного возраста позволяют трактовать перемену любовных пристрастий просто как чередование идентификаций. Фенихель говорит, что объекты многими способами используются как инструменты в снятии внутреннего напряжения, в качестве плохих или хороших при­меров, доказывающих собственные возможности, вселяю­щих уверенность. Объекты легко оставляются, если утрачивается их успокаивающая значимость.

Далее Анна Фрейд утверждает, что юноша регрессирует в своей либидной жизни от любви к объекту в нарциссизм. Он избегает полного крушения посредством судорожных попы­ток снова установить контакт с внешними объектами, хотя бы путем серии нарциссических идентификаций.

В контексте ортодоксальной теории фаза гомосексуально­го выбора объектов описывается как временная и нормальная, возникающая на волне нарциссизма (прим. 10). Фени­хель разрабатывает данную тему, утверждая, что гомосексуальные предпочтения соответствуют одновременно социальным и нарциссическим запросам. Юноши предпочи­тают встречаться на гомосексуальных сборищах, чтобы из­бежать возбуждающего присутствия противоположного пола и в то же время не оставаться в одиночестве. Таким способом они надеются обрести искомое успокоение. Однако дружес­кие отношения, формируемые в надежде избежать сексуаль­ных связей, часто сами приобретают сексуальный характер.

Обсуждая развитие девочек, Дойч (14) говорит о пере­менах в выборе объекта: от гомосексуальной ориентации в предъюношеском возрасте к бисексуальной в раннем пу­бертатном периоде и гетеросексуальной в поздней юности. Гомосексуальное отношение временами приобретает садомазохистское качество. Типична безудержная влюбленность в девушек старшего возраста, сочетающаяся с тесной друж­бой со сверстницами. Бисексуальность ранней юности ак­центируется частотой любовных треугольников. Наряду с возрастанием сексуальных желаний имеют место многочис­ленные фантазии, наиболее распространенные из которых касаются беременности и проституции и, в меньшей степе­ни, изнасилования.

Психологически нарциссизм является одной из составля­ющих женской сущности, совместно с пассивностью и ма­зохизмом. Пассивность женщин усугубляется неспособнос­тью быть активной и агрессивной из-за двойного стандарта. Травма, связанная с отсутствием активного органа, пениса, тоже приводит к поиску пассивных способов сексуального удовлетворения. Ввиду невозможности выражения активнос­ти и агрессивности во внешнем мире эти качества обраща­ются против самости в мазохистской манере. Нарциссическая идентификация (самовлюбленность) служит защитой от мазохистских побуждений.

 

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ МЕХАНИЗМЫ

 

Защитные механизмы в препубертатном периоде. Пред­принимая усилия к восстановлению равновесия латентно­го периода, эго мобилизует все имеющиеся в его распоря­жении защитные механизмы. Ландер (54) считает, что даже прорывы прегенитальных тенденций вследствие безуспешной защиты в этом возрасте служат регрессивным ограждением от правонарушений. Гринейкр (35) описыва­ет специфическую защиту прегенитального периода под названием «препубертатной травмы», при которой моло­дая девушка играет провоцирующую и содействующую роль в сексуальном акте со взрослым. На уровне сознания предоставляется возможность воспринимать и использо­вать случившееся в качестве «реальной защиты» от поло­вой зрелости, так как собственная вина возлагается на взрослого. Шпигель (62) цитирует указанный факт в до­казательство, что внешняя реальность изначально может служить защитным целям.

 

Аскетизм. Общеизвестным механизмом в юности является отрицание всех инстинктивных побуждений, так называемый «аскетизм». Индивид с подозрением относится к наслаждени­ям вообще и ограничивает желания суровыми запретами на­подобие требований строгих родителей в раннем детстве. Не­приятие инстинктивных желаний имеет тенденцию распространяться даже на обычные физические потребности. Примерами являются избегание общества сверстников, укло­нение от участия в любых мероприятиях, отказ от всего каса­ющегося спектаклей, музыки, танцев. Более крайние формы представляют поступки, связанные с ненужным риском для здоровья: хождение в несоответствующей одежде, отказ от вкусной пищи, ограничение в сне и т. д.

Анна Фрейд (21) отличает аскетизм от вытеснения по шум основаниям: 1) Вытеснение связано со специфическим инстинктивным отношением и касается природы и качества инстинкта. Анально-садистские тенденции могут быть вы­теснены, а оральные удовлетворены. С другой стороны, аске­тизм затрагивает количественный аспект инстинкта, и все инстинктивные побуждения рассматриваются как опасные. 2) При вытеснении в некоторой форме имеет место замеще­ние, например, истерический симптом; в то же время аске­тизм может быть замещен только неожиданным переключе­нием на выражение инстинкта. В целом аскетизм более примитивный и менее комплексный процесс.

 

Интеллектуализация. Вторым защитным механизмом в юности является интеллектуализация. Цель аскетизма — просто держать ид в определенных пределах, накладывая запреты. Цель интеллектуализации состоит в тесном связы­вании инстинктивных процессов с идейным содержанием, чтобы допустить их в сознание и взять под контроль. Зарож­дается этот механизм в результате повышения эффективно­сти функционирования интеллекта. Интересы меняются от конкретных в латентном периоде к абстрактным (прим. 11). Имеют место все виды абстрактных рассуждений по таким темам, как брак, политическая философия, религия, про­фессии и т.д. Однако преобладание интеллектуальной дея­тельности в это время накладывает очень малый отпечаток на реальное поведение юноши. Несмотря на высокомерные взгляды, он остается озабоченным повседневными пробле­мами. Интеллектуализация ориентирована не на действи­тельность, а скорее служит защитой против инстинктов. Вместо аскетического бегства от инстинкта происходит об­ращение к нему, но только в мышлении. Анна Фрейд опи­сывает ситуацию следующим образом (21, с. 177—178):

«Абстрактные интеллектуальные дискуссии и размышления, которыми наслаждаются молодые люди, не являются истин­ными попытками разрешения задач, поставленных реальностью. Психическая активность скорее представляет указание на на­пряжение инстинктивных процессов и их перевод в осознанное абстрактное мышление. Философия жизни, выражающаяся а требованиях революционных перемен во внешнем мире, является реакцией на восприятие новых инстинктивных требовании ид, угрожающих революционизировать всю жизнь юношей. Идеалы дружбы и вечной преданности просто отражают беспокойство эго, когда воспринимается исчезновение новых страстных отно­шений к объекту. Стремление к покровительству и поддержке извне в часто беспомощной битве против собственных могуще­ственных инстинктов может быть трансформировано в искус­ные аргументы о неспособности человека принимать независи­мые политические решения. Мы видим, что инстинктивные процессы переводятся в понятия интеллекта. Причина такого внимания к инстинктам заключается в попытке сдерживания и контролирования их на другом психическом уровне».

 

Творчество в качестве защитного механизма. Шпигель (62) обобщает работы нескольких психоаналитиков, интерпрети­рующих юношеское творчество в качестве защиты от восста­навливающих эдипов конфликт побуждений. Наиболее рас­пространенной формой творческих усилий в это время являются дневники, которые содержат в дополнение к дей­ствительным событиям все виды размышлений, планов, вос­поминаний. Поэтические и другие попытки в этой связи тоже изучались. Бернфельд утверждает, что инцестные либидные влечения отклоняются к другим допустимым объектам: фан­тазиям, ценностям, идеям, так называемым «псевдообъек­там». Творчество в такой форме одобряется эго-идеалом. Ранк указывает, что драмы, написанные в юности, по сути отно­сятся к проблемам инцеста. Частота неожиданного прекраще­ния творческой активности к концу юности объясняется не­способностью взять под контроль инцестный конфликт.

Трансформация творчества в качестве защиты в истинное творчество осуществляется, когда юноша жертвует собствен­ными нуждами в пользу требований сообщества и таким образом происходит возврат от фантазии к реальности. Мо­тив отказа от удовлетворения своими грезами, раскрывае­мый в дневниках, основывается на амбициозных устремле­ниях юноши к славе и власти, приобретаемых только путем воздействия на широкую аудиторию. Герой литературной продукции, воплощающий эго-идеал автора, служит завое­ванию симпатии, признания и любви.

 

МНЕНИЕ РАНКА: ХАНКИНЗ

 

Бланчард (11) описывает воззрения Ранка на юность, основываясь на публикации Ханкинз. Согласно точке зрения Ранка, в период юности непрерывная борьба самости за не­зависимость и значимость приобретает новое развитие. Сек­суальное влечение представлено силами, которые угрожают самоутверждению и сознанию собственной индивидуальнос­ти. Юноша боится сексуальных побуждений и оказывает со­противление, так как может быть порабощен ими и вынуж­ден отказаться от поступков в соответствии с целостной самостью. Примирение между сексуальными влечениями и индивидуальным самовыражением, обусловленное культу­рой, состоит в любви к другому человеку. Однако юноша не склонен к таким отношениям ввиду необходимости утраты полной самостоятельности и допущения частичного контро­ля другим человеком.

Ханкинз считает нормальным исходом юности обогаще­ние личности новыми переживаниями и отношениями, не­смотря на некоторое самопожертвование. Она критикует объяснение юношеского аскетизма Анной Фрейд как глав­ного механизма укрепления индивидуальности за счет отри­цания сексуальности или удержания ее под строгим контро­лем. Сексуальную неразборчивость, по мнению Ханкинз, тоже следует рассматривать как попытку сохранения само­сти, а не в качестве незаторможенного стремления к сексу­альному удовлетворению. Транзиторные отношения могут быть использованы с целью доминирования над другим че­ловеком с помощью его сексуальных потребностей, даже без частичного самопожертвования.

 

НЕОФРЕЙДИСТСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ: САЛЛИВАН

 

В предъюношескую эру, согласно мнению Салливан, формируется способность к любви. Любовь существует толь­ко тогда, когда удовлетворение и безопасность любимого так же важны, как собственные. В это время мальчики чув­ствуют себя непринужденнее друг с другом, чем с девочка­ми. Способность любить сначала проявляется по отношению к близкому приятелю. Когда это случается, сильно возраста­ет согласованность в употреблении символов. Происходит обучение видения себя глазами других. Так осуществляется консенсуальная валидизация собственной ценности. По сло­вам Салливана (64, с. 20—21):

«В это время подлежит познанию реальный социальный мир. Как только некто открывает, что вся огромная искус­ственная и в какой-то мере оправданная структура психики, мышления, личности доступна для некоторого сопоставле­ния, контроля и контрконтроля, человек начинает чувство­вать себя человеком в ином, чем прежде, смысле. Более пол­ное становление человека выражается в появлении способности к оценке общности людей независимо от их чув­ственного присутствия или опосредованного географическими знаниями и т.п. Иначе говоря, чувство человечности является одной из сторон личностной экспансии в юности. Обучение на этой стадии начинает приобретать его подлинный смысл — обеспечения безопасности человека в удовлетворении потреб­ностей и поддержания безопасности в межличностных отно­шениях на протяжении всей остальной жизни».

Предъюношеский возраст для большинства людей в нашей культуре представляет наиболее безмятежный период жизни (прим. 12). Жизненные проблемы кажутся «карикатурно ма­ленькими копиями их истинного масштаба». Трудности юнос­ти концентрируются вокруг созревания «механизмов гени­тального вожделения». Происходит собственно окончательное сексуальное развитие, и конфликты относительно сексуаль­ности обусловлены двумя культурными факторами: 1) пори­цанием добрачных сексуальных связей и 2) неодобрением ранних браков. Поэтому пропасть между пробуждением юношеского вожделения и соответствующими браку обстоятель­ствами постепенно расширяется.

При столкновении сексуальных побуждений с системой самости вожделение не может быть легко диссоциировано. У большинства людей оно вообще не может быть диссоциировано; y некоторых это возможно, но за счет риска для пол­ноценной жизни. Обычно сексуальные чувства возникают снова и снова, создавая угрозу безопасности и продуцируя беспокойство. Только посредством сублимации или, по тер­минологии Салливана, «сублимативного переформулирова­ния межличностных отношений» возможно преодоление конфликтов. Салливан описывает сублимацию следующим образом (64, с. 62):

«Мотив конфликтного в социальном плане поведения «страивается в культурно обусловленный стиль жизни, сгла­живающий наиболее острые стороны конфликта, но, как правило, при этом сохраняется некоторая представленность в деятельности противоборствующего начала».

Иллюстрацией может служить молодая женщина с фан­тазиями, касающимися проституции, посвящающая свое время филантропической работе с падшими женщинами в районах трущоб. Маллахи заявляет, что Салливан использует понятие «сублимация» гораздо шире, чем ортодоксы, по­скольку относит его к любому влечению (прим. 13).

Если в юности затруднения успешно преодолеваются, у человека формируется устойчивое самоуважение. Наряду с самоуважением обычно проявляются уважение к другим и свобода личной инициативы, которые позволяют приспо­сабливать личностные особенности к социальным порядкам.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Анна Фрейд описывает препубертатный возраст как фазу, в которую бессознательные побуждения снова осуществляют прорыв, сопровождаемый агрессией, прегенитальными симп­томами, эдиповыми фантазиями. Дойч, с другой стороны, высказывает мнение, что для девочек этот период наиболее свободен от инфантильной сексуальности и агрессии. С на­ступлением пубертатного возраста, согласно ортодоксальной теории, либидо особо концентрируется на генитальных чувствах, мыслях и целях, одновременно явно улучшается пове­дение. Гетеросексуальный выход, однако, не одобряется об­ществом, поэтому типичны конфликты вокруг мастурбации. Считается, что юная девушка осознает влагалище в качестве источника удовольствия, тогда как прежде она проявляла интерес исключительно к пенису и хотела быть мальчиком. В это время происходит столкновение с необходимостью осу­ществления женской функции и пассивной роли. В юности у обоих полов сильно проявляется нарциссизм.

Характерен конфликт между эго и ид. Возможны два крайних исхода: если одерживает победу ид, происходит «необузданное удовлетворение инстинктов», если выигрывает эго, побуждения заключаются в узкие пределы, постоянно расходуется энергия контр-катексиса, действуют защитные механизмы, возникают симптомы. Эго в этот период отчуж­дается от супер-эго, что повышает опасность, исходящую от инстинктов, и склоняет индивида к асоциальности.

В области отношений с другими людьми юноша вынуж­ден бороться с эдиповыми фантазиями, снова пробуждаю­щимися в препубертатный период. Связи с родителями он заменяет новыми привязанностями. Новые любовные отно­шения, будь то со сверстником или с человеком, представляющим замену родителям, являются страстными и исклю­чительными, но скоротечными. Другие люди выбираются в качестве объектов любви и покидаются без размышлений об их чувствах. Мимолетные любовные фиксации такого рода, по мнению Анны Фрейд, высоко нарциссичны и в действи­тельности представляют собой примитивные формы иденти­фикации. На волне нарциссизма естественна кратковремен­ная фаза гомосексуальных привязанностей. В случае девочек, согласно Дойч, происходит смена ориентации — от гомосек­суальной в препубертатном периоде к бисексуальной в ран нем пубертатном возрасте и гетеросексуальной в поздней юности. Значимыми элементами женской сути считаются нарциссизм, пассивность и мазохизм.

В препубертатный период эго без разбора призывает все защитные механизмы, имеющиеся в его распоряжении. В те­чение юности наиболее часто используются два механизма: аскетизм, отвергающий все инстинктивные желания, и интеллектуализация, связывающая инстинктивные процессы с идейным содержанием. Юношеское творчество, такое, как ведение дневников, тоже интерпретируется ортодоксальны­ми психоаналитиками в качестве способа защиты.

В позиции Ранка относительно юности подчеркивается продолжающаяся борьба за независимость и значимость са­мости. Индивид страшится сексуальных побуждений и ока­зывает сопротивление, потому что эти побуждения могут подавить его и лишить способности действовать как целост­ная самость. Салливан описывает препубертатный возраст в качестве наиболее безмятежной фазы человеческой жизни, когда созревает способность к любви. Затруднения в юности, по его мнению, концентрируются вокруг «механизма гени­тального вожделения». Сексуальность перегружена конфлик­тами, поскольку досупружеский сексуальный опыт не одоб­ряется и ранние браки не рекомендуются. Если юность благодаря сублимации проходит успешно, то в последую­щем, по Салливану, у человека проявляется адекватное са­моуважение почти в любой ситуации.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1. Еще раз о сложностях проблемы инстинктивной энергии. Упоминание Анны Фрейд о нарастании инстинктивной энергии в препубертатном возрасте, как представляется, расходится с ортодоксальной концепцией замкнутой системы с фиксированным количеством энергии. Возможно, она имеет в виду количество
мобилизуемой в это время энергии. В любом случае концепция психической энергии со всей сопутствующей путаницей и огра­ничениями не является панацеей от недостатков личностной теории.

2. Проблема индивидуальных и классовых различий. Трудность, присущая многим психоаналитическим определениям, состоит в неизвестности, в какой мере они приложимы ко всей популяции. Лучшим примером в этой главе является описание Анной Фрейд непослушания и грубости в прсдъюношеском возрасте. Вопрос, сколько подростков соответствует такой картине, не рассматривается, поэтому у читателя остается впечатление ти­пичности характеристик. Несомненно, существуют широкие ин­дивидуальные различия. Социологи обозначили решающую роль в данной связи принадлежности к определенному социальному классу. Эллисон Дэвис, например, описывает юношескую агрес­сию как одобряемую, социально награждаемую форму поведе­ния в низших классах. Пока не будут получены соответствующие нормативные данные, следует воздержаться от суждений о час­тоте различных поведенческих проявлений.

3. Начало физических сдвигов в юности. Кинзи и др. утверждают, что начало физических сдвигов у мальчиков происходит относительно резко между одиннадцатью и четырнадцатью годами. У девочек развитие считается более постепенным, растягиваясь на длительный период, и достигает своего пика многими годами позднее созревания мальчиков. Г. Столз и Л. Столз выделяют три фазы в юношеском становлении: препубертатную, пубертатную и постпубертатную. Первая фаза имеет место до тринадцатилетнего возраста у мальчиков и до одиннадцатилетнего возраста у девочек. Ее продолжительность у мальчиков приблизительно пятнадцать месяцев, у девочек несколько короче. Пубертатная фаза, в которой прежде всего заметен быстрый рост, протекает между тринадцатью и пятнадцатью годами у юношей и между одиннадцатью и четырнадцатью годами у девушек. Третья фаза у девушек продолжается полтора года и несколько короче у юношей. Общепризнанным началом половой зрелости, согласно словарю Уэбстера, считается четырнадцатилетний возраст для юношей и двенадцатилетний возраст для девушек.

4. Сексуальная активность. Обзоры сексуальных привычек юношей подтверждают широкое распространение мастурбации и гомосексуальных наклонностей. Кинзи и др. сообщают о мастурбации до пятнадцатилетнего возраста у 82% мальчиков. Мальчики в 60% случаев вспоминают о некоторых проявлениях гомосексуальной активности и в 40% случаев о гетеросексуальной активности в предшествующем юности периоде. Средний возраст начала первой активности — 9,2 года; второй — 8,8 года. Частота гомосексуальных
игр, согласно сообщению, в период от двенадцати до пятнадцати лет варьирует в пределах от 20 до 29%; частота гетеросексуальных игр составляет соответственно от 16 до 23%. Обзор научной литературы за 1937 г., сделанный Уиллоби, показал большую харак­терность мастурбации для юношей, чем для девушек. Относительно гомосексуальности автор обзора делает вывод, что у многих имелась к этому склонность, но главным образом из-за ограниченных гетеросексуальных отношений. На основании изучения женщин, нормальных и страдающих психозом, Ландиз и его соав­торы указывают на значительную распространенность мастурбации и гомосексуальных эмоциональных привязанностей в юности.

Форма выражения сексуальности, конечно, культурно обус­ловлена. Малиновский и Мид описывают примитивные сообщества, в которых юноши сексуально намного более свободны, чем в нашей культуре. Мид подчеркивает непоследовательность американских обычаев по отношению к гетеросексуальной ак­тивности. Активность начинается с препубертатного периода и следует правилам «игры», особенно в средних классах общества, соответствуя скорее социальным, чем сексуальным мотивам. Позднее, когда сексуальные влечения доминируют, их выраже­ние в юности допускается в искаженной форме, что создает по­тенциальное препятствие приспособлению в браке. Кэттелл про­тивопоставляет западную культуру, которая не дает ориентиров в новой роли и вызывает замешательство у юноши, примитив­ным культурам аранта, адаманцев, квуома с утешительными, ясными ожиданиями и ритуалами посвящения.

5. Юношеские фантазии. Саймондз предъявлял 42 картинки наподобие картинок ТАТ 20 нормальным юношам и 20 девушкам. Давалось задание по каждой картинке составить рассказ, при том говорилось, что тест проверяет способность к творческому воображению. В 1680 рассказах среди других сюжетов часто встречалась тема «эдипова желания и конфликта». Кроме того, почти каждый составил, по крайней мере, три рассказа, вращающиеся вокруг агрессии и любви. Типичные темы относились к депрес­сии, тревоге, амбициям, вине, независимости, физическому ущербу, популярности, внешности, доминированию. Хотя само исследование не может считаться определенным в силу неболь­шой группы испытуемых и отсутствия сопоставления результатов с другими возрастными группами, проделанная работа предлагает плодотворный метод для последующего изучения фантазии.

6. Первая менструация. Мид подчеркивает значение в прими­тивных культурах первой менструации (менархе) как отчетливой границы между детством и женской зрелостью. Она описывает разнообразные обычаи вокруг этого события. Пуританские жен­щины этнической группы ману обставляют первую менструацию юной девушки в важной праздничной форме, но все последующие менструации держатся в большом секрете. Среди арапахо первая менструация девушки, через несколько лет после помолвки, тоже повод для праздника. Приходят ее братья и строят спе­циальную хижину на окраине поселения, чтобы оградить жителей от сверхъестественных сил, привязывающихся к женщине во время менструации. С другой стороны, иатмулы, шамбулы, мандугаморы и самоанцы не придают особого социального значения менструации.

Независимо от антропологических источников, Стоун и Бар­кер провели статистически достоверное сравнение интересов и отношений девушек в предшествующий и последующий за нача­лом менструаций периоды. Половозрелая группа независимо от возраста отличалась более выраженными гетеросексуальными интересами и активностью, чаще предавалась мечтаниям, избе­гала физических усилий, проявляла больший интерес к своей наружности. Подобное исследование на юношах провел Золлен­бергер. Он отбирал относительно зрелых юношей на основании содержания мужских половых гормонов в моче. Половозрелая группа оказалась активнее в гетеросексуальном отношении, проявляла более выраженные интересы к силовому соперниче­ству в спорте и к своей наружности.

7. Факторы, определяющие исход юношеского кризиса. Анна Фрейд пропускает четвертый фактор, влияющий на юношеское развитие, помимо силы либидных побуждений, толерантности эго и эффективности защитных механизмов. Речь идет о степени и типе стресса, обусловленного окружением. Если предположить, что перечисленные факторы равноценны, реагирование будет различаться при недоброжелательном социальном климате и благоприятном окружении.

8. Объяснения асоциального поведения. Способ рассмотрения асоциального поведения, отличный от представления о расщеплении эго и супер-эго, заключается в обращении к маргиналь­ной социальной позиции юноши. Он больше не ребенок, но еще не мужчина. Юноша поставлен обществом в очень напряженное положение. Возможной реакцией на эту аномальную роль является уединение.

9. Юношеское бунтарство против родителей. Доллард и др. ин­терпретируют общеизвестное юношеское бунтарство против ро­дителей и вообще авторитетных фигур как реакцию на фрустрацию. Причина фрустрации указана в прим. 8. Однако, согласно этим авторам, агрессивные реакции наиболее типичны в ранней юности, так как замещающие удовлетворения вырабатываются постепенно посредством проб и ошибок. Трайон свидетельствует, что пик сопротивления взрослым приходится на средний юношеский возраст, когда происходит наиболее быстрый рост. Таким образом, если обобщить наши знания о юношеских отношениях в этом аспекте, то обращает внимание недостаток фак­тов, не говоря уже о понимании подлежащих причин.

На разрешение проблемы было направлено несколько от­дельных исследований, но даже поверхностно их трудно охватить. Данные Кайти, полученные с помощью опросника, позволяют говорить о чувстве понимания родителями у детей от одиннадца­ти до четырнадцати лет, тогда как после пятнадцатилетнего воз­раста возникает сильное чувство непонимания родителями. Стотт, усредняя оценки по нескольким личностным тестам, отметил худшую приспособляемость у юношей, сильно крити­кующих своих родителей. Кэттелл сообщил об исследовании Уот­сона, подтверждающем предположение о наличии связи между нарушением приспособления и бунтарством. Индивиды с ради­кальным настроем против авторитетов чаще и суровее осталь­ных наказывались своими родителями.

10. Гомосексуальное поведение. В прим. 4 суммированы данные о гомосексуальности в период юности.

11. Интересы и отношения. Этой области исследователи уделяют значительное внимание, за исключением выделенной Анной Фрейд проблемы абстрактности-конкретности мышления. Сведения о предшествующем юности периоде мы можем почерпнуть из зарубежного исследования (Циллиг), подытоженного в обзоре Кэттелла. Исследование строилось на записывании спонтанных разговоров большого количества мальчиков и девочек в возрасте от девяти до двенадцати лет. У группы проявлялся хвастливый, нереалистический стиль, принятие желаемого за дей­ствительное, недостаток скромности и этики. Мальчики разгова­ривали, главным образом, о физической силе, дерзновенных открытиях, тогда как девочки вели разговоры о наружности, имуществе, социальной известности. Интересно отметить конгруэнтность результатов исследования наблюдениям Анны Фрейд за поведением детей предъюношеского возраста в Австрии. И здесь снова ощущается необходимость более экстенсивного кросс-культурного контроля.

Трайон, Целигс, Джонс, Джеймс, Мур и др. рисуют картину ранней юности, показывая страсть к развлекательным заведени­ям, наподобие секс-клубов, стремление собираться в компа­нии, склонные к правонарушениям. Эти клики, несколько рань­ше формирующиеся у девочек, во взаимоотношениях акцентируют внутригрупповые секреты, используют сленг, це­нят верность и в общем подавляют индивидуальность. Двенадцатилетние мальчики ведут себя в активной, агрессивной, конку­рентной, шумной манере. Девочки обычно проявляют аккуратность, послушание, чопорность, хотя некоторым дос­тавляет удовольствие демонстрация мальчишеской манеры по­ведения. Интересы мальчиков сосредоточиваются на политике, социальных вопросах, самосовершенствовании, приобретении имущества и получении удовольствий. Девочек волнует семейное благополучие. В суждении о функционировании супер-эго Бак от­мечает, что двенадцатилетние и тринадцатилетние в сравнении с двадцатилетними почти на 50% чаще порицают существующие нравы.

Трайон придерживается мнения о средних годах юности как времени стремления к социальному конформизму. Пятнадцати­летние парни становятся менее шумными, они проявляют большую социальную уравновешенность. Раньше созревающие девушки в этом возрасте сосредоточиваются на искушенности в житейских делах, утонченности манер; для некоторых из них важнее человеческие качества, способность к дружеским отно­шениям. Особую привлекательность приобретают вечеринки. Тейлор на основании исследования с помощью опросника на «Устойчивость профессиональных интересов» отмечает боль­шую стабильность интересов в последние годы середины юнос­ти, чем в первые годы. Трайон говорит, что ближе к возрасту семнадцати-восемнадцати лет юноши придают значение соци­альной зрелости, занятиям спортом, лидерству, тогда как де­вушки поглощены женскими идеалами и сосредоточены на со­циальных гарантиях. Джеймс и Мур, анализируя записи в дневниках, указывают на увеличение в этом возрасте гетеросек­суальных и социальных интересов. Саймондз характеризует стар­ших юношей как прежде всего заинтересованных в социальном успехе, девушки представляются более пассивными, восприим­чивыми, проявляющими интерес к людям.

12. Противоречивость взглядов на предшествующий юности пе­риод. Описание Салливаном этого периода как безмятежного этапа человеческой жизни находится в остром противоречии с мне­нием Анны  Фрейд.  Она,  как мы видели,  подчеркивает неуправляемость, грубость, эксгибиционизм, прорыв прегенитальных побуждений. Дойч обрисовывает девушку на пороге юно­сти как почти свободную от инфантильной сексуальности и агрессии, что соответствует взглядам Салливана. В то же время Шпигель по-иному интерпретирует данные Дойч, следуя за Ан­ной Фрейд. Различия взглядов указывают на необходимость статистически надежных наблюдений за поведением.

13. Новая формулировка межличностных отношений в свете сублимации. Чтобы поставить в заслугу Салливану новое определение сублимации, необходимы большие доказательства, чем считает Маллахи. Одна только широта взглядов зачастую не представляет собой достоинство.

 

 

 

ГЛАВА VIII

 

СТРУКТУРА ХАРАКТЕРА У ВЗРОСЛЫХ

 

Опыт первых двух десятилетий жизни способствует по­степенному появлению у человека характерных способов мышления, чувствования и поведения. Каждый взрослый мужчина или женщина приобретает особое сочетание черт характера, уникальный стиль жизни. В психоаналитических теориях личности тем не менее в отличие от области психо­патологии акцент делается на типичных структурах. Поэто­му различные теоретические взгляды, представленные в этой главе, касаются главным образом классификации ти­пов характера.

 

ОРТОДОКСАЛЬНАЯ ПОЗИЦИЯ

 

ОПРЕДЕЛЕНИЕ И КЛАССИФИКАЦИЯ ТИПОВ ХАРАКТЕРА

 

Фенихель описывает характер как «привычный способ приспособления эго к внешнему миру, к ид и супер-эго, а также специфический тип сочетания этих приспособлений друг с другом» (прим. 1). В основе происхождения наиболее молодой ветви психоанализа, так называемой «эго-психоло­гии», имеется два фактора: первый — возрастающее в пси­хотерапии понимание необходимости анализа сопротивле­ния больного и защитных механизмов эго; второй — увеличение выраженности защиты в клинической картине неврозов. Историческое развитие, как отмечает Фенихель, легко понять, поскольку психоанализ начал с изучения бес­сознательных феноменов, чуждых эго, и только постепенно перешел к рассмотрению типичных форм поведения.

Характер более масштабное образование, чем защитные механизмы. Он включает позитивные организующие функ­ции эго. Защитные механизмы эго охраняют организм от внешних и внутренних стимулов посредством блокирования реакций. Эго одновременно служит фильтром и организует стимулы и мотивы: некоторым позволяется прямое выражение, другим — непрямое. Гартман (37) относит к функциям эго оценку реальности, контроль за процессами локомоции, восприятия, мышления, торможение аффектов и отсрочку в их выражении, предупреждение об опасности, синтез и организацию психических процессов.

Инстинктивные потребности, согласно Фенихелю, всегда вплетены в структуру характера. Задача эго состоит в органи­зации, направлении и фильтрации побуждений с целью их соответствия внешнему миру. Подобным образом супер-эго играет существенную роль в формировании характера, по­скольку индивид строит стереотипы поведения, основываясь на представлении о «хорошем» и «плохом». В этой связи при­нятие и модификация идеалов в позднем возрасте тоже важ­ны. Решающее влияние на формирование характера оказывает внешний мир. Принято считать, что характер социально детерминирован. Фенихель пишет (18, с. 406):

«Окружение усиливает специфические фрустрации, блоки­рует определенные способы реакций на эти фрустрации и об­легчает другие; реальность предлагает определенные пути компромисса в конфликтах между инстинктивными потреб­ностями и страхом последующих фрустраций; окружение даже формирует желания посредством установления специ­фических идеалов. Разные общества, подчеркивая разные цен­ности и предлагая неодинаковые воспитательные меры, способствуют возникновению различных аномалий. Наше современное нестабильное общество характеризуется конф­ликтом между идеалом индивидуальной независимости (воз­никшим при капитализме) и регрессивным желанием пассив­ной зависимости (порожденным беспомощностью в обеспечении безопасности и удовлетворении потребностей, а также активным воспитанием вследствие социальной необ­ходимости подчинения авторитетам)».

Относительное постоянство характера обусловлено тремя факторами: унаследованной составляющей эго, природой инстинктов, против которой направлены защитные меха­низмы, но главным образом базируется на особой установке эго, возникшей под давлением внешнего мира.

Фенихель классифицирует характерологические особен­ности на две обширные категории: «сублимативные» и «реактивные». В случае сублимации инстинктивная энергия сво­бодно разряжается ввиду изменения цели. Генитальный ха­рактер включает в основном сублимативные черты. Условия, способствующие формированию сублимативных черт, не вполне ясны. В общем такие черты возникают при отсутствии фиксаций и благоприятных факторах окружения, обеспечи­вающих альтернативные каналы выражения.

При реактивном характере инстинктивная энергия по­стоянно сдерживается контр-катексисом. В установках про­являются избегание (фобия) или оппозиция (реактивное образование). Распространенными особенностями эго тогда являются утомляемость, заторможенность, ригидность, бездеятельность. Гибкость индивида ограничена, он не спо­собен ни к полному удовлетворению, ни к сублимации. У одних защитная установка развивается только в определен­ных ситуациях, другие находятся в этом состоянии посто­янно. О последних говорят, что они пребывают «в оборо­не», защитные механизмы перестают быть специфическими и используются по отношению ко всем. Эти люди, например, могут быть всегда дерзкими или вежливыми, эмоционально опустошенными или готовыми порицать других. Реакции на конфликт в сфере самоуваже­ния проявляются в надменном поведении с целью спрятать глубокое чувство неполноценности; амбициозное поведе­ние направлено на сокрытие неадекватности и т.д. Считает­ся, что формированию реактивных черт способствует ран­няя психосексуальная фиксация.

Райх (60), пионер в области характерологии, описывает реактивные черты как специфический «панцирь». Необра­тимое изменение эго служит защитой от внешних и внут­ренних опасностей. Панцирь первоначально возникает в результате конфликта между инстинктивными потребнос­тями и внешним миром. В дальнейшем его укрепление и причина существования обусловлены продолжающимися конфликтами тех же сил. Становление характера происхо­дит из попытки разрешения эдипова комплекса, и после­дующему закаливанию эго содействуют три процесса: 1) идентификация с человеком, кто в основном представля­ет фрустрирующую реальность; 2) агрессия, направленная внутрь в качестве тормозящей силы; 3) формирование установки, противостоящей сексуальным побуждениям. Таким образом, панцирь усиливает эго, ослабляет давле­ние вытесненных либидных импульсов, но в то же время способствует изоляции индивида от внешних влияний и делает его менее восприимчивым к обучению (прим. 2).

 

ТИПЫ ХАРАКТЕРА

 

Ортодоксальная психоаналитическая литература содер­жит описания широкого разнообразия характерологических типов: орального, анального, уретрального, фаллического, генитального, компульсивного, истерического, фобическо­го, циклоидного, шизоидного и др. Однако осмысленная классификация этих типов остается трудноосушествимой. Фенихель выразил свое замешательство следующим образом (18, с. 527):

«Разделение индивидуальных характерологических черт на сублимативные и реактивные не имеет большой ценности в суждении о личностях, так как у каждого индивида проявля­ются оба ряда черт. Но все же подход, выделяющий личнос­тей с преобладанием сублимативных черт и личностей с до­минированием реактивных черт, относительно полезен. Общепринятым стало различение генитального и прегени­тального характеров. Тем не менее анальный и оральный ха­рактеры содержат сублимированные и реактивные образова­ния. Прегенитальные черты становятся доминирующими только в случаях все еще действующих прегенитальных по­буждений, другими словами, прегениталъный характер, как правило, также реактивный характер. Первичность гени­тального начала в свою очередь наилучшая основа для успеш­ной сублимации остающейся прегенитальной энергии».

Один из источников замешательства заключается в по­пытке различения более или менее «нормальных» типов от преимущественно «невротических» типов. Проблема осо­бенно остра, когда, как в этом тексте, область психопато­логии вне рассмотрения. В практике, однако, принято раз­мещение различных прегенитальных типов и генитального типа в пределах единого ряда, и, следовательно, в данном труде возможен детальный анализ. Психоаналитики Абра­хам (i), Джонс (44), Гловер (32) существенно дополнили оригинальные постулаты Фрейда в учении о характерах.

 

Оральный характер. Способ приспособления, содержащий выраженные элементы оральной фиксации в раннем дет­стве, называется «оральным характером». Человек с таким характером крайне зависим от других в сохранении самоува­жения. Внешняя поддержка играет для него наиважнейшую роль, и он пассивно жаждет ее. Рот выполняет специфичес­ки значимую функцию. Состояние депрессии преодолевается употреблением пищи. Оральная озабоченность, кроме того, часто разрешается посредством выпивки, курения, поцелуев. Любовь уравнивается с пищей вследствие инфантильной ассоциации с кормлением. Конфликт между любовными по­рывами и нарциссическими потребностями может даже по­лучить физиологическое проявление, такое, как увеличение секреции желудочного сока, наблюдающееся у больных с язвой желудка.

Фенихель (18) связывает оральное попустительство в детстве с последующим чувством оптимизма и самоуве­ренностью, когда ничто не угрожает безопасности инди­вида. Считается, что ранняя оральная депривация приво­дит к пессимизму и садистской установке. Те, у кого отмечается орально-садистский компонент, агрессивны и язвительны в межличностных отношениях. Они постоянно требуют удовлетворения, «присасываются» к окружаю­щим подобно вампирам.

Пассивно-зависимая, рецептивная ориентация в жизни, привносит ряд родственных личностных характеристик. Все позитивное и негативное с подчеркиванием «взятия и полу­чения» указывает, как принято считать, на оральное проис­хождение. Подчеркнутые щедрость и скупость происходят из орального эротизма. Щедрые люди иногда выдают свою из­начальную скупость, точно так же, как скупые время от времени обращаются к исключительной щедрости. Подаркам придается необычайная важность. Особая форма поведения зависит от того, проявляются ли оральные влечения в боль­шей степени в качестве сублимированных или реактивных образований.

Некоторые декларируют потребность в зависимости не­насытными просьбами или даже требованиями, чтобы о них позаботились. Требовательный тон, согласно Фенихе­лю, превалирует у людей, не способных к умиротворению. Каждый подарок лишь увеличивает их аппетит. Молящая интонация встречается у тех, кто на самом деле получает удовлетворение, когда о них заботятся, но в целях завое­вания любви они готовы добровольно пожертвовать чес­толюбием. Другие имеют тенденцию к сверхкомпенсации пассивных подсознательных желаний посредством поведе­ния в крайне активной и мужественной манере с претен­зией на полную независимость. Александер (6) описывает констелляцию черт в последнем случае как типичную личность язвенника.

Еще одна распространенная форма поведения людей с оральным характером — идентификация с объектом, ко­торый служит источником кормления. Некоторые всегда ведут себя наподобие опекающих матерей, рассыпая по­дарки и оказывая помощь. Установка имеет магическое значение: «Я распыляю любовь, потому что хочу быть любимым». При благоприятных обстоятельствах такое по­ведение выполняет альтруистическую функцию. Более ча­сто оно оказывается назойливым. Противоположность со­ставляет идентификация с фрустрирующей матерью. В этом случае поведение является воплощением эгоизма, скупости и выражает формулу: «Ввиду того что я не полу­чил желаемого, не следует удовлетворять желания других людей». К дополнительным оральным чертам Фенихель причисляет любопытство (как замещение «голода»), мно­горечивость, неугомонность, торопливость, склонность к упрямой молчаливости (прим. 3).

 

Анальный характер. Анализируя структуру характеров, Фрейд (27) первоначально выделил черты, связанные с анальной фиксацией. Считается, что эти личностные чер­ты формируются в процессе конфликтов, возникающих в обучении ребенка культуре отправлений кишечника. Ребе­нок, как указывалось ранее, имеет возможность радовать родителей или досаждать им степенью своей чистоплотно­сти, он получает физиологическое удовольствие и от очи­щения кишечника и от сдерживания отправлений. Среди основных черт анального характера взрослых известны бе­режливость, раздражительность, педантичность или, го­воря проще, скупость, упрямство, аккуратность. Фени­хель (18) описывает скупость в качестве преемственной черты от привычки к анальному задерживанию, иногда мотивированному страхом утраты, иногда, в большей мере, эротическим наслаждением. На основании отожде­ствления фекалий с деньгами (см. гл. IV) установки по отношению к деньгам становятся иррациональными напо­добие изначальных инстинктивных желаний. Деньги пере­стают рассматриваться как объективно полезная вещь, а хранятся и складируются или в некоторых случаях бес­смысленно транжирятся. Такие же установки существуют по отношению к времени, поэтому человек с анальным характером может быть пунктуальным до долей минуты или чудовищно ненадежным.

Упрямство является пассивным выражением агрессии, чертой преемственной от отказа ребенка осуществлять от­правления в соответствии с намерением родителей. В даль­нейшем это «магическое» превосходство, или чувство влас­ти, замещается «моральным» превосходством, в котором супер-эго играет решающую роль. Упрямство в поведении взрослых объясняется как попытка использовать других лю­дей в качестве инструментов борьбы с супер-эго. Путем про­вокации окружающих на несправедливость такие типы стре­мятся к моральному превосходству, что поднимает их самоуважение и уравновешивает давление супер-эго. Упря­мец считает обращение с ним несправедливым и часто навя­зывает расположение, заставляя своего противника огор­чаться. Таким образом, утверждает Фенихель, упрямство, которое первоначально представляло оружие слабости, в последующем становится привычным способом борьбы за поддержание самоуважения. Аккуратность, пунктуальность, щепетильность, пристойность признаются чертами характе­ра, означающими перемещение согласия с культурными требованиями от отношения к акту дефекации.

В анальных чертах ярко проявляется механизм реактив­ного образования. Так, чистоплотный и дисциплиниро­ванный человек порой бывает удивительно неряшливым и дезорганизованным. Еще одним примером может служить живопись, которая в некоторых случаях воплощает реак­тивное образование на бессознательное желание анального пачканья. Художник с недостаточной сублимацией часто испытывает затруднения в творчестве, его способность к живописи заторможена. Другие анальные характеристики перемещаются в сферу речи и мышления, они проявляют­ся в нерациональном способе сдерживания и выражения слов и мыслей. Все анальные черты содержат садистский элемент в соответствии с амбивалентным отношением к объекту на анальной стадии (прим. 4).

 

Уретральный характер. Отличительными чертами урет­рального характера являются честолюбие и склонность к со­перничеству. Обе черты отражают реакцию на чувство стыда. Как упомянуто в гл. V, ребенок, страдающий недержанием мочи, часто делается объектом насмешек и испытывает стыд. В доказательство отсутствия оснований для насмешек со сто­роны окружающих у него впоследствии развивается често­любие. Происхождение склонности к соперничеству имеет отношение к акту мочеиспускания: кто, например, сможет направить более длинную струю (прим. 5).

Фенихель (18) также обсуждает различные перемещения и вторичные конфликты, возникающие из-за уретрального честолюбия. Эти конфликты могут конденсироваться, со­вмещаясь с ранними оральными конфликтами, или под влиянием комплекса кастрации могут перемещаться в анальную сферу. Указанные трансформации особенно свой­ственны девочкам из-за бесполезности уретрального сопер­ничества. Уверенность, обусловленная честолюбием и ощу­щением успешности, блокирует страх кастрации и препятствует бессознательному желанию отцеубийства, свя­занному с эдиповым комплексом.

 

Фаллический характер. Люди с фаллическим характером ведут себя в беспечной, решительной, самоуверенной манере. Это вызывающее поведение представляет собой нео­сознанную защитную реакцию на непреодоленный в дет­стве страх кастрации. Переоценка пениса и его отождествле­ние со всем телом типичны для ранней фаллической стадии и отражаются в огромном тщеславии, эксгибиционизме и повышенной чувствительности. Человек с таким характе­ром живет в предвосхищении нападок на себя и потому наступает первым. Его агрессивность и провоцирующее поведение выражаются скорее не в словах или поступках, а в манере говорить и действовать. Уязвленная гордость, со­гласно Райху (60), часто проявляется в холодной сдержан­ности, глубокой депрессии или в сильной агрессивности. Неприятие зависимого положения и стремление к домини­рованию основываются на страхе. Показное мужество в духе бесшабашного мотоциклиста считается способом ги­перкомпенсации.

Человек с фаллическим характером является в чрезвы­чайной степени орально-зависимым и его нарциссическая ориентация препятствует установлению зрелых отношений с окружающими. Мужчина, стремящийся продемонстриро­вать мужество, на самом деле с жестокостью относится к женщинам. Поступки женщины с фаллической ориентаци­ей мотивированы сильной завистью к пенису, она стремится играть мужские роли и доминировать над мужчина­ми. Нарциссизм снова предстает главной характеристикой (прим. 6).

 

Гениталъный характер. Фенихель (18) утверждает, что нормальный «генитальный» характер — это теоретическое понятие. Однако достижение главенства генитального нача­ла представляет собой решающий прогресс в формирова­нии характера. Способность получать полное удовлетворе­ние посредством генитального оргазма делает возможной физиологическую регуляцию сексуальной функции. Таким образом, прекращается блокирование разрядки энергии с неблагоприятными последствиями в поведении. Это одно­временно приводит к зрелым любовным отношениям и преодолению амбивалентности. Более того, разрядка силь­ного возбуждения означает конец реактивных образований и увеличивает способность к сублимации. Вместо запрета на эмоциональную жизнь эго естественно выражает эмоции как составляющую часть целостной личности. Формирова­ние типа, обладающего способностью к сублимации, ста­новится поэтому реальным. Прегенитальные побуждения в основном сублимируются, но некоторые также включают­ся в технику получения наслаждений, предшествующих сексуальному акту.

 

ПЕРВЫЕ ОТСТУПНИКИ

 

АДЛЕР

 

Адлер (2, 3, 4, 5), наподобие ортодоксальных теорети­ков, подчеркивает важность раннего детства в формирова­нии характера. Индивидуальный «стиль жизни» определяет­ся, по крайней мере в ядерной форме, к пяти годам. Основа установок остается неизменной, хотя их выражение в после­дующей жизни часто совершенно изменяется. В объяснении развития личности учение Адлера тем не менее существенно отличается от взглядов Фрейда.

Вместо сексуального компонента Адлер подчеркивает универсальность чувства неполноценности. Ребенок, будучи маленьким и беспомощным, неизбежно считает себя низ­шим в окружении взрослых. Родители, пренебрегающие ре­бенком, высмеивающие его или проявляющие недостаток нежности в обращении с ним, часто акцентируют пережива­ние ребенком подчиненности. Мать играет особенно важную роль в этом процессе, так как легкомысленное отношение к ребенку, потворство всем его желаниям и сверхопека зат­рудняют приобретение социальных навыков. Структура се­мьи тоже может способствовать интенсификации чувства неполноценности: единственный ребенок становится объек­том ненормальной значимости, и он посвящает остаток жиз­ни тщетным усилиям восстановить утраченную позицию. Старший ребенок, когда перестает быть единственным, час­то настолько обескуражен утратой влияния, что в последую­щем не может в должной мере использовать свои способнос­ти; второй ребенок живет под тенью старшего и пытается его наверстать; самый младший может испытывать страх при соперничестве. Кроме того, имеются морфологически и функционально неполноценные органы, которые усугубля­ют картину.

С целью преодоления чувства малоценности человек стремится стать сильным и могущественным. Попытка об­ретения превосходства в качестве «совершенного челове­ка» осуществляется с опорой на «направляющие фик­ции», которые служат организации опыта, способствующего достижению целей. Сами цели, в широ­ком смысле, олицетворяют безопасность и адаптацию. Ре­зультат стремления к превосходству бывает успешным при условии, что человек руководствуется принципами, соответствующими реальности. Очень часто, однако, ком­пенсаторные попытки приводят к непрактичным целям и в конечном счете к неврозам. Поиск сильной позиции де­терминирует все действия человека, его развитие и имеет следствием усвоение унифицированного способа реагиро­вания на окружение. Характер тогда можно определить как индивидуальный единообразный способ поведения в си­туациях на пути к намеченной цели.

Помимо прямой борьбы за власть иногда применяется другой подход. Это бегство в болезнь. Человек может доби­ваться господства и заставлять других приспосабливаться к своим требованиям путем демонстрации беспомощности. Не­полноценность органов тоже приводит к двум типам реагирования. Первый тип состоит в замене неполноценного орга­на другим, как в случае развития у слепого острого слуха. Второй тип реагирования представляет длительную концен­трацию на неполноценном органе, что приводит к преодоле­нию неадекватности. Иллюстрацией может служить заика, ставший оратором. Адлер особо подчеркивает положитель­ную роль чувства неполноценности, когда он утверждает, что даже гениальность возможно интерпретировать как вы­ражение страстного желания компенсировать индивидуаль­ный дефект.

Западная цивилизация выставляет мужчину в качестве символа власти. Мужественность подразумевает верховен­ство, женственность — подчиненность. Поэтому каждый стремится достичь идеала мужественности — это так назы­ваемый «мужской протест». Такое поведение чаще отмеча­ется у женщин, но встречается и у мужчин, особенно у неудачников. Сексуальная активность всегда должна рас­сматриваться в аспекте стиля жизни, который в свою оче­редь основывается на ранних детских прототипах. Человек с общественным прототипом лояльно относится к партне­ру в любовных ситуациях, а тот, кто в детстве был вы­нужден бороться за превосходство, склонен сексуальные отношения использовать в целях манипулирования. Лю­бовь является одной из трех главных проблем; две другие проблемы — это отношения к работе и людям. Централь­ной из трех установок считается отношение к окружаю­щим (прим. 7).

 

 

ЮНГ

 

В теории Юнга (43, 46) характер тоже определяется в несексуальных понятиях. Он утверждает, что существуют четыре основные психологические функции: мышление, чувствование, ощущение и интуиция. Каждый обладает всеми четырьмя функциями в разной степени. На основе наследственной предрасположенности и окружающих факторов преобладающей у человека всегда становится одна функция. Мышление представляет собой активный, логический, направленный процесс. Мыслительный тип поэтому рассматривает любую ситуацию в холодной, от­влеченной, рациональной манере. Чувствование у него от­носительно неразвито, так как препятствует логическому мышлению. Чувствование, в сущности субъективное и пристрастное, по мнению Юнга, следует отличать от эмо­ции — более рационального и менее активного феномена. У чувствующего типа мышление выполняет подчиненную роль. Ощущение и интуиция, с другой стороны, обе явля­ются иррациональными функциями. Предназначение пер­вой понимается как восприятие непосредственной даннос­ти, вторая направлена на усмотрение будущего.

Ощущающий тип, слабый в интуиции, быстро воспри­нимает с помощью органов чувств внешний мир и раздражения внутренних органов, тогда как интуитивный тип, стоящий ниже в развитии функции ощущений, силен в предвосхищении возможных развитии ситуации.

У мужчин, согласно Юнгу, сознательными обычно явля­ются мышление и ощущение, а чувствование и интуиция подавляются. У женщин доминируют чувствование и интуи­ция, и, наоборот, функции мышления и ощущения подав­ляются. Вытесненная женская сторона у мужчин называется их «анимой», а у женщин вытесненная мужская сторона — их «анимусом». У гармоничного человека сбалансированы со­знательные и вытесненные характеристики. Понятие «персо­на» связано с социальной ролью человека в обществе. В про­цессе жизни он обучается вести себя в соответствии с социальными ожиданиями. Каждой профессии, например, свойственна определенная маска, которую носит член обще­ства. Персона не является составляющей собственно характе­ра, но тесно с ним связана и действует как своего рода защита внутреннего «я».

Четыре основные функции далее классифицируются в две обобщенные установки: экстравертированную и интро­вертированную. Это два способа отношения к миру, два пути организации опыта. При первой установке интересы человека направлены к объекту, при второй — направлены к субъективному миру, обращены на себя. Все люди обла­дают обеими тенденциями, но снова одна из них обычно доминирует. Идеальное соотношение — это ритмичное че­редование установок, что редко встречается в реальности. Ниже излагаются характерные особенности экстравертов и интровертов (прим. 8).

 

Экстраверт. Этот тип живет в соответствии с внешней необходимостью. Его интересы и внимание концентрируют­ся на непосредственном окружении. Он сосредоточен на лю­дях и вещах и ведет себя согласно требованиям общества. Способности экстраверта ограничены, так как он пытается отвечать непосредственным сиюминутным запросам окруже­ния и воздерживается от любых новшеств, которые не впол­не понятны и каким-либо образом выходят за пределы вне­шних ожиданий. Отношение бессознательного к сознаваемому компенсаторно. Субъект, экстравертирован­ный на уровне сознания, на бессознательном уровне интро­вертирован. Бессознательные тенденции могут лишаться их компенсаторных качеств из-за подавляющих сил коллектив­ного бессознательного, и тогда следует открытый конфликт с содержанием сознания. Субъект или не знает больше, что он хочет, или он хочет слишком многого сразу и не способен получить удовлетворение. Считается, что бессознатель­ная установка экстраверта часто граничит с жестокостью и брутальностью.

 

Интроверт. Этот тип в отличие от экстраверта отгора­живается от внешнего мира и строит искусственный субъективный мир. Он склонен уравнивать эго с целост­ной личностью. Бессознательно, однако, внешние объек­ты усиливаются посредством компенсаторного механизма, и индивид делается их рабом. Интроверта опутывают практические трудности. Иллюзия превосходства, создан­ная эго, разрушается. Стремление интроверта к доминиро­ванию и контролю поэтому заканчивается заслуживаю­щим сожаления томлением по любви. Он приучается бояться новых людей и вещей, испытывает содрогание от столкновения с внешним миром, который наделяет маги­ческой силой.

 

 

 

РАНК

 

В теории характера Ранка (59) стержневое место занима­ет концепция «воли». Воля рассматривается как «основное позитивное начало, осуществляющее организацию и интег­рацию «я» (самости), что позволяет созидательно использо­вать, тормозить и контролировать инстинктивные влече­ния». Первоначально волевой процесс формируется в качестве «внутренней оппозиционной силы, направленной против принуждения». Принуждение может быть обуслов­лено внешними факторами, такими, как требования роди­телей, или внутренним давлением сексуальных влечений. Неизбежные препятствия и ограничения вызывают у ре­бенка сопротивление и тренируют «контр-волю». Вторая ступень в развитии воли связана со стремлением получения вещей, имеющихся у других. Речь идет не о зависти, а скорее о соизмерении собственной воли с волей группы. Третья ступень преодолевается, когда человек перестает мерить себя общими мерками и становится по-настоящему ответственным за свои волевые проявления. Запреты в дет­стве приводят к недоверию собственной воле как злу. Взрослые поэтому обладают волей, содержание которой от­части благонамеренное или одобренное родителями и обще­ством, отчасти — неблагонамеренное или неодобренное. Со­противление авторитетам, представляющее дурной аспект, является контр-волей.

Кроме воли, личность характеризуется влечениями и эмоциями. Влечениям необходимо немедленное удовлетво­рение путем моторной разрядки. В случаях блокирования возникают эмоции. Воля в отличие от эмоций «представля­ет собой мотивирующее начало, находящееся в активном услужении у эго, и не блокируется». Эго в известном смыс­ле является автономным представителем воли. Сексуальная функция существует не только для произведения потом­ства и наслаждения, но обеспечивает эмоциональную раз­рядку и является инструментом воли. Секс — единствен­ный «природный» способ уменьшения конфликтов воли, но одновременно сексуальные желания несут угрозу подчи­нения чужой воле. Различие между мужчинами и женщина­ми лежит в их отношении к сексу. Мужчины не способны смириться с неизбежностью смерти, поэтому секс, подра­зумевающий для них смерть, провоцирует страх. Взамен, побуждаемые эгоистическими потребностями эго, они стремятся управлять и творить. Женщины, с другой сторо­ны, воспринимают секс в значении бессмертия посред­ством рождения потомства и испытывают страх перед более сильной волей мужчин.

Как указывалось в предшествующих главах, Ранк под­черкивает в развитии человека важность «отделения». Пер­вичная травма физического отделения от матери при рож­дении сопровождается различными формами психологической зависимости и утратой чувства «целост­ности». В целях достижения независимости, чтобы сделать свое эго «реальным», индивид должен инициировать от­деление как выражение его собственной воли вопреки пассивному и травматичному опыту, соответствующему воле других. В генезисе освобождения имеется три стадии: на первой стадии человек сам желает того, к чему прежде был принужден внешними или внутренними требования­ми; на второй — проявляется внутренний конфликт меж­ду волей и контр-волей, в процессе которого у человека формируются идеалы и стандарты, отличающиеся от со­циально санкционированных; третья стадия характеризу­ется целостным гармоничным решением, воплощающимся в высшем творчестве. Трем стадиям соответствуют три ха­рактерологических типа, представленные ниже.

 

Средний человек. Средний, или нормальный, человек -это тот, кто пренебрегает своей волей и руководствуется волей группы. Культурные нормы социума становятся собственной «истиной» такого человека. Он склонен утаи­вать свои фантазии, если их содержание принято рассмат­ривать как зло, и в результате начинает испытывать чув­ство вины перед окружающими. Представление среднего человека о себе иллюзорно, поскольку он лишь изобража­ет, что является самим собой, а в действительности сводится к совокупности социальных ролей. Согласие с волей группы не обязательно представляет пассивное подчине­ние, это может быть здоровое, активное приспособление. С другой стороны, средний человек не должен всегда от­личаться хорошим психическим здоровьем. Конформизм бывает обусловлен страхом неодобрения. В общем, средний человек не особенно подвержен конфликтам и не обладает существенными творческими возможностями.

 

Невротик. Невротик не способен подчиниться воле груп­пы, но недостаточно свободен, чтобы утвердить собствен­ную волю. Он не может достичь позитивной идентификации с группой и не может остаться без посторонней помощи, поскольку обременен чувством неполноценности и вины. Невротик вынужден бороться с внешним и внутренним дав­лением, он находится в состоянии войны с самим собой. Фантазии вытесняются, прячутся от себя и других не столько из-за их содержания, но потому, что выражение фантазий расценивается как собственная злая воля. Чувство вины поэтому направлено против самого себя.

 

Творческий человек. Творческий человек, наподобие ху­дожника, преуспевает в полном принятии и утверждении собственной личности. Он находится в гармонии со своими силами и идеалами. По словам Ранка, «имеет место не комп­ромисс, не простая суммация, а зарождается новое творчес­кое целое, сильная личность с автономной волей, которая представляет высшее творение посредством интеграции воли и духа». Идеалы формируются не путем простого заимство­вания, но сознательным предпочтением благоприятных факторов. Реализуя свою волю, творческий тип выходит «за пределы ограничений природы», так как сексуальный ин­стинкт поставлен на службу воле. В известном смысле он ищет собственную «истину», которую затем воплощает в своих произведениях. Таким образом, фантазии обязательно раскрываются окружающим. Чувство вины перед другими и самим собой служит стимулом в дальнейшей творческой ра­боте. Именно поэтому творческий человек одновременно ут­верждает собственные идеалы и способен жить в мире, не вступая с ним в конфликт (прим. 9).

 

БОЛЕЕ СОВРЕМЕННЫЕ ВОЗЗРЕНИЯ

 

ХОРНИ

 

Структура характера, согласно Хорни (41, 42), формиру­ется на основе опыта детства. У одних процесс развития пре­кращается в пять лет, у других — в юности или около трид­цати лет, а у отдельных людей продолжается до пожилого возраста. Хорни не усматривает связи между либидными проявлениями в детстве и чертами характера взрослых, что постулируется ортодоксальным психоанализом. По словам Хорни (41, с. 61—62):

«В случае жадности или собственнических наклонностей в соответствии с психоаналитической литературой принято думать об оральной или анальной структурах характера. Эти черты, однако, можно истолковать в качестве реакции на всю совокупность переживании в раннем детстве. В резуль­тате неблагоприятного опыта у человека возникает чувство беспомощности в мире, воспринимаемом как потенциально жестокий, он испытывает недостаток способности к само­утверждению, неуверенность в возможности управлять ситу­ацией по собственному усмотрению...

Таким образом, различие в точках зрения в следующем: че­ловек сжимает губы не из-за напряжения своего сфинктера, но в обоих актах проявляется единая направленность харак­тера — удерживать что бы то ни было и не отдавать ничего: деньги, любовь, любые спонтанные чувства».

Хорни объясняет динамику формирования характера в контексте невроза, однако предполагается действие тех же факторов в менее патологическом русле у нормальных лю­дей. Важнейшую роль играет стремление к безопасности, обусловленное «базальной тревогой». Последняя возникает в связи с вытесненной жестокостью, которая в свою оче­редь является результатом отвержения и неодобрения в дет­стве. В поисках путей бегства от чувства тревоги ребенок приобретает устойчивые характеристики, становящиеся ча­стью его личности, — так называемые «невротические тен­денции». Одна из попыток разрешения конфликта заклю­чается в создании «идеализированного образа»: слабость и неуверенность в себе подменяются иллюзорным чувством силы и превосходства. Другая попытка состоит в «экстернализации», более общей разновидности проекции, которая все переживаемые чувства переносит вовне.

Основные направленности, возникающие у ребенка в борьбе с окружением, — это направленность «к людям», направленность «против людей» и направленность «от лю­дей». При первой направленности признается собственная беспомощность и, несмотря на страхи, предпринимается попытка завоевать любовь других. Вторая направленность предполагает, как очевидную, жестокость окружающих и предопределяет борьбу. При третьей направленности чело­век не хочет ни принадлежать к сообществу, ни бороться, он предпочитает изоляцию. Хорни (42) описывает три типа характера или основные установки, анализируя ука­занные направленности.

 

Уступчивый тип. Человек с направленностью «к людям» проявляет заметную потребность в любви и одобрении. Он жаждет близости и тоскует по партнеру. Любовь имеет на­столько важное значение, что даже сексуальное сношение ценится прежде всего как доказательство востребованности. Уступчивый человек живет с чувством слабости и беспо­мощности, он склонен подчиняться другим и вообще ведет себя в очень зависимой манере. Самоуважение регулируется, главным образом, представлением о нем окружающих. Этот тип считает необходимым воздерживаться от любого рода агрессивных действий, поэтому он не в состоянии критико­вать или быть напористым. В случаях возложения вины он всегда предпочитает брать вину на себя. Его положительной стороной является чувствительность к запросам других лю­дей, и в пределах своего понимания, чтобы понравиться, он способен проявить симпатию и оказать помощь. Стремление к власти и агрессия вытеснены глубоко в бессознательное и на самом деле такому человеку недостает интереса к другим. Эти тенденции должны, конечно, сдерживаться любой це­ной в целях сохранения целостности личности и уклонения от возможной жестокости со стороны окружающих.

 

Агрессивный тип. Человек с направленностью «против людей» предполагает, что все жестоки, и отказывается до­пускать противоположное. Жизнь представляется ему борь­бой за выживание, поэтому его основная потребность — управлять другими. Иногда установка совершенно ясна, но более часто она скрывается за фасадом учтивой вежливости, беспристрастности и товарищества. Этот фасад имеет компо­ненты искренности, поскольку, пока не стоит вопрос о ли­дерстве, агрессивный тип может проявлять благосклонность. Особую важность он придает дискуссиям и сам провоцирует споры, чтобы продемонстрировать бдительность и проница­тельность. В общем этот тип не умеет проигрывать и предпо­читает порицать других. Он считает себя сильным, честным, реалистичным и на самом деле действует эффективно и изобретательно в деловых ситуациях в результате тщательно­го планирования и напористости. Мягкие стороны своей на­туры он с яростью отбрасывает, так как они угрожают це­лостности образа жизни. Любовь для этого человека играет незначительную роль.

 

Обособленный тип. Человек с ориентацией на обособле­ние, направленностью «от людей», предпочитает держать эмоциональную дистанцию с окружающими. Ввиду того, что сближение с другими людьми порождает у него тревогу, развивается самодостаточность. Соперничество, престиж, ус­пех не заслуживают его внимания, поскольку препятствуют уединению. Он не любит делиться опытом и очень чувстви­телен ко всякого рода принуждениям. Тенденцию к подавле­нию чувств и особую робость обособленный тип испытывает перед привязанностями, которые угрожают стать необходи­мыми. Сильная потребность чувствовать превосходство воз­никает у него, чтобы оправдать свою изоляцию. Сексуаль­ные отношения для этого типа иногда невозможны; в лучшем случае он довольствуется преходящими связями. В общем обособленность служит защитой от несовместимых устремлений к любви и агрессивному доминированию. В мягких формах обособленность способствует сохранению це­лостности личности и безопасности. В некоторой степени она благоприятствует оригинальному мышлению и выражению творческих способностей (прим. 10).

 

ФРОММ

 

Фромм (30) определяет характер как «относительно ус­тойчивую форму канализации энергии человека в процессе ассимиляции и социализации». В детстве характер формиру­ется в семье, которая служит «психическим посредником» общества. Приспособление ребенка в семейной обстановке вырабатывает у него характер с общей для большинства чле­нов его класса и культуры сердцевиной. На сердцевину, или «социальный характер», накладываются варианты индиви­дуального характера, обусловленного спецификой влияния родителей.

По мнению Фромма, следовательно, типы характера яв­ляются продуктом взаимодействия ребенка и родителей, ко­торое начинается с момента рождения. Он дискутирует с ортодоксальным представлением о типах как результате че­редований стадий развития либидо (прим. 11). Анальный характер, например, не имеет никакого отношения к либидо. Запоры — это не причина формирования характера, а скорее его выражение. Важнейшим фактором является домашняя атмосфера, проникнутая духом стяжательства, тревожности, подозрительности. У ребенка поэтому развивается «чувство дефицита», и он цепляется за все, что имеет. Скупой чело­век — не потому скуп, что удерживает фекалии; он крепко держится за любую вещь, включая фекалии. Его родители из категории людей, проявляющих щепетильность в требо­ваниях туалета.

 

Рецептивная ориентация. Человек с рецептивным харак­тером считает, что все, в чем он нуждается, должно быть доставлено извне. Он пассивно опирается на авторитеты в получении знаний и помощи и вообще ищет в людях под­держки. Любовь для него означает — быть любимым, но не активный процесс любви; он крайне чувствителен к любому недостатку любви или внимания. Пассивность связана с не­способностью отказать другим и бесконечным поиском «ма­гического помощника». Страх утраты любви препятствует выбору из двух друзей, когда того требует ситуация, ввиду нежелания лишиться расположения одного из них. Этот тип любит поесть и выпить, что служит средством преодоления беспокойства и депрессии. Его рот особенно заметная, часто наиболее выраженная черта. На жизнь он смотрит, как пра­вило, с оптимизмом и дружелюбием, пока не возникает угроза источнику благополучия. Отзывчив и оказывает по­мощь другим, но за этим лежит потребность заручиться их благосклонностью.

 

Эксплуататорская ориентация. Человек с эксплуататор­ской ориентацией пытается все получить от людей посред­ством силы и хитрости. Что касается любви и привязаннос­ти, он испытывает эти чувства только к тем, кто еще что-то может дать. Подобным образом он ворует идеи и выдает их за свои. Недостаток оригинальности у многих одаренных людей, утверждает Фромм, объясняется ориен­тацией характера. Установка распространяется на матери­альные вещи, крайним примером служит клептомания. Вещь доставляет удовольствие, только если она украдена, даже при наличии большого количества денег. Отличитель­ной чертой является «кусающийся» рот, обычно дающий о себе знать саркастическими, язвительными замечаниями о людях. Этому человеку свойственны подозрительность, ци­низм, зависть, ревность. В общем, он предпочитает имею­щееся у других и предпринимает максимум возможного в целях присвоения.

 

Накопительская ориентация. Скряга основывает безопас­ность на бережливости и сохранении имущества. Расходы вызывают чувство опасности и тревожность. Он окружает себя стеной, за которую вносит, сколько возможно, и ста­рается, чтобы ничего не попало наружу. Скупость распрост­раняется равным образом как на чувства и мысли, так на деньги и вещи. Даже любовь рассматривается в качестве средства присвоения любимого. Поведение характеризуется педантичной упорядоченностью, компульсивной чистоплот­ностью, навязчивой пунктуальностью, упрямством. Подо­зрительность и боязнь интимности обычно являются сопут­ствующими чертами.

 

Рыночная ориентация. Люди этой категории относятся к своей личности, как к товару, который можно купить и продать. Они формируют у себя качества, пользующиеся спросом у других. У них отсутствует истинный стабильный характер, и на самом деле они не умеют распоряжаться своей судьбой. Основными в их эмоциональной сфере яв­ляются чувства опустошенности и беспокойства. Рыночная ориентация в равной мере относится к мышлению. Пред­назначение мышления при рыночной ориентации сводится к быстрому схватыванию явлений в целях успешного ма­нипулирования. Это приводит к поверхностности вместо проникновения в сущность феноменов. У таких людей, чтобы выполнять социальную роль и пользоваться спро­сом на рынке, не должно сохраниться индивидуальности.

 

Продуктивная ориентация. Четыре предыдущих ориента­ции, согласно Фромму, являются непродуктивными. Про­дуктивность определяется как «способность человека ис­пользовать свои силы и реализовать присущий ему потенциал». Подразумевается развитие творческих возмож­ностей и любви, полное их раскрытие. Такой человек не обязательно должен стать великим ученым или художни­ком. Он просто может независимо мыслить, уважать себя и других, получать чувственное наслаждение, не испытывая тревоги, восхищаться творениями природы и искусства. Короче говоря, он наслаждается жизнью. Непродуктивные элементы все еще сохраняются, но они трансформируются. Упрямство, например, становится настойчивостью, стрем­ление к эксплуатации превращается в способность взять инициативу на себя (прим. 12).

 

КАРДИНЕР

 

Кардинер (48, 49) впервые применил психоаналити­ческие принципы к социологии и антропологии и предло­жил несколько иной подход к изучению характера. По мнению Кардинера, характер представляет собой вариант усвоения каждым человеком культурных норм, содержа­щихся в «базисной личностной структуре» общества. Ба­зисная личностная структура разделяется большинством членов общества в результате сходного опыта в раннем детстве, она служит матрицей, на основании которой раз­виваются черты характера. Одинаковая подлежащая струк­тура может отражаться в многих различных формах пове­дения. Например, если у алорцев недоверие — устойчивая особенность базисной личности, то оно проявляется в ряде черт характера.

В определении базисного личностного типа исходными служат четыре постулата: 1) ранний опыт оказывает дли­тельное влияние на личность; 2) сходный опыт форми­рует аналогичные личностные структуры; 3) практика воспитания складывается в сходные культурные модели, но они не бывают полностью идентичны в различных семьях одного общества; 4) воспитание детей различает­ся в разных обществах. Ввиду того что члены определен­ного общества во многом разделяют опыт раннего дет­ства, в их личностях много общих элементов. Опыт разных обществ часто сильно различается, поэтому мно­гие личностные нормы тоже различны.

Особое влияние на подрастающего человека оказыва­ют общественные установления, обычаи. Они разделяются на первичные институции (семейная организация, пита­ние и отнятие от груди, анальный тренинг, дисципли­нарные требования, сексуальные табу, способы добыва­ния средств к существованию и т. д.) и вторичные институции (религия, фольклор, ритуалы, способы мышления). Познание ребенком реальности происходит отчасти из проективных систем, таких, как религия, от­части из эмпирических источников, таких, как наука. Каждый человек по-разному преодолевает несовмести­мость этих двух подходов. Некоторые способны проявить терпимость к обоим подходам, другие отбрасывают один из них. Взаимодействие между индивидом и институцией не односторонний процесс. Базисная структура, однажды утвердившись, определяет реакцию человека на иные институции, с которыми ему приходится сталкиваться. Изменения в определенных институциях, таким обра­зом, имеют следствием изменения в базисной личност­ной структуре, что в свою очередь приводит к модифи­кации и реинтерпретации существующих институций (прим. 13).

Посредством иллюстрации формирования характера Кардинер предлагает альтернативное объяснение проис­хождения таких черт, как аккуратность, упрямство, ску­пость. Считается, что скупость возникает в результате конфликта между родителями и ребенком в процессе обу­чения чистоплотности. Ригидные дисциплинарные требо­вания к контролю за сфинктером могут встретить полное послушание или непокорство. На самом деле скупость сле­дует понимать в аспекте общего отношения к удержанию и беспокойству утратить что-то ценное, а не как функ­цию анального эротизма.

 

АЛЕКСАНДЕР

 

Лидер в области психосоматической медицины Алексан­дер (6) предлагает схему классификации эмоциональных реакций человека на окружение, аналогичную трем физио­логическим процессам поддержания жизни. Имеются в виду потребление веществ и энергии из окружения, частичное их «накопление» в период роста организма и выделение конеч­ных продуктов метаболизма. Таким образом поддерживаются тепловая и механическая энергия организма и функция раз­множения. Психологическими коррелятами являются жела­ния — получить или взять; сохранить; отдать или уничто­жить (прим. 14).

Индивидуальный характер может быть дифференциро­ван на основании «векторного анализа» роли этих элемен­тарных установок в отношениях с другими людьми. Алек­сандер использует указанный принцип главным образом в анализе гастроэнтеральных расстройств, но придает ему бо­лее общее значение. Верхний отдел гастроэнтерального тракта описан как предназначенный для функции потребления, нижний отдел — для функций выделения и накоп­ления. У человека, предрасположенного к язве желудка, доминирует функция потребления; у человека, предраспо­ложенного к колиту, преобладают функции выделения и агрессивного уничтожения; запоры свидетельствуют о склонности к накоплению.

Потребление и выделение могут иметь разную степень конструктивности и деструктивности. Потребление выра­жается в пассивном получении и агрессивном взятии; вы­деление — в позитивной отдаче и садистском выбрасыва­нии. Содержание мужской и женской сексуальности тоже может быть классифицировано на основании этого подхо­да. В прегенитальной сексуальности три составляющие представляются несмешанными, тогда как поздняя орга­низация сексуальной жизни мужчин и женщин может быть осмыслена как смешение трех тенденций в разных пропорциях (прим. 15).

 

ЭРИКСОН

 

Хотя Эриксон (15, 16, 17) не обсуждает собственно про­блему характера, он предложил релевантные концепции зон, модусов поведения (см. выше) и «эго-идентичности». Последняя определяется как вид «созидательной полярности самовосприятия и восприятия человека другими». Эго-иден­тичность подразумевает большее, чем простой факт суще­ствования, который понимается в качестве «личной иден­тичности». Эго-идентичность субъективно переживается в процессе непрерывного сопоставления тождественности внутреннего «я» и постоянства собственного значения в гла­зах других. Иными словами, человек, достигший эго-иден­тичности, чувствует, что он принадлежит к своей группе, что его прошлое имеет значение в понятиях будущего и на­оборот. Он «знает, где он находится». Сознательные и бессоз­нательные факторы одновременно играют роль, хотя эго­идентичность описана как менее осознанный процесс по сравнению с самоуважением.

Развитие чувства эго-идентичности происходит из раз­личных идентификаций детства, но является не суммаци­ей, а интеграцией ролей. Кульминация случается в по­здней юности. Юноша, неуверенный в своей идентичности, робеет в интимных межличностных отно­шениях. Чем увереннее он становится, тем настоятельнее ищет дружбы, соперничества, лидерства, любви, вдохно­вения. Эго-идентичность порождает новую форму любви к родителям, свободную от желания, чтобы они перемени­лись. Принимается тезис об ответственности каждого за свой образ жизни. Все это подразумевает целостность и «чувство товарищества с мужчинами и женщинами отда­ленных времен и разных занятий, кто созидал и провозг­ласил человеческие достоинства и любовь». Отсутствие или утрата эго-идентичности при психоневрозе сопровож­дается отчаянием и страхом смерти. Отчаяние часто скрывается за чувствами отвращения и неудовольствия отдель­ными установлениями и людьми, но по существу означает презрение к себе (прим. 16).

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

В ортодоксальном психоанализе характер определяется как «привычный способ приспособления эго к внешнему миру, к ид и супер-эго, а также специфический тип сочетания этих приспособлений друг с другом». Характер включает в допол­нение к защитным механизмам позитивные организующие функции эго. Фенихель разделяет характерологические черты на две обширные категории: сублимативные и реактивные. Сублимация подразумевает свободную разрядку инстинктив­ной энергии в результате альтернации цели. Сублимативные черты преобладают при генитальном характере. Реактивные черты образуются вследствие постоянного сдерживания ин­стинктивной энергии посредством контр-катексиса. Вариан­тами реактивных характеров являются оральный, анальный, уретральный и фаллический, при которых выражена психо­сексуальная фиксация.

Среди первых отступников Адлер тоже подчеркивает важность раннего детства в формировании характера, но он делает акцент на универсальности чувства неполноценности. Последнее порождает компенсаторную борьбу за могущество и «мужской протест». Юнг сосредоточивается на четырех основных психических функциях: мышлении, чувствовании, ощущении и интуиции. У мужчин, по его мнению, созна­тельными являются мышление и ощущение, тогда как чув­ствование и интуиция вытесняются. У женщин происходит противоположное. Четыре функции далее классифицируют­ся в два способа отношения к миру: экстравертированный и интровертированный. К тому же каждый человек играет в обществе предписываемую роль (концепция «персоны»). Ха­рактерология Ранка основывается на теории воли. Характеры среднего человека, невротика и творческого человека соот­ветствуют стадиям развития воли.

Неофрейдистские теоретики, наподобие Хорни и Фромма, не принимают в расчет любую причинную связь между проявлениями либидо в детстве и последующими личностными чертами. Вместо этого они подчеркивают суммарное взаимодействие родителей и детей в раннем детстве. Хорни выделяет уступчивый тип — направленный «к людям»; агрессивный тип — направленный «против людей»; обособленный тип — направленный «от людей». Фромм говорит о «социальном характере», представляю­щем общее ядерное образование для членов определенного класса, на которое накладываются специфические влия­ния родителей. Его типология включает пять различных ориентации: рецептивную, эксплуататорскую, накопи­тельскую, рыночную и продуктивную. Кардинер развива­ет концепцию «базисной структуры личности». Имеется в виду личностная структура, разделяемая большинством членов общества вследствие одинакового опыта раннего детства. Формирование подрастающего человека осуществ­ляется под воздействием установлений, обычаев общества.

Своеобразный подход к пониманию структуры характера предлагает Александер. Он указывает на психологические корреляты физиологических процессов потребления, накоп­ления и выделения. Индивидуальный характер, по его мне­нию, отражает относительное участие этих трех элементар­ных установок в отношениях с людьми. Эриксон, со своей стороны, подчеркивает понятие «эго-идентичность», кото­рое позволяет человеку испытывать принадлежность к груп­пе и представлять, «куда он движется». Развитие этого чув­ства происходит в результате интеграции различных идентификаций, пережитых в детстве. Кульминация в раз­витии достигается в поздней юности.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1. Определения характера. Путаница, возникающая при по­пытках сформулировать понятие характера, становится очевид­ной из следующих цитат:

Фенихель: «Это описание характера почти идентично пред­шествующему описанию эго».

Абрахам: «Совокупность реакций человека на его социальное окружение».

Гартман: «Еще ряд функций, которые мы приписываем эго, является тем, что принято называть характером человека».

Бинглхоул: «Структура характера может быть осмыслена как организация потребностей и эмоций человека в целях адекватно­го реагирования на основные социальные ценности группы».

Из сказанного напрашивается единственных вывод, что ха­рактер в какой-то мере является функцией эго, относящейся неким образом к социальному окружению. Даже столь суще­ственный вопрос, ассоциировать ли характер со всеми функция­ми эго (Фенихель) или просто с некоторыми из длинного переч­ня функций (Гартман), остается спорным. Имея в виду такое неясное положение дел, представляется бесполезным обсуждать проблему различия между понятием характера и в равной степе­ни неопределенным понятием личности. Академическая психо­логия вносит еще большую неясность посредством двух альтер­нативных определений характера, сформулированных Маккиноном: 1) как этического и морального аспекта личнос­ти; 2) в качестве мотивационного аспекта личности с исключе­нием любых этических и моральных трактовок.

2. Ересь Райха. В целях точности изложения укажем на отлу­чение в 1933 г. Райха и его последователей от ортодоксального психоаналитического движения. Вслед за высокочтимым ранним вкладом в психоанализ Райх впал в крайность, утверждая, что выраженная в оргазме сексуальность имеет первостепенное значение в понимании болезней общества и индивида.

3. Изучение оральности. Проблема влияния разных видов раннего орального опыта на формирование структуры характе­ра некоторое время широко дискутировалась. Превалирующие взгляды в этой области часто переводились в плоскость практи­ки раннего воспитания ребенка. Однако разбросанным антро­пологическим наблюдениям и сравнительному анализу экспериментальных данных по таким вопросам, как кормление грудью и из бутылочки, длительность кормления, кормление по требованию ребенка и по расписанию, способ и возраст отнятия от груди и т. п., недостает основательности. Частота ошибок в подобных исследованиях, по мнению разных авторов, заключается в попытке выставить специфическую практику кормления в качестве прямой причины, на манер «один к од­ному», определенных личностных черт. В сверхупрощениях такого рода пренебрегают важными факторами: установками родителей,       культурными       ценностями       и       вообще взаимозависимостью феноменов развития.

В двух недавних работах предпринималась попытка провер­ки психоаналитических определений орального характера. Го­улдман, работающая в Англии, разделила свое исследование на две части. Первая часть посвящена установлению досто­верности описанных оральных черт, во второй части эти чер­ты сопоставлены с возрастом отнятия от груди. На первом этапе Гоулдман получила самооценки 115 мужчин и женщин по 19 шкалам личностных черт. Затем они были подвергнуты факторному анализу, в процессе которого обнаружилась биполярность фактора, содержащего негативные черты (песси­мизм, пассивность, оральная агрессия) и позитивные черты (оптимизм, привязанность, общительность). Показатели по фактору Гоулдман интерпретировала как поразительно схо­жие с теоретическим описанием и во второй фазе исследова­ния сопоставила их со сведениями об отнятии от груди, полу­ченными от матерей испытуемых. Выяснилась значимая связь (г = 0,27) орального пессимизма с ранним отнятием от гру­ди (не позднее четырехмесячного возраста) и орального оп­тимизма (г = 0,31) с поздним отнятием от груди (в пятиме­сячном возрасте или позднее). При обсуждении результатов Гоулдман проявляет мудрую осторожность. Она подчеркива­ет, что данные не говорят о причинном отношении, а низ­кое значение корреляций предполагает влияние важных неиз­вестных факторов.

Блюм и Миллер осуществили еще один замысел изучения оральности. На первом этапе психоаналитические гипотезы прове­рялись общепринятыми психологическими методами. На втором этапе экспериментаторы устанавливали степень оральности, ко­торая, согласно операциональному определению, проявляется в непроизвольных движениях рта. Обследовались 18 детей, учащихся третьего класса начальной университетской школы. Наблюдения включали: оценки учителей, временные замеры, социометрию, экспериментальные ситуации. Корреляции между выраженностью оральности и рядом гипотетических переменных оказались самы­ми различными. Убедительное подтверждение получили гипотезы о связях оральности с (1) сильным влечением к пище и (2) соци­альной изоляцией; умеренный характер носили связи с (3) по­требностью в симпатии и одобрении, (4) заинтересованностью в дарении и получении, (5) предрасположенностью к скуке; не подтвердились гипотезы о связях оральности с (6) депрессивными тенденциями, (7) потребностью в заискивании, (8) неспособно­стью к распределению привязанностей; вызывали сомнение связи с (9) зависимостью и (10) внушаемостью.

В последующем проводилось контрольное обследование 26 детей в четвертом классе публичной школы, в которой царила менее снисходительная атмосфера. Гипотезы о связи оральнос­ти с переменными 2, 3 и 4 снова подтвердились; гипотезы о корреляции с переменными 1, 5, 7, 8, 10 не нашли подтверж­дения. В дополнение проверялось еще три гипотезы: о неспо­собности человека с оральным характером отказывать (гово­рить — «нет»), его желании иметь магического помощника и низкой толерантности. Однако непредвиденное нарушение процедуры, случившееся из-за различий в социальной атмос­фере, заставило авторов усомниться в достоверности экспери­мента. Следующей задачей является усовершенствование ме­тодики широкомасштабного выбора «оральных» и «неоральных» детей с целью исследования условий их воспита­ния в раннем детстве.

4. Изучение анальности. В гл. IV (прим. 8) уже обобщены ан­тропологические наблюдения за практикой анального тренинга и небольшое количество экспериментальных работ, касаю­щихся влияния этого тренинга на детское развитие. Фрагмен­тарные свидетельства влияния анального тренинга на личность взрослого человека основаны на антропологических, клини­ческих и экспериментальных источниках. Миллер и Хатт указы­вают на предварительный характер имеющихся культурологи­ческих данных по этой теме. На Мадагаскаре у народа антанала и у японцев слишком ранний анальный тренинг, как принято считать, отражается на структуре характера взрослых членов культурного сообщества. Антанала проявляют необычайную чистоплотность, обязательность, стремление к соблюдению ритуалов. Они придают большое значение собственности и во­обще накоплениям. Японцы тоже очень аккуратны, стремятся к совершенству (перфекционизм) и чтут обычаи. Народность юрок, с другой стороны, обладает анальными чертами: обяза­тельностью, сдержанностью, подозрительностью и т. д., но на­блюдения не обнаруживают у них акцентирования анального тренинга в период детства.

Клинические источники в этой области тоже не могут быть проигнорированы, хотя не предоставляют нам ничего, кроме положений, которые необходимо принять на веру. Фенихель, например, утверждает, что «психоанализ упрямых людей дает множество доказательств связи упрямства с анальными ощуще­ниями и получением анально-эротического наслаждения». Нео­фрейдистские аналитики, наподобие Фромма, с не меньшей настойчивостью приписывают генезис анальных черт общей до­машней атмосфере и взаимоотношениям ребенка и родителя.

Гамилтон и Сирз провели экспериментальные исследования. Гамилтон обнаружил несколько больше случаев стяжатель­ства, садизма, мазохизма и т. п. в группе из 59 мужчин и женщин, припоминавших некоторые формы анального детского эротизма, в сравнении с контрольной группой, не имевшей таких воспоминаний. Сирз в своем обзоре указывает на недоста­точную обоснованность задания на припоминание и на неадек­ватную оценку анальных черт, что, по его мнению, минимизи­рует значимость результатов. В собственном исследовании Сирза 37 членов студенческого сообщества оценивали друг друга; при анализе данных эффект «ореола» оставался постоянным. В пред­сказанном направлении были получены низкие положительные корреляции между чертами стяжательства, упрямства и акку­ратностью. В этом исследовании, однако, не предпринималось попытки связывать перечисленные черты с тренингом в детстве.

5. Уретральная амбиция (см, прим. 2 в гл. V).

6. Зависть к пенису и нарциссизм. Связь нарциссизма с завистью к пенису у женщин подтверждается при обследовании тестом «Картинки Черныша». Корреляция между двумя измерениями по тесту: 0.34 (Р<0.05).

7. «За» и «против» взглядов Адлера. Томпсон провела обоснованный анализ сильных и слабых сторон позиции Адлера. В каче­стве положительных сторон она указывает понимание значимости культурных факторов,    повышенное внимание к взаимоотношениям ребенка и родителей, изыскания в области эго-психологии. В критических оценках чаще всего подчеркиваются поверхностность и слишком амбициозный характер теоретической системы Адлера, сверхупрощение им проблемы неврозов и кажущееся пренебрежение бессознательными факторами. Прямое влияние Адлера может быть обнаружено во взглядах Хорни, Фромма и Салливана.

8. Вопрос типологии. Маккиннон обобщает разнообразную критику «типологических» теорий личности, наподобие системы «экстраверсии-интроверсии» Юнга. Он указывает, что типы огрубляют картину личности. Типологическое представление легко подвержено искажению, типы перекрывают друг друга; существующие классификации трудно подтвердить или опровергнуть. Несколько авторов-психоаналитиков, включая Фенихеля, Ранка, Хорни и Фромма, характеризуют предложенные ими типо­логии как сверхупрощение. Исследовательские работы по дихото­мическим типологиям особенно подвергаются критике, так как их горячие сторонники неправильно осуществляют выборку испытуемых, не соблюдают правила экспериментальной процедуры, допускают погрешности в статистической обработке данных. В построении личностных опросников для диагностики типов (например, набор тестов на «экстраверсию-интроверсию» на основе работ Юнга конца 20-х годов) ошибочно отдается пред­почтение одномодальному распределению показателей перед двумодальным.

9. Вклад Ранка. Помимо создания широко признанной тех­ники психотерапии, Ранк оказал влияние на теоретические воззрения Хорни, Фромма и Салливана. Хотя его взгляды на развитие личности и творчества представлены в запутанной и неясной форме, они стимулировали последующие теоретические построения.

10. Неопределенности в теории Хорни. Разграничение, проведенное Хорни между нормальным человеком и невротиком, представляется очень поверхностным. У обоих проявляются три характерных установки. Различие видится в способности нор­мального человека уступать другим, бороться и оставаться самим собой, тогда как невротику не свойственна гибкость в со­четании этих установок. Каждая установка, по мнению Хорни, обладает ценностью: стремление к людям способствует уста­новлению дружеских отношений с окружающими; направленность против людей обеспечивает выживание в конкурентном обществе; изоляция от общества помогает достижению некоторой целостности и безмятежности. Однако у невротика действие установок принимает «навязчивый, ригидный и взаимоисключающий характер».

Маллахи обращает внимание на логическую непоследова­тельность в определении Хорни базальной тревоги или конф­ликта в связи с тремя установками. Базальная тревога приписы­вается несовместимости между тремя установками, и в то же время предназначение установок трактуется в качестве попыт­ки преодоления базальной тревоги. Иллюстрируя путаницу в причинно-следственных связях, Маллахи приходит к выводу, что Хорни «не внесла достаточной ясности в свои фундамен­тальные концепции».

11. Ответ Фенихеля Фромму. Фенихель осуждает отказ от представлений Фрейда об инстинктах в следующем пассаже: «Наши комментарии делают понятным, что значимость формирующего влияния на психику индивида социальных факторов не требует каких-либо перемен в концепциях Фрейда об инстинктах, как считают некоторые авторы (Фромм, Хорни, Кардинер). Инстинктивные потребности представляют необработанный материал, подверженный социальным воздействиям. Задача психоаналитической социологии состоит в изучении со­циальных воздействий в деталях... Культурные условия, обеспечивающие реализацию возможностей человека, направляют его инстинктивные потребности в определенные русла: благо­приятствуют одним из них, тормозят другие и даже оборачива­ют некоторые потребности против остальных». Конечно, такая интеракционистская точка зрения, рассматривающая характер как функцию основных влечений и окружающих условий, дол­жна быть более приемлема, чем объяснение развития одним из факторов. Однако остается без ответа решающий вопрос об относительной значимости каждого фактора в процессе форми­рования характера.

12. Частичное совпадение различных теорий. Читатель, вероятно, уже заметил, что описание типов личностей, предлагаемое несколькими теоретиками, обнаруживает заметное сходство. Следующий ряд уравнений служит подтверждением этого положения:

1. Орально-пассивный тип (ортодоксальная позиция) = Уступчивый тип (по Хорни) = Рецептивная ориентация (по Фромму).

2. Орально-садистский тип (ортодоксальная позиция) = Агрессивный тип (по Хорни) = Эксплуататорская ориентация (по Фромму).

3. Анальный тип (ортодоксальная позиция) = Накопительская ориентация (по Фромму).

4. Генитальный тип (ортодоксальная позиция) = Творческий человек (по Ранку) = Продуктивная ориентация (по Фромму).

5. Экстраверт (по Юнгу) = Средний человек (по Ранку) = Рыночная ориентация (по Фромму).

6. Интроверт (по Юнгу) = Обособленный тип (по Хорни).

Какой можно сделать вывод из столь очевидного взаимона­ложения типологий? Наиболее оптимистичным выглядело бы заключение о значительной достоверности типологий, по­скольку ряд независимых исследователей приходят к сходным классификациям. Другой крайностью было бы приписать согла­сованность просто всепроникающему заимствованию. Истина, как обычно, лежит посередине. Однако кажется справедливым высказать неудовлетворенность большим количеством повторе­ний, переименований и малым числом взаимных ссылок и бла­годарностей.

13. Концепция «базисной структуры личности» (БСЛ). Карди­нера и его сторонников чаще всего критикуют за сверхупроще­ние в описании «национального характера», Ягода, например, считает концепцию БСЛ пригодной только для малых, единообразных, замкнутых культур и совершенно неподходящей для американского общества. Томпсон идет даже дальше и заявля­ет, что Кардинер иногда подгоняет факты к теории.

Кардинер и его сотрудники проанализировали с помощью своего метода 10 культур. Наиболее широко цитируются дан­ные, собранные Дюбуа при обследовании коренных жителей острова Алор. Независимые интерпретации материала по тесту Роршаха, сделанные Обергольцером, в основном подтвержда­ют теорию базисной структуры личности. Затем Кардинер, ос­новываясь на биографиях, показал, что индивидуальные отклонения алорцев от нормативной личности могут быть объяснены атипичностью раннего жизненного опыта. Научные изыскания такого рода скорее наводят на размышления, чем выглядят завершенными, так как им недостает строгости зара­нее спроектированного эксперимента. В последующем Карди­нер и Оувизи представили 25 случаев психоаналитического изу­чения афроамериканцев наряду с результатами их обследования проективными тестами. Смит в обзоре этой рабо­ты высказывает мнение, что понятие «базисной структуры личности» отчасти дезориентирует ввиду различной трактовки ядерных личностных конфликтов от случая к случаю. Кроме того, у него вызывает возражение несистематичность в анализе и концептуализации материала, а также относительная неэф­фективность использования данных по тестам Роршаха и ТАТ.

14. Типы Александера. Александер не претендует на ориги­нальность в дифференциации функций потребления, усвоения и выделения. Он признает фундаментальность этих понятий по отношению к оригинальным концепциям прегенитальных эротических тенденций: оральной, анальной и уретральной. Свой вклад Александер видит в последовательном приложении понятий к желудочно-кишечным нарушениям. Фенихель подвергает критике подход Александера за отсутствие динамичности. По мнению Фенихеля, дело не в том, какая установка превалирует, решающими факторами являются не существование и сила установок, а их отношение к тревоге, вине, защитным механизмам, которые все вместе играют роль в конфликте.

15. Место воззрений Александера в системе психоаналитических учений. Александер начинал как представитель школы орто­доксального психоанализа, но в последующем сделал совершенно очевидный крен в сторону неофрейдистских воззрений. Его позицию, судя по следующим заявлениям, можно рассматривать
в качестве промежуточной:

«Недавнее акцентирование факторов культуры в развитии личности вообще и в происхождении психоневрозов в особенности исходит от группы критиков Фрейда, представленных Хор­ни, Кардинером, Фроммом и другими, на которых ссылаются как на «неофрейдистов». Иногда меня тоже, кажется, включают в эту группу на основании признания мною необходимости пере­оценки значимости факторов культуры в развитии личности и согласия со взглядами группы относительно определенных про­белов в традиционных психоаналитических определениях...

Это ведет нас назад к ошибке, в которую впадают так называ­емые «неофрейдисты», когда они недооценивают специфическое влияние личности родителей и переоценивают фактор культуры. Я рассматриваю их ошибку как этнологический уклон».

16. Эго-идентичность и самоуважение. Эриксон пытается от­граничить свою концепцию эго-идентичности от ортодоксаль­ной концепции самоуважения. Он допускает крайнюю близость двух концепций, за исключением большей осознанности само­уважения в сравнении с эго-идентичностью, которая только ча­стично осознается. На самом деле вопрос о пропорции созна­тельного и неосознанного в представлении о самоуважении остается спорным, как и в случае с эго-идентичностью. Поэтому мы должны принимать на веру заявление Эриксона, что введен­ное им понятие характеризуется большей неосознанностью.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

Последний раздел книги, посвященный восьмому этапу жизни человека, закономерно было бы читать тихо, под сопровождение постепенно умолкающих звуков органной музыки. Однако наша миссия в заключительном коммента­рии не хоронить или восхвалять, а вместо этого подвести итог и приободрить.

В предисловии мы исходили из предпосылки, что в психо­аналитических определениях содержатся зачатки обоснован­ной теории личности. Предполагалось сделать два предвари­тельных шага, способствующих созданию теории: первый — изложить различные теоретические взгляды на становление личности по возрастным периодам; второй — оценить, на­сколько экспериментальные данные и антропологические наблюдения подтверждают существующие взгляды. Описа­тельные разделы текста посвящены осуществлению первого намерения, примечания — второго.

Если кто-то рискнет отгадать состояние разума читателя (и автора) относительно законченности усилий, наиболее подходящим словом будет «замешательство». Можно ска­зать, что множество психоаналитиков, в течение долгого времени наблюдавших больных, обсуждавших психологи­ческие случаи и заимствовавших из собственного бессозна­тельного, внесли вклад в обширную, неясную, однако мо­гущественную теорию личности. Затронуты многие противоречивые вопросы и разногласия. Как будто этого недостаточно, мы все усложняем картину введением новых интригующих данных. Очевидно, ни один из факторов не создает впечатления законченности.

Но может быть, комфорт достижим посредством загля­дывания в будущее, а не в прошлое? Ученый обычно полу­чает удовлетворение, сначала выбирая наполненную смыс­лом область деятельности, затем он выдвигает достойные гипотезы и наконец подвергает их проверке. Его спокойствие и умиротворенность основываются, по крайней мере частично, на знании, что он способен применить методы, адекватные задаче, даже если ответы могут быть найдены не скоро.

Мы имеем основание рассуждать подобным образом по отношению к психоанализу. Важность этой области с оче­видностью установлена. Положения психоанализа находят широкое приложение и, если их рассматривать не как нео­провержимые факты, а подвергать проверке, то может быть создана теория. Предшествующие страницы полностью под­тверждают мнение, что психоаналитические концепции дос­тупны независимой проверке, отличной от традиционного клинического метода. Здесь заложено воззвание! В исследова­ниях необходим комбинированный и системный подход: ис­пользование лабораторных экспериментов, интервью, про­ективной техники, изучение полевой зависимости и т. п. Перечисленные методы обладают реальной силой в развитии обоснованной теории личности. С таким подходом мы наде­емся построить не «будущность иллюзии»*, а будущее науки.

 

БИБЛИОГРАФИЯ

 

1. Abraham К. Selected Papers on Psychoanalysis. Hogarth. London, 1927.

2. Adler A. The Neurotic Constitution, trans, by B. Glueck and J. E. Lind. Moffatt. New York, 1917.

3. Adler A. A Study of Organ Inferiority and Its Psychical Compensation, trans, by S.E. Jelliffe. Nervous and Mental Disease Monograph Series, No. 24. New York, 1917.

4. Adler A. Understanding Human Nature, trans. by W. B. Wolfe. Greenberg. New York, 1927.

5. Adler A. Social Interest: A Challenge to Mankind, trans. by J. Linton and R. Vaughan. Faber. London, 1938.

6. Alexander F. Psychologic factors in gastrointestinal disturbances. Psychoanal. Quart., 3: 501—588, 1934.

7. Bernfeld S. Über eine typische Form der männlichen Pubertät. Imago. Lpz., IX., 1923.

8. Bernfeld S. Vom dichterischen Schaffen des Jugend. Verlag. Vienna, 1924.

9. Bernfeld S. Über die einfache männliche Pubertät. Z. psa. Pädagogik, IX. 1935.

10. Bernfeld S. Types of adolescence. Psychoanal. Quart., 7: 243—253, 1938.

11. Blanchard Phyllis. Adolescent experience in relation to personality and behavior. In J. McV. Hunt (ed.), Personality and the Behavior Disorders, Vol. II, p. 691—713. Ronald. New York, 1944.

12. Bornslein Berta. On latency. Psychoanal. Study of the Child, 6: 279—285, 1951.

13. Buxbaum Edith. Angstäusserungen von Schuimädchen im Pubertätsalter. Z. psa. Pädagogik. VII, 1933.

14. Deutsch Helene. The Psychology of Women, Vol. I. Crune & Stratton. New York, 1944.

15. Eríkson E.H. Ego development and historical change. Psychoanal. Study of the Child, 2: 359—396, 1946.

16. Eríkson E.H. Childhood and Society. Norton. New York, 1950.

17. Eríkson E.H. Growth and crises of the healthy personality. In M. E. Senn (ed.). The Healthy Personality, p. 91—146. Josiah Macy, Jr., Foundation. New York, 1950.

18. Fenichel O. The Psychoanalytic Theory of Neurosis. Norton. New York, 1945.

19. Ferenczi S. Contributions to Psychoanalysis. Badger. Boston, 1916.

20. Fodor N. The Search for the Beloved. Hermitage. New York, 1949.

21. Freud Anna. The Ego and the Mechanisms of Defence, trans. by C. Baines. International Universities Press. New York, 1946.

22. Freud S. Group Psychology and the Analysis of the Ego. Liveright. New York, 1922.

23. Freud S. The Problem of Anxiety. Norton. New York, 1936.

24. Freud S. Three contributions to the theory of sex. In A.A. Brill (ed.). The Basic Writings of Sigmund Freud, p. 553—629. Modern Lib. New York, 1938.

25. Freud S. The defence neuro-psychoses. In Collected Papers, Vol. I, p. 59—75, trans. under supervision of Joan Riviere. Hogarth. London, 1948.

26. Freud S. The passing of the Oedipus complex. In Collected Papers, Vol. II, p. 269—276, trans. under supervision of Joan Riviere. Hogarth. London, 1948.

27. Freud S. Character and anal eroticism. In Collected Papers, Vol. II, p. 45—50, trans. under supervision of Joan Riviere. Hogarth. London, 1948.

28. Freud S. On narcissism. In Collected Papers. Vol. IV, p. 30—59, trans. under supervision of Joan Riviere. Hogarth. London, 1948.

29. Fromm E. Escape from Freedom. Farrar & Rinehart, Inc. New York, 1941.

30. Fromm E. Man for Himself. Rinehart. New York, 1947.

31. Fromm E. The Oedipus complex and the Oedipus myth. In Ruth N. Anshen (ed.). The Family: Its Function and Destiny, Vol. V. Harper. New York, 1948.

32. Glover E. Notes on oral character formation. Int. J. Psycho-Anal., 6: 13—154, 1925.

33. Greenacre Phyllis. The predisposition to anxiety. Psychoanal. Quart., 10: 66—94, 610—638, 1941.

34. Greenacre Phyllis. The biological economy of birth. Psychoanal. Study of the Child, 1: 31—51, 1945.

35. Greenacre Phyllis. The prepuberty trauma in girls. Psychoanal. Quart., 19: 298—317, 1950.

36. Halverson H.M. Genital and sphincter behavior of the male infant. J. genet. Psychol., 56: 95—136, 1940.

37. Hartmann H. Comments on the psychoanalytic theory of the ego. Psychoanal. Study of the Child, 5: 74—96, 1950.

38. Hartmann H. and Kris E. The genetic approach in psychoanalysis. Psychoanal. Study of the Child, 1:11—30, 1945.

39. Hartmann H., Kris E. and Loewenstein R. M. Comments of the formation of psychic structure. Psychoanal. Study of the Child, 2:11—38, 1947.

40. Healy W., Bronner Augusta F. and Bowers Anna May. The Structure and Meaning of Psychoanalysis. Knopf. New York, 1930.

41. Horney Karen. New Ways in Psychoanalysis. Norton. New York, 1939.

42. Horney Karen. Our Inner Conflicts. Norton. New York, 1945.

43. Jacobi Jolan. The Psychology of Jung, trans. by K.W. Bash. Yale University Press. New Haven, 1943.

44. Jones E. Papers on Psychoanalysis. Wood. New York, 1913.

45. Jung C.G. The Theory of Psychoanalysis. Nervous and Mental Disease Monograph Series, No. 19. New York, 1915.

46. Jung C.  G. Psychological Types or the Psychology of Individuation, trans. by H.G. Baynes. Harcourt, Brace. New York, 1926.

47. Jung C. G. Contributions to Analytical Psychology, trans. by H. G. and C. F. Baynes. Harcourt, Brace. New York, 1928.

48. Kardiner A. The Psychological Frontiers of Society. Columbia University Press. New York, 1945.

49. Kardiner A. and Ovesey L. The Mark of Oppression: A Psycho-Social Study of the American Negro. Norton. New York, 1951.

50. Klein Melanie. The Psychoanalysis of Children. Hogarth. London, 1932.

51. Klein Melanie. A contribution of the psychogenesis of manic-depressive states. Int. J. Psycho-Anal., 16: 145—174, 1935.

52. Klein Melanie. The early development of conscience in the child. In S. Lorand (ed.). Psychoanalysis Today, p. 149—161. International University Press. New York, 1944.

53. Klein Melanie, Heimann P., Isaacs Susan and Riviere Joan. Developments in Psychoanalysis. Hogarth. London, 1952.

54. Lander J. The pubertal struggle against the instincts. Amer. J. Orthopsychiat., 12: 456—461, 1942.

55. Mullahy P. Oedipus Myth and Complex. Hermitage. New York, 1948.

56. Puner Helen W. Freud, His Life and His Mind. Howell, Soskin. New York, 1947.

57. Rank O. The Trauma of Birth. Harcourt, Brace. New York, 1929.

58. Rank O. Modern Education, trans. by Mabel E. Moxon. Knopf. New York, 1932.

59. Rank O. Will Therapy and Truth and Reality, trans. by Jessie Taft. Knopf. New York, 1945.

60. Reich W. Character-analysis, trans. by T. P. Wolfe. Orgone Institute. New York, 1945.

61. Sachs H. Freud, Master and Friend. Harvard University Press. Cambridge, 1944.

62. Spiegel L. A. A review of contributions to a psychoanalytic theory of adolescence. Psychoanal. Study of the Child, 6: 375—393, 1951.

63. Sterba R. Introduction to the Psychoanalytic Theory of the Libido. Nervous and Mental Disease Monographs, No. 68. New York, 1947.

64. Sullivan H. S. Conceptions of Modem Psychiatry. William Alanson White Psychiatrie Foundation. Washington, 1947.

65. Thompson Clara. Psychoanalysis: Evolution and Development. Hermitage. New York, 1950.

66. Wittels F. The ego of the adolescent. In K. R. Eissler (ed.). Searchlights on Delinquency. International Universities Press. New York, 1949.

 

 

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

О ПАРАДОКСАХ ОТНОШЕНИЯ К ПСИХОАНАЛИЗУ И ПОЧЕМУ АКТУАЛЬНА КНИГА ДЖ. БЛЮМА. А. Б. Хавин

ПРЕДИСЛОВИЕ

ГЛАВА I

ВЛИЯНИЕ ВНУТРИУТРОБНОГО ПЕРИОДА И РОДОВ

Теории внутриутробного воздействия

Гринейкр

Фодор

Родовая травма

Фрейд

Ранк

Ответ Фрейда Ранку

Гринейкр

Фодор

Заключение

Примечания

ГЛАВА II

ПОТЕНЦИАЛ ЛИЧНОСТИ НОВОРОЖДЕННОГО

Инстинкты и концепция либидо

Ортодоксальная биологическая ориентация: Фенихель и Стерба

Неофрейдистская культурологическая ориентация: Томпсон и Салливан

Воззрения на инстинкт смерти

Фрейд

Фенихель

Томпсон

Бессознательное и ид

Ортодоксальный подход

Юнг: «коллективное бессознательное»

Неофрейдистский подход

Первичный нарциссизм

Фрейд: ортодоксальная точка зрения

Гринейкр: отношение нарциссизма к тревоге и рождению

Фромм: неофрейдистская точка зрения

Заключение

Примечания

ГЛАВА III

ПЕРВЫЙ ГОД ЖИЗНИ

Формирование эго и супер-эго

Ортодоксальное определение: архаическое эго

Теоретические представления Мелани Кляйн

Салливан: прототаксический модус

Психосексуальное развитие 58

Ортодоксальный подход: оральная стадия

Позиция Кляйн

Позиция Юнга

Воззрения неофрейдистов

Эриксон: оральная зона, инкорпорирующий модус

Отношения с другими людьми

Ортодоксальная точка зрения: мать как первый объект

Теория Кляйн

Салливан: эмпатия и значимый другой

Психологические механизмы

Вводные комментарии

Интроекция, первичная идентификация, проекция

Отрицание

Фиксация и регрессия

Заключение

Примечания

ГЛАВА IV

ПЕРИОД ОТ ОДНОГО ГОДА ДО ТРЕХ ЛЕТ

Формирование эго и супер-эго

Ортодоксальные воззрения: Фенихель

Неофрейдистские воззрения: Салливан

Психосексуальное развитие

Ортодоксальная точка зрения: анально-садистская стадия

Неофрейдистские воззрения: Томпсон и Салливан

Эриксон: анально-уретральная зона, задерживающий и элиминирующий модусы

Отношения с другими людьми

Ортодоксальная точка зрения

Теория Салливана

Психологические механизмы

Отрицание в словах и действиях: Анна Фрейд

Установление согласованности: Салливан

Заключение

Примечания

ГЛАВА V

ОТ ТРЕХ ДО ПЯТИ ЛЕТ

Психосексуальное развитие

Ортодоксальная точка зрения: фаллическая стадия

Неофрейдистские воззрения

Эриксон: фаллическая зона, интрузивный модус

Отношения с другими людьми

Ортодоксальная позиция

Другие воззрения на эдипов комплекс

Формирование эго и супер-эго

Ортодоксальная точка зрения

Концепция Ранка о супер-эго

Фромм: сопоставление авторитарного и гуманистического сознания

Психологические механизмы

Ортодоксы о защитных механизмах

Салливан: избирательное невнимание и диссоциация

Фромм: механизмы бегства

Заключение

Примечания

ГЛАВА VI

ЛАТЕНТНЫЙ ПЕРИОД

(От пяти лет до препубертатного возраста)

Ортодоксальный подход

Формирование эго и супер-эго

Психосексуальное развитие

Отношения с другими людьми

Психологические механизмы

Неофрейдистские воззрения

Томпсон

Салливан

Заключение 

Примечания

ГЛАВА VII

ПРЕПУБЕРТАТНЫЙ ПЕРИОД И ЮНОСТЬ

Ортодоксальные воззрения

Психосексуальное развитие

Формирование эго и супер-эго

Отношения с другими людьми

Психологические механизмы

Мнение Ранка: Ханкинз

Неофрейдистские воззрения: Салливан

Заключение

Примечания

ГЛАВА VIII

СТРУКТУРА ХАРАКТЕРА У ВЗРОСЛЫХ

Ортодоксальная позиция

Определение и классификация типов характера

Типы характера

Первые отступники

Адлер

Юнг

Ранк

Более современные воззрения

Хорни

Фромм

Кардинер

Александер

Эриксон

Заключение

Примечания

ПОСЛЕСЛОВИЕ

БИБЛИОГРАФИЯ

 

 


* Примечания приводятся в конце каждой главы.

 

* В библиографии настоящего издания не приводятся источники (более 200), цитируемые автором в примечаниях.

* «Первые интроецированные объекты формируют сердцевину су­пер-эго. По моему мнению, супер-эго зарождается с первыми про­цессами интроекции и строится из «хороших» и «плохих» фигур, которые интернализовались, соответственно, при любви и ненавис­ти, на разных стадиях развития и постепенно ассимилировались и интегрировались эго».

* «Блэкки» картинки» — синонимичное название теста, разработанного Дж. Блюмом. — Прим. перев.

* Имеется в виду произведение З. Фрейда «Будущность одной иллю­зии». — Прим. перев.